Есть удивительная связь между ростом неверия в наш век - и количеством возникающих теологий. Не так давно, на нашей памяти, возникли "теология надежды", "теология освобождения", "теология праздника" и даже "теология мертвого Бога". Но даже эти новые протестантские теологии возникали с солидной неспешностью, раз или два в десятилетие, и каждая из них подолгу обсуждалась, успевала пустить корни если не в общественном сознании, то по крайней мере в академическом мире.

        И вот заслон прорван, и словно из какой-то небесной прорехи на нас вывалилось сразу семнадцать новых теологий. Похожая ситуация была в искусстве прежнего рубежа веков, когда на смену реализму вдруг пришло не одно и не два, а целый десяток новых авангардистских течений, от символизма и кубизма до фовизма, дадаизма, имажизма, сюрреализма. . . Теперь авангардистский взрыв проник в область культуры, которая властью духовного канона дольше всего удерживалась от раздробления и измельчания - в область теологии. Логика этого распада очевидна: если Богопознание утрачивает абсолютную цельность своего предмета и начинает члениться на теологию свободы, теологию надежды и т. д., то почему бы заодно не возникнуть и теологии греха, теологии крови, теологии стекла, теологии мусорной ямы? Десятки так называемых "альтернативных теологий" делят между собой по крохам великое наследие христианской догматики.

        И тем более закономерно, что эта масса новых теологий хлынула из страны, где атеизм до последнего времени был возведен в государственный закон и автоматически внедрялся в сознание всех граждан. Возникает вопрос: являются ли новые теологии знаком религиозного возрождения, которое, по общепринятому мнению, вот уже двадцать лет совершается в сознании российской интеллигенции? Или именно атеизм, глубоко пустивший корни в обществе, является рассадником новых умозрительных теологий? Ведь и на Западе теологией часто занимаются люди, лишенные малейшей искорки веры и именно поэтому бесстрастно препарирующие Священное Писание теми же методами, какими можно препарировать стишки второстепенного поэта. Тем более обществу, пережившему десятилетия массового атеизма, легко поддаться на соблазн отвлеченных конструкций веры там, где отсутствует сама вера.

        Все новейшие российские теологии, по сути, возводят в ранг религии те самые убеждения, которые сформировались в атеистическом обществе и заменяли собой религию. Например, вера в силу нации, ее высшую духовную миссию. Или вера в духовную миссию пищи. Или в просветляющее и очищающее значение мусора. Перед нами итоги атеистических убеждений, которые вдруг, словно по мановению волшебной палочки, начинают выдаваться за постулаты новой веры. Такая теология прямо вырастает из атеизма и освящает его жизненные устои. Как будто одну и ту же музыку было приказано переложить в другой регистр. То, что раньше исполнялось на барабане, теперь играется на оргЕне. Да ведь почва этого фантастического мировоззрения остается та же самая, поливай ее удобрениями или кропи святой водой. . .

        То, что является на свет в "постатеистическом" обществе, какую бы религиозную окраску оно ни принимало, есть возвращение к язычеству, то есть обожествлению природного и общественного мира. Спустя шестьдесят лет после победы марксизма остатки древнейших суеверий стали оживать в России - все, что осталось за пределом мировых и национальных религий, за пределом даже самого марксизма. Пробудился и пришел в движение "крайний мир", периферия религии, философии, науки. Все жалкие крохи, сброшенные со стола цивилизации, были подобраны - и начался пир философских троглодитов. Содержание "Нового сектантства" - мыслимые и немыслимые вероучения, отброшенные как Востоком, так и Западом, обломки религиозных и философских систем, гора интеллектуального мусора, выросшая на огромной евразийской
равнине. . .

        Этот чудовищный схоластический бред невозможно было бы даже пересказать, если бы сами атеисты не позаботились привести его в порядок, расположить по рубрикам и в таком "убедительном" виде подать читателям. Вопрос - для чего?

        "Новое сектантство" вызывает у западных наблюдателей противоречивые мнения - и один общий вопрос: как соотносится эта совокупность религиозных взглядов с официальной идеологией? На первый взгляд, марксистская точка зрения недвусмысленно выражена профессором Гибайдулиной в предисловии к справочнику. Но сам факт обширной публикации столь еретических идей заставляет предположить - а так ли уж они еретичны? Не готовит ли советская идеология для себя отступления, точнее, перехода на другие рельсы, по которым сможет и дальше катиться в будущее? Заранее подготавливает новую систему идей, сперва подвергая ее критике, но таким косвенным способом внедряя в сознание масс, - систему более широкую, гибкую, чем "научный атеизм", и более отвечающую конечным целям коммунистической стратегии.

