Статья Гудмена "О создании звезд"[1], вошедшая затем в книгу "О сознании и прочих материях"[2], представляет собой ответ на статьи Х.Патнэма[3], И.Шеффлера[4] и К.Гемпеля[5] о книге "Способы создания миров". Это обсуждение состоялось на конгрессе Восточного отделения Американской философской ассоциации в 1979 году[6].
Аргументы Патнэма были представлены наиболее обширно и направлены целиком и полностью в поддержку Гудмена. Патнэм исследует три фундаменталистских эпистемологических требования, против которых направлена аргументация Гудмена: физикалистской редукции, единственности мира и корреспондентной истинности.
По мнению Патнэма, одна из наиболее важных тем книги Гудмена — отсутствие всякого привилегированного основания. Сама по себе редукция чувственных данных к физическим предметам или событиям — вполне допустимая для Гудмена программа исследования; она не более (и не менее) резонна, чем, наоборот, редукция физических предметов к чувственным данным. Как исследовательские программы, и физикализм, и феноменализм полностью приемлемы; как виды догматического монизма оба полностью неприемлемы. Это предположение Гудмена о том, что физикализм и феноменализм аналогичны, Патнэм пытается объяснить и защитить. Эта аналогия ведет прямо к главной теме книги Гудмена — защите плюрализма. Гудмен указывает, что само феноменальное имеет множественные одинаково имеющие силу описания. В его представлении, это является результатом двух причин.
В этой связи возможны два стандартные возражения физикалиста на линию Гудмена.
Первое будет состоять в том, что требование переводимости не является однородным и универсальным. Феноменалисты пытаются найти сохраняющий значение перевод с языка вещей на язык чувственных данных. Физикалисты надеются, что наука будущего докажет их правоту, найдя такое нейронное событие или функциональное состояние нервной системы, или нечто подобное, которое может быть идентифицировано с любым данным ментальным событием; они ищут эмпирические тождества, а не аналитические. Таким образом, аналогия Гудмена между феноменализмом и физикализмом терпит неудачу. Гудмен, однако, никогда не принимал аналитически-синтетическую дистинкцию и никогда не требовал, что редукции должны сохранять значение (о чем сказано еще в "Структуре явления"). Если можно было бы найти то, что Гудмен назвал "экстенсиональным изоморфизмом" между языком вещей и (частично) языком чувственных данных, который позволил бы сохранять истинностные значения при "переводе" с языка вещей на язык чувственных данных, то даже если перевод не сохранял бы "значение", он все же представлял бы большой интерес. Если физикалисту можно искать "редукции" больше чем в одном смысле, то и феноменалисту — тоже. Действительно, один из замечаний Гудмена состоит именно в том, что имеются много направлений "переадресации". На это замечание физикалист, вероятно, ответит, что физикалистские "переводы" (психологического языка на язык состояний мозга или функциональных состояний) будут в конечном счете найдены неврологией или познавательной психологией, но переводы языка вещей на язык чувственных данных никогда не будут найдены по той простой причине, что они не существуют. Однако такие работы, как "Ментальное представление" Хартри Филда[7] показывают, что переводиться будет не психологический язык, а всего лишь специально построенный заменитель, и что даже перевод этого заменителя будет зависеть от успешного выполнения программы для перевода "референции" (то есть двухместного предиката "x имеет референцию y" или, в более общем смысле, отношения удовлетворения в смысле формальной семантики) на физикалистский язык. При этом совершенно неясно, как этот последний мог бы быть построен.
В этом пункте аналогия между физикализмом и феноменализмом начинает появляться. Так же, как феноменалист создает себе трудности, когда пробует определить в феноменальных терминах все обстоятельства, при которых было бы истинно, или даже обоснованно утверждаемо, говорить, что в некотором месте находится стул, так и физикалист столкнется с проблемами, когда попробует определить в физических терминах все обстоятельства, при которых было бы истинно, или даже обоснованно утверждаемо, говорить, что некоторая часть произнесения имеет референцию к некоторой вещи или свойству. Причины этого взаимосвязаны. Так же, как неопределенное количество теорий (включая теории, о которых еще не думают) может вмешаться между феноменальными данными и физической интерпретацией, так и аналогично неопределенное количество теорий может вмешаться между данными физикалиста и интенциональной интерпретацией.
