Традиции аналитической философии и феноменологии в качестве одного из итогов своего развития в ХХ веке имеют общее достаточно странное обстоятельство. Оказавшись ведущими направлениями западной философии в этом столетии, данные традиции практически полностью отказались от проекта "наведения мостов" между своими исследованиями, или даже более радикально, сама мысль о таком проекте чаще всего просто не возникала. По отношению к огромному массиву публикаций по собственной проблематике (это касается и феноменологов и философов-аналитиков) количество работ, написанных в компаративном жанре ничтожно мало. Странность этого обстоятельства усугубляется тем, что значительная часть традиции аналитической философии, как я попытаюсь показать в дальнейшем, имеет все основания для корреляции своих исследований с феноменологией.
Возможен ли продуктивный диалог между указанными традициями? Я предполагаю, что ответ окажется положительным в том случае, если будет зафиксирован общий тематический интерес и различные методы исследования данной темы. Именно тогда коммуникация между различными методами позволит уточнить и обогатить решение общих проблемных ситуаций, основанных на тематическом единстве[1].
Тематическое единство
Конечно же, термин "аналитическая философия" очень широк, велико количество тематических и методических "оттенков" в исследованиях тех мыслителей, кого, так или иначе, причисляют к данной традиции. И все же общее эпистемологическое ядро не вызывает сомнений - это "лингвистический поворот" в философии, к которому напрямую причастны "классики" аналитической традиции: Г. Фреге, Б. Рассел, Д. Мур, Л. Витгенштейн. Стремясь все к той же "ясности и отчетливости" данного[2], философ-аналитик, после совершения "лингвистического поворота", спрашивает уже не о мире самом по себе, а о том, что мы имеем в виду, когда говорим о мире, т.е. о смысле и корректности построения наших высказываний о мире.
Феноменолог, стремясь осуществить то же эпистемологическое требование, проводит редукцию[3]. После проведения этой операции, феноменолог, также как и философ-аналитик, спрашивает не о мире самом по себе, а о том, каким мир предстает перед нами в наших интенциональных переживаниях, что мы имеем в виду, когда сознаем мир (в соответствии с декартовским cogito - воспринимаем, воображаем, вспоминаем, желаем, радуемся, любим и т.д.).
Лингвистическая[4] и феноменологическая редукции представляют собой эпистемологические процедуры явно трансцендентальной ориентации: в обоих случаях речь идет не о трансцендентном, самостоятельно существующем мире, а об имманентной данности мира в определенных, фиксирующих этот мир структурах - в языке и в сознании. Ответ на вопрос о том, что представляет собой эта имманентная данность, будет формулировкой тем исследований каждой из обсуждаемых традиций, а возможная корреляция этих тем обеспечит основание для диалога.
Нет лучшего способа для выяснения возможностей основания диалога обсуждаемых традиций, чем сравнение исследований Гуссерля и Фреге. Именно здесь можно наиболее прозрачно увидеть и заявленную трансцендентальную ориентацию эпистемологических подходов, и точно определить тематику исследований, и обнаружить искомую корреляцию тем. В обоих случаях мы сталкиваемся с определенной трехчленной эпистемологической конструкцией. В случае Гуссерля это: интенциональный акт - идеальное мыслительное содержание (сущность[Wesen], смысл[Sinn]) - интендированный предмет; а в случае Фреге это: определенный знаковый комплекс - смысл[Sinn] знаков - значение[Bedeutung] знаков[5]. Интендированный предмет и значение знаков - это вещи трансцендентного, реально существующего мира. Оба исследователя концентрируют внимание не на них, а на тех медиальных элементах в своих эпистемологических конструкциях, которые фиксируют мир в качестве имманентной данности (для Гуссерля - в сознании, для Фреге - в языке). Тема исследования в обоих случаях - медиальный элемент, смысл. Эти медиальные элементы обнаруживают отчетливую схожесть. Основываясь на общем неприятии психологизма в логике и математике, оба автора приписывают данному элементу статус идеального бытия и оба утверждают возможность непосредственного схватывания этого элемента в особом интеллектуальном опыте. Такие тезисы отчетливо противостоят психологизму, в котором утверждалось, что любое универсальное содержание является продуктом психической активности субъекта при обработке непосредственно данных чувственных содержаний[6]. Далее, на основе идеального статуса смысла оба автора проводят четкое различение между схватыванием самого смысла и представлением, сопутствующих этому схватыванию, всевозможных ментальных образов, имеющих психологически субъективный, сиюминутный характер[7]. Оба автора имеют похожее понимание отношения смысла к последнему элементу конструкции, обозначающему самостоятельную мировую предметность. Смысл представляет собой способ тематизации обсуждаемого предмета, то есть простое принятие предмета во внимание каким-либо особым способом[8]. И, наконец, оба обсуждаемых автора сходятся в том, что смысл индифферентен по отношению к решению вопроса о реальном существовании или несуществовании сформированных посредством этого смысла предметов. Как для Гуссерля смысл усматривается с очевидностью вне зависимости от того, что он репрезентирует: реально существующий предмет или галлюцинацию, так и для Фреге сам смысл знакового комплекса не может быть описан как истинный или ложный, он также принимается во внимание как нейтральная данность[9].