        Как? религия служит коммунизму? и это после всего, что писали классики коммунизма о религиозном опиуме? Но если общество страдает тяжелой, быть может, неизлечимой болезнью, то, с медицинской точки зрения, опиум далеко не самое вредное снадобье.

        Против чего так уж стоит ополчаться московским атеистам? Против "теизма" новых верований? Но само имя Бога употребляется неосектантами столь часто, в столь разнообразных связях, что ощущается явная его избыточность. Это все равно, что к каждому слову прибавлять "Ей Богу" - и все богословие русских сектантов сводится к этой простой божбе, а имя Бога в их устах превращается в междометие. Вера в Бога - лишь предлог для веры в божественность множества разных вещей, в диковинности и нелепости которых сектанты словно соревнуются друг с другом. Кто верит в святость крови, кто - в святость пустоты, кто - в святость пищи, стекла, песчинок. . . Перед нами - новое язычество, которое освящает буквально каждый предмет, не очень-то считаясь с разделением на чистое и грязное, высокое и низкое. К каждой мелочи и пустяку прилагается "теологический анализ", который по своей маниакальной навязчивости вполне сравним с психоанализом, только предметом поиска выступает не "сексуальное", а "священное".

        Авторы-сектанты сознательно утверждают, что после атеистической эпохи, учитывая ее уроки, нельзя уже противопоставлять священное мирскому, Бога - миру, что "Бог - не во всем, но Он - в каждом, Он единствен, и значит, каждая вещь в своей единичности богоподобна" (И. К. "Вещь как предмет Богопознания"). Разумеется, такая формулировка не позволяет отличить неосектантства от самого настоящего язычества, каким оно и является. . . "Бог" становится формальностью, выносимой за скобки каждой из вер; зато каждая из вещей становится объектом обожествления.

        Такое неосектантство, особенно если воздерживаться от его официального признания, должно быть очень выгодно московским идеологам. Во-первых, оно помогает борьбе с великими историческими религиями, представляющими для государственного атеизма наибольшую опасность: христианством и мусульманством. Само неосектантство, дробящее единый догматический канон на множество толков и "версий", уничтожить гораздо проще, поскольку оно не имеет глубоких традиций. Во-вторых, неосектантство вполне признает права атеизма как особого пути веры, даже более истинного, чем застывшие формы догматических вероисповедований. В-третьих, и это самое главное, неосектантство освящает окружающую действительность, религиозно санкционирует ее порядки и установления - все то, что в рамках марксизма имеет лишь социально-историческое оправдание. Но исторические аргументы по природе своей недолговечны, и для общества, жаждущего устойчивости, желательно было бы иметь в своем запасе и более надежные, "абсолютные" способы оправдания "свыше". . .

        В конце концов, Марксов атеизм сыграл в советском обществе свою роль - и теперь, как "дорогой покойник", может принимать воздаваемые ему ритуальные почести. "Мавр сделал свое дело - мавр может уйти", - шутливо заметил г. Ридлер, намекая на семейное прозвище Маркса . Но живой идеологической задачей становится освящение настоящего. Эпоха отрицания должна смениться эпохой утверждения, и тут в дополнение к атеизму, отвергающему "старых" богов, хорошо было бы выдвинуть неоязычество, освящающее повседневную социальную и частную жизнь. /. . ./

        По сути, этот "прогресс" означал бы не что иное, как историческую регрессию от марксистского к фейербаховскому атеизму, с его обожествлением земной действительности и межчеловеческого братства, по принципу "человек - человеку Бог". Если для перехода от буржуазного к социалистическому обществу была необходима марксистская теория революционного атеизма, отрицающего не только Бога, но и такие его атрибуты, как "дух", "любовь", "святость", то для жизни внутри социалистического общества гораздо более благоприятен фейербаховский атеизм, близкий "афеянству" (см. "Религиозно-атеистические секты"). На смену устаревшему и высушенному научному атеизму теперь идет так называемый "творческий атеизм", плодящий десятки новых верований. Отрицая Бога как сверъестественного субъекта, он переносит его священные атрибуты на человека, семью, общество, определяя "посюстороннюю" ориентацию нынешнего неосектантства.

        Следует вспомнить также о специфически русских течениях начала ХХ-го века - богоискательстве и богостроительстве - которые также предвосхищали нынешнее "хождение по верам". Сам коммунизм тоже ведь возник как искание Божьей правды и строительство Божьего царства на земле. Преодоление коммунизма не удалось "извне", зато теперь совершается на его собственной основе. Коммунизм возник как религиозно-атеистическая секта - и вот теперь, развив все свои потенции, он становится тем, чем был изначально: совокупностью десятков и сотен сект, а в конечном счете - только одной из них, быть может, даже не самой влиятельной.

__________________________
 * Журнал "Дер философише глаубе" (Мюнхен), 1987, # 8, сс. 72-75.