Второй физикалистский аргумент состоял бы в том, что физикализм никогда не был заявлен как тезис об отношениях между языками или вообще тезис о синтаксических фактах. Дональд Дэвидсон и Ричард Бойд защищают следующую идею: можно говорить, что ментальные события суть физические события (Дэвидсон) или даже что ментальные свойства так или иначе суть физические свойства или аспекты (Бойд), не совершая тем самым обязательства к существованию конечного открытого предложения на физикалистском языке с тем же самым экстенсионалом, что и данный термин "психологического" языка. Их онтологическая позиция такова: "Мы говорим о ментальных событиях, а не об отношениях между открытыми предложениями". Для Патнэма она отнюдь не так неприемлема, как для Гудмена. Можно знать, что предмет имеет некоторое описания на основе хорошо подтвержденной теории, причем фактически показать описание может быть вне человеческих возможностей, даже в принципе, и все же мы не сомневаемся в существовании описания рассматриваемого вида. Мы знаем, что предмет состоит из молекул в некотором сочетании, но это знание — не то же самое, что способность фактически сказать, какие именно молекулы в каком именно сочетании. И таким же образом, мы можем знать, что любой данный психологический случай состоит из неврологических событий, но не можем сказать, из каких именно.
Но ничего из этого фактически не противоречит тому, что утверждает Гудмен. Если создание миров начинается с одной версии и заканчивается другой, то в этом нет ничего, что устранило бы версию, в которой ментальные события состоят из физических, как предметы состоят из молекул. Это еще одна иллюстрация темы, к которой Гудмен постоянно возвращается: даже там, где редукция возможна, она обычно не единственна. Онтологическая идентификация — лишь еще одна форма редукции и разделяет не-уникальность и зависимость от правил и гипотез, которые являются характерными для любой редукции.
Это возвращает нас к аналогии физикализма и феноменализма. Физикалисты, утверждающие, что такие предикаты как "быть столом" имеют референцию к физическим свойствам, определение которых на языке физики было бы бесконечным — фактически наверняка бесконечным — часто объясняют их в терминах того, что говорила бы "идеальная теория". Но если физикалист пользуется абстракцией "идеального предела", он не может последовательно отказывать в этом феноменалисту. Феноменалист может ответить следующим предположением о своем "идеальном пределе". Идеально сведущее существо могло бы разделить все описания состояний на идеальном языке чувственных данных — то есть все описания состояний возможных полных множеств опытов, которые наблюдатели могут иметь — на три класса:
· в которых протокольные предложения являются истинными (или обоснованно утверждаемыми на всей опытной очевидности);
· в которых отрицание протокольных предложений является обоснованно утверждаемым на полной опытной очевидности;
· и в которых это не решается в пределах полной опытной очевидности.
Пусть S — бесконечная дизъюнкция всех описаний состояний первого рода. Они представляют собой бесконечно перечисляемые предложения, поэтому это — бесконечная дизъюнкция бесконечных конъюнкций. Пусть S1 — бесконечная дизъюнкция всех описаний состояний второго рода. Тогда протокольные предложения имеют перевод на феноменалистский язык, так как упорядоченное соответствие (S;S1) и есть такой перевод. Первый член дает случаи, в которых предложение является истинным, второй член дает случаи, в которых предложение является ложным, а остальные описания состояния — истинностные провалы (truth-value gaps). Конечно, физикалист может отклонить перевод как действительно (метафизически) неправильный. Но дело в том, что, если техника, которую рассматривает феноменалист, применяется к предложениям собственной "идеальной научной теории" физикалиста, то результатом будет "перевод" этой теории на феноменалистский язык, который сохраняет истинностное значение настолько, насколько мы будем когда-либо способны различить. "Реальная метафизическая истина или ложность" — это собственно то, чего мы никогда не можем знать, поскольку это отличается от окончательной обоснованной утверждаемости.
Итак, говорим ли мы о редукции или об онтологической идентификации, два важных тезиса Гудмена остаются справедливы:
Если все версии могут быть редуцированы одним способом к физикалистской версии (в принципе, в идеальном пределе, как к регулятивному идеалу), то все они могут быть редуцированы другим способом к феноменалистской версии (точно так же, в идеальном пределе, как к регулятивному идеалу).