Стремясь к беспредпосылочности познания, выполняя декартовское эпистемологическое требование "ясности и отчетливости", феноменология в качестве темы исследования выбирает данные с очевидностью в сознании имманентные предметности, смыслы. Фреге, никогда не ставивший эпистемологических задач, по сути, сделал то же самое: в субъектно-объектной структуре познания он также выбрал медиальный элемент и приписал ему очень похожие характеристики[10]. Главное своеобразие Фреге состояло только в том, что он провел все исследование исключительно в лингвистической сфере, и, тем самым, пожалуй, впервые в западной традиции так отчетливо ввел в эпистемологическое исследование лингвистическую проблематику[11], положив начало "поворота к языку", осуществленного традицией аналитической философии[12].
Поскольку основа тематической корреляции аналитической философии и феноменологии установлена именно в исследованиях Фреге, постольку дальнейшее рассмотрение аналитической традиции на предмет нахождения коррелятивных с феноменологией тематических моментов должно проводиться путем отыскания у более поздних представителей этой традиции "фрегеанского стиля" исследования, т.е., прежде всего, путем отыскания подобия фрегеанской семантической дифференциации смысла и значения языковой структуры.
В одной из своих статей Г. Кюнг отводит "роковую роль", определившую дальнейшее отсутствие диалога между аналитической философией и феноменологией, исследованиям Б. Рассела, после которых аналитическая традиция развивалась в противоположном направлении[13]. Действительно, Рассел устранил из фрегеанской семантики (или эпистемологической конструкции - как я называл это выше) тот самый медиальный элемент - основу тематической корреляции с феноменологией. Вместо четкой фрегеанской дифференциации " Sinn" и "Bedeutung" он вводит единое, понятое явно натуралистическим образом, "meaning" - значение. И хотя важную роль в семантике Рассела играет термин "proposition", обозначающий структурное единство полного предложения, которое состоит из своих конституэнтов (что в целом соответствует фрегеанскому "Gedanke" - мысль), тем не менее, в том случае, когда один из синтаксических элементов предложения является собственным именем, тогда, по Расселу, конституэнтом пропозиции будет не "Sinn" как у Фреге, а "meaning" - сам предмет реального мира[14]. Ясно, что для Фреге, как и для Гуссерля, было бы совершенно неприемлемым, чтобы в идеальную сферу, какой является "Sinn" или "Gedanke", вдруг попадали бы реальные вещи[15].
Расселовская двучленная эпистемологическая конструкция напрямую связала язык и мир реальных вещей, что позволило аналитику непосредственно "иметь дело" с самим этим миром. Это принципиально не устраивает феноменолога[16]. Неслучайно начало "Логико-философского трактата", где Витгенштейн, испытавший большое влияние Рассела, выстраивает "реалистическую" онтологию, признается феноменологами явно наивным[17]. Простые объекты (Gegenstanden) реального мира образуют между собой элементарную связь - событие (Sachverchalt); это событие адекватно изображается элементарной лингвистической картиной-предложением посредством его структуры, коррелятивной структуре события[18]. Казалось бы, натуралистическая концепция Рассела достигает здесь своего апогея, тем не менее, Витгенштейн все же вводит в свою семантическую конструкцию медиальный элемент, употребляя фрегеанский термин "Sinn"[19]. Предложение выражает свой смысл вне зависимости от того истинно оно или ложно - это действительно похоже на искомую медиальность. Однако же смысл - это лишь структурная соотнесенность синтаксических частей предложения, то есть соотнесенность знаков[20]. Можно ли эту структурную соотнесенность отождествить с фрегеанским "Sinn" или "Gedanke", или же с гуссерлианским "Sinn" или "Wesen", помня, что и Фреге и Гуссерль всегда имели в виду некоторое идеальное единство? Скорее нет, чем да. Пусть даже у Фреге мысль, выраженная в предложении, действительно состоит из интегральных частей, но ведь эти ее части суть смыслы знаков-частей, то есть идеальные структуры, а не сами знаки как таковые[21]. И все же медиальность витгенштейновского "Sinn" внимания феноменолога как некоторое подобие феноменологической редукции. П. Рикер, например, проводя тщательное терминологическое различие в "Трактате" между "Darstellung", которое обозначает репрезентацию предложением своего смысла и "Abbildung", обозначающее отображение предложением предметов мира[22], признает медиальное "Darstellung" подобным феноменологическим взглядам[23].
Из наиболее известных мыслителей аналитической традиции, поддержавших фрегеанскую семантическую конструкцию, следует назвать У. Куайна. В противовес "нестрогой семантике" Рассела Куайн настаивает на четкой дистинкции между "meaning" и "reference", где "meaning" обозначает, похожий на фрегеанский, медиальный элемент[24]. Язык отсылает не к абсолютной реальности, