Термин "религиозно-мещанские" может вызвать недоумение у верующих. Мещанством мы называем косный, застойный, бездуховный уклад жизни - как же он сочетается с "духовностью", с рели-гиозной верой? В том-то и дело, что религия, стремительно утрачивая свои позиции в современной действительности, легко откатывается в сторону той самой "бездуховности", которую раньше горячо обличала. Человек "придуривается", недобросовестно выполняет свои обязанности, подводит коллег по работе - но при этом желает оправдать себя в собственных глазах, да не просто, а по высшему счету. И вот оказывается, что он не обманщик и тунеядец, а "дЁрик" - нечто вроде современного юродивого. Он нарочно "глупит", создавая помеху для "безбожной" власти и рациональных средств ее утверждения. Он выворачивает наизнанку привычные понятия, "по рассеянности" путает и искажает переданную информацию, потому что "глупость мира сего - это и есть премудрость божья". Нет, дурики не вредители, как объявили бы в 30-е годы, - они "попустители", они дают повсюду проникать хаосу, не предпринимая ни малейших попыток его обуздать.
        Еще недавно провинция изо всех сил старалась подражать Москве - теперь сами москвичи, вообще жители крупных городов стремятся походить на провинциалов. Казалось бы, мало ли какие зигзаги делает мода, особенно молодежная! Но ведь и здесь обнаруживается тот же самый парадокс, перевертыш, что и в случае с дуриками: у так называемых "прЬвов" бедность одежды и слов, нищета духа выдается за добродетель. Юродивые наших дней уже не носят рваное рубище, а появляются на улицах в громадных серых кепках, в болотных сапогах, во всем обмундировании провинциального универмага. И при этом опять-таки не обходится без мистической "подначки": дескать, "наша одежда - зеркало вашей души. Взгляните на свою собственную серость". Трудно сказать, где здесь, по пословице, уничижение переходит в гордыню.
    И вот на арену. . . не меньше как истории выходят сами "серые". Сколько их было уже в прошлом: белых, зеленых, коричневых, черных. . . Серые, кажется, впервые. И ничуть не чинясь, объявляют свое малодушие, пассивность, соглашательство - "жертвенной чашей искупления", которую история должна выпить до дна, прежде чем "прекратится ход времени". Будто бы вся история - это сплошная литургия, в которой они, "пассивисты", принимают на себя страдания за грехи человечества, "сораспинаясь со Христом". По логике "серых" получается, что не истинные герои и борцы, а бесцветные обыватели глубже выражают дух истории и возводят ее "в чин таинства", поскольку "побежденный всегда прав". Такова эта беспрецедентная по откровенности теология пораженчества.
        Религиозно-мещанские секты следует отличать от религиозно-бытовых. "Бытовики" исповедуют те ценности, которые можно признать общечеловеческими, хотя это ценности низшего, материального уровня (пища, дом, вещи), которые лишь с огромной натяжкой выдаются за "религиозные". "Мещанцы", напротив, исповедуют антиценности, выворачивая наизнанку все то, что именуется "простой человеческой нравственностью" (Маркс). Поэтому лучшая критика мещанства, возведенного в религиозную добродетель, - апелляция к тем подлинным ценностям, которые близки и понятны сердцу каждого человека: разум, доблесть, красота, справедливость.