Гудмен напомнил нам, что невозможно сравнение любой версии с "неконцептуализованной действительностью". Мы проверяем научные теории опытными данными; но опытные данные, как указывает Гудмен при обсуждении наблюдаемого движения — сами вдвойне результат построения и интерпретации: построения непосредственно мозгом и истолкования через потребность субъекта использовать язык и общественные понятия, чтобы выразить и даже схватить то, что он "видит". Патнэм подчеркивает, что сравнение теории с опытом — это сравнение той или иной версии с версией, которую мы принимаем за "опыт" в данном контексте. С другой стороны, мы можем инвертировать сравнение: мы можем принять некоторое физикалистское описание окружающей среды как "мир" и анализировать перцептуальные данные на предмет существенного соответствия с "миром" или недостатка такого соответствия. В любом случае мы сравниваем версии с версиями.
Если редукция к одной версии была бы возможной, была бы единственной и всегда имела бы привилегированное направление, то было бы возможно следующее возражение позиции Гудмена: "Нам не нужно предполагать, что мы можем сравнивать любую версию с неосмысляемой действительностью, поскольку любая версия может быть встроена в физикалистскую версии, являющуюся в идеальном пределе единственной. Гудмен утверждает, что нет смысла в разговоре о 'мире' безотносительно к его версиям и что имеются несовместимые истинные версии, Но нет несовместимых истинных версий; есть только одна истинная версия."
Проблема не-уникальности редукции — ключевая трудность с этой позицией. Здесь может быть применена идея Хартри Филда о "частичной референции" (близко связанная с идеей Карнапа о "частичной интерпретации"). Она состоит в том, чтобы расценить некоторые термины как частично указывающие на одно свойство или величину, или что бы то ни было, и частично как указывающие на другое. Таким образом трактуемые термины не оставляют в составе своего экстенсионала оба рассматриваемых свойства; скорее, в одной допустимой интерпретации такой термин имеет в своем экстенсионале одно, а в другой допустимой интерпретации — другое (идея может быть расширена не только на сингулярные термины, обозначающие свойства, но и на любой род термина). Различные термины с множественной референцией связаны так, что выбор допустимой интерпретации одного может вынуждать или ограничивать выбор допустимой интерпретации другого. Тогда вопрос заключается в выборе допустимой интерпретации. Все версии редуцируются к одной — физикалистской, но онтологическая функция редукции — многозначная функция, а не однозначная. Однако проблема с этим ходом состоит в том, что версия, выбранная как основная — физикалистская — имеет несовместимые редукции к себе.
Другая (противоположна Филду по духу) попытка избежать гудменова плюрализма была сделана Куайном. Куайн считает, что неудача попыток единственным образом редуцировать менталистскую психологию к физике показывает, что предложения менталистской психологии и всех дискурсов, употребляющих менталистские выражения, не имеют никаких истинностных значений. Эти дискурсы обязательны для повседневной жизни, но не истинно существенны познавательно (в "Слове и предмете" Куайн называет их "вторым классом"). Физические факты — это все имеющиеся факты, и быть недоопределенным всеми имеющимися фактами значит испытывать недостаток истинностного значения. С другой стороны, существование эквивалентных версий физики, которые отличаются по онтологии, интерпретировано Куайном в том смысле, что такие версии являются просто вариантами записи[8]. Есть одна ньютонова физика и одна общая относительность, несмотря на существование письменных вариантов. Истинная физика, независимо от того, чем она может быть, является кандидатом Куайна на истинное и окончательное описание мира. Мир имеет истинное и окончательное описание, в представлении Куайна, даже если он не имеет истинной и окончательной онтологии. В своей рецензии на "Способы создания миров"[9], Куайн вновь подтверждает, что только физические версии описывают миры, говоря: "полный охват в этом смысле — дело физики и только физики".
Но все, что Куайн может сказать о том, в каком смысле физика стремится к "полному охвату" — это что ничего не происходит без некоторого перераспределения микрофизических состояний. Посылки между "ничто не случается без некоторого перераспределения микрофизических состояний" и "полным охватом" явным образом пропущены, и каковы они, можно только предполагать. Если "полный охват" состоит в объяснении всех физических фактов, то аргумент циркулярен. Теория может предсказать все движения тела Джона, не предсказывая, что Джон сердит; тогда в каком смысле такая теория является "полной"? Может быть истинно, что "Ничто не случается без некоторого гравитационного изменения", но это не оправдало бы характеризацию теории, которая предсказала бы все гравитационные области, и ничто иное, как "полной".
Патнэм отмечает близость взглядов Гудмена к позиции М.Даммитта (и самого Патнэма), состоящей в том, что метафизическое реалистическое понятие истины не может играть никакой роли в теории того, как мы понимаем язык и версии мира. Это ясно, в представлении Гудмена, так как никакой действительный психологический механизм не может играть требуемую роль сравнения наших утверждений с неконцептуализованной действительностью. Дональд Дэвидсон предложил сохранить вербальную формулу, согласно которой, чтобы знать значение, скажем, выражения "Снег бел", надо знать, при каких условиях это предложение является истинным; можно сказать, что независимо от того, что требуется, чтобы понять предложение, это должно быть названо неявным знанием условий, при которых предложение является истинным. Но если мы принимаем этот способ, то будет тавтологией считать, что "Если X понимает предложение 'Снег белый', то X знает (неявно) условия истинности предложения 'Снег белый'". Если это тавтология, то нельзя утверждать, что это — объяснительная теория понимания. Но если представление, что истина есть соответствие с действительностью, не может нам ничем помочь, то как мы должны объяснить понятие истины? Формальная семантика понятия 'истинный' (особенно принцип эквивалентности: сказать о предложении, что оно является истинным, эквивалентно утверждению этого предложения) позволяет нам определить столько предложений формы "S истинно", сколько имеется предложений S, которые мы желаем утверждать или отрицать. Но как мы можем объяснить то, что мы делаем, когда мы утверждаем и отрицаем суждения?
Мы можем сказать, что когда мы делаем утверждения, мы надеемся и намереваемся, что они будут истинны; но это почти пустое заявление, поскольку нет и не может быть независимых проверок истины и присутствия обоснованной утверждаемости (warranted assertibility). В первой главе "Способов создания миров" Гудмен пишет: "версия принимается за истинную тогда, когда она не ущемляет никаких устойчивых полаганий и ни одного из своих собственных предписаний"[10]; но, очевидно, это не предлагается как определение предиката 'быть истинным'. Гудмен сообщает нам, что сама истина является только одним аспектом более общего достоинства, которое он называет правильностью, так же, как утверждение суждений и референциальное использование языка представляет только один вид символического функционирования (выражение и экземплификация упоминаются как другие). Истина и правильность могут иногда находиться в противоречии, даже в науке, как в тех случаях, когда нам нужен ясный, но лишь приблизительно истинный общий закон скорее, чем строго истинное утверждение, которое перегружено не-необходимой информацией. Истина применима только к версиям, которые состоят из утверждений; и в главе 7 сообщается, что она зависит от правдоподобия и когерентности, и даются также некоторые детали относительно дедуктивной и индуктивной правильности. Направление мысли Гудмена — направление верификационистской или "нереалистической" семантики. То есть Гудмен говорит, что мы понимаем наши языки в терминах схватывания состояний обоснованной утверждаемости и "правильности", а не схватывания "условий истинности" в традиционном реалистическом смысле. Истина, с такой точки зрения — идеализация обоснованной утверждаемости. Последнее понятие (warranted assertibility) Патнэм, по всей видимости, предлагает как раскрытие гудменова понятия правдоподобия (credibility).
Патнэм применяет к обсуждению истины в "Способах создания миров" свою концепцию индексикалов. Он рассматривает позицию человека, считающего, что надо держаться версий, предписаний, устойчивых полаганий, и так и поступающего, полагая, что нет никаких доводов в пользу его выбора за исключением того, что это — его экзистенциальный выбор. Позиция такого человека могла бы быть логически проанализирована следующим образом: она такова, будто он решил, что 'истинный' и 'правильный' — индексальные слова. 'Истинный' (или скорее, 'обоснованно утверждаемый') означает "истинный для меня" — то есть находящийся в соответствии с моими предписаниями и устойчивыми полаганиями, а 'правильный' означает "правильный для меня" — то есть находящийся в соответствии с моими стандартами и представлениями о правильности. Тогда все, что Гудмен сообщает о том, как мы строим версии из версий, о том, что мы не начинаем ex nihilo, о предписаниях и устойчивых полаганиях, можно сказать и о предикате 'истинный для меня'.
Отвечая на эту развернутую аргументацию Патнэма, Гудмен ставит в центр своего комментария именно характер своего релятивизма: он ограничен соображениями правильности, которая не может иметь корреспондентный характер. Вообще говоря, сравнение позиций Даммита и Гудмена (безусловно, перспективное) потребовало бы прояснения взглядов последнего на такие важнейшие для концепции Даммита вопросы как различение референции и смысла (Гудмен, следуя в этом Куайну, является экстенсионалистом, в то время как Даммит, следуя в этом Фреге, скорее интенсионалист) и, главное, разграничение носителей истины и истинностных операторов. Вероятно, поэтому Гудмен подчеркивает что правдоподобие в его понимании само не является полаганием; оно — по сути гипостазируемый критерий, подверженный изменениям, но постоянно внешне присутвтвующий. Патнэм еще раз возвращается к этой теме в предисловии к 4-му изданию "Факта, вымысла, предсказания"[11], отмечая, что отказ от поиска теоретически независимого онтологического основания не означает для Гудмена отказа от стандартов: эти стандарты строятся, создаются.
Попытке прояснения онтологии посвящен комментарий Шеффлера. Возможны две интерпретации "создания миров": Шеффлер называет их версионной и объектной. Согласно первой, представленный в "Способах создания миров" плюрализм развивает учение "Структуры явления" о наличии равно убедительных противоречащих друг другу систематизаций в дофилософском дискурсе на любой предметной области. Согласно второй, мир есть царство вещей (версий или не версий), к которому имеет референцию или который описывает правильная мировая версия. Плюрализм в таком случае — не вопрос конфликта версий, поскольку сам Гудмен предупреждает, что его утверждение множественности действительных миров — не риторическая фигура. Сами эти две интерпретации представляются Шеффлеру конфликтующими, но не равно убедительными, причем первая — предпочтительной. Это классический аргумент от здравого смысла: вещь — не то же, что ее описание; знак — не то же, что обозначаемая им вещь. Когда мы обозначаем, репрезентируем или иначе описываем вещи в мире, мы создаем описание мира, но не сам этот мир.
Казалось бы, спорить с этим трудно, и Гудмен, конечно, признает различие между миром и его версией, но отрицает другое — наличие независимых от версий мировых признаков, т.е., по сути, различие в онтологических требованиях, которые мы можем предъявлять к мирам и к их версиям. И здесь Гудмен делает свое самое радикальное онтологическое заявление. Конструктивизм Гудмена всегда носил скорее эпистемологический характер, и в этом отношении онтологический проект "Способов создания миров" стал новым для него самого. Отвечая Шеффлеру, Гудмен артикулирует сильное онтологическое требование о том, в каком отношении можно говорить, что мы создаем вещи в мире, описывая этот мир. Отличаясь друг от друга, мир и мировая версия имеют и онтологический коррелят, наличие которого вытекает из того, что между ними нельзя провести четкой и постоянной границы. Мы создаем звезды — в том отношении, что мы употребляем язык, содержащий термин "звезда", и тем самым делаем референт этого термина единицей, релевантной для нашего восприятия, для нашей символической деятельности и для любого возможного приложения нашего опыта. При таком подходе сам избранный для каждой знаковой системы способ идентификации индивидов порождает тот факт, что индивиды имеются в наличии, и определяет, каких и сколько индивидов мы обнаруживаем.
Наконец, Гемпель сосредотачивается на (поддержанной Патнэмом) идее Гудмена о том, что правильность версии не может быть характеризована как ее применимость для мира. По мнению Гемпеля, она имеет близкое родство с одним из тезисов О. Нейрата:
Речь о науке всегда идет как о системе утверждений. Утверждения сравниваются с утверждениями, а не с 'опытом', 'миром', или чем-либо еще. Все эти бессмысленные дублирования принадлежат более или менее рафинированной метафизике и, по этой причине, должны быть отклонены. Каждое новое утверждение сравнивается со всей совокупностью существующих утверждений, предварительно скоординированных. Сказать, что утверждение является правильным, поэтому означает, что оно может быть включено в эту совокупность.[12]
Гемпель выделяет в этой позиции четыре аспекта.
Эта концепция хорошо согласуется с представлениями Гудмена. Но формулировки Нейрата и Гудмена вызывают у Гемпеля чувство, что ему предлагают теорию когерентности знания, в которой простота, охват и когерентность является доминирующими требованиями для приемлемых теорий; и непонятно, как в этой концепции создания версий из версий и признания предложенных гипотез эмпирический характер научных требований или версий может быть обусловлен их согласованностью с принятой системой. Гемпель привлекает для анализа этой проблемы позиции Поппера и Куна. Поппер, как и Нейрат, отклоняет понятие предельного наблюдательного основания для системы научных гипотез; он подчеркивает, что любое наблюдательное сообщение, которое мы используем при проверке гипотезы, само подлежит дальнейшей проверке. Но каждая проверка должна остановиться на том или ином базовом утверждении, которое мы решаем принять. Базовые утверждения, на которых мы останавливаемся, которые мы решаем принимать за удовлетворительные, имеют, по общему признанию, характер догм, но лишь постольку, поскольку мы можем воздержаться от их обоснования дальнейшими проверками[13]. Эта характеристика призвана указать, что рассматриваемые предложения приняты без поддержки или обоснования: ни гипотезой, поскольку они не поддержаны другими, уже принятыми, предложениями, ни нашими наблюдательными опытами, поскольку опыт не является вещью такого рода, которая может обосновать эмпирическое утверждение. Это было бы особенно обескураживающе, если различные, но конкурирующие версии были бы полностью несравнимы или несоизмеримы, как конкурирующие парадигмы в смысле Куна — которые, по мнению Гемпеля, являются разновидностями "версий" в более многостороннем понимании Гудмена. Если действительно две конкурирующие парадигмы несоизмеримы, то нет никакой возможности дать общую теорию каузальных факторов, вовлеченных в их принятие. В этом случае, как говорит Кун, сторонники различных парадигм жили бы в различных мирах. Гудмен комментирует эту проблему, объявляя различие между позицией реалиста, сопротивляющегося заключению о том, что мир не существует, и позицией идеалиста, сопротивляющегося заключению о том, что все противоречивые версии описывают различные миры, чисто конвенциональным. Поэтому итоговый вопрос Гемпеля таков: как этот приговор согласуется с представлением Гудмена о том, что нет никакого ясного различия между истиной в соответствии с конвенцией и истиной в силу содержания в большей степени, чем между аналитической и синтетической истиной?
Гудмен частично соглашается с этим замечанием Гемпеля, признавая, что мог бы выразить свою позицию — и эта позиция оказывается имеющей выраженно онтологический характер — еще более резко. И, в конечном итоге, в статье "О создании звезд" он это и делает.
[1] N. Goodman. "On Starmaking", Synthese, 45 (1980), рр. 211‑215.
[2] N. Goodman. On Mind and Other Matters. Harvard University Press, 1984. Pр.39‑44.
[3] H. Putnam. "Reflections on Goodman's Ways of Worldmaking", Journal of Philosophy, 76 (1979), рр. 603‑618.
[4] I. Scheffler. "The Wonderful Worlds of Goodman", Synthese, 45 (1980), рр. 201‑209.
[5] C. G. Hempel. "Comments on Goodman's Ways of Worldmaking", Synthese, 45 (1980), рр. 193‑199.
[6] Ему предшестовала дискуссия Гудмена с Куайном. Рецензия Куайна на "Способы создания миров" появилась в New York Book Review 25 ноября 1978 (p. 25). Переписка на эту тему между Куайном, Гудменом и др. была опубликована в New York Book Review 25 января и 17 мая 1979.
[7] H. Field. "Mental Representation", Erkenntnis, 14 (1978), рр. 9-61. Cм. также H. Field. "Tarski's Theory of Truth", Journal of Philosophy, 69 (1972), рр. 347-375.
[8] W.V.O.Quine. "On Empirically Equivalent Systems of the World", Erkenntnis, 11 (1972) , рр. 815-828.
[9] См. примечание 6.
[10] Глава 1, раздел 5.
[11] См.: N.Goodman. Fact, Fiction, Forecast. 4th ed. Harvard University Press, 1983. P. xv.
[12] Otto Neurath. 'Sociology and Physicalism', in Logical Positivism (ed. by A. J. Ayer) The Free Press, New York, 1959, p. 291. Впервые по-немецки в: Erkenntnis, 2 (1931 - 32).
[13] Karl R. Popper. The Logic of Scientific Discovery. London, Hutchinson Press (1959). Рр. 105-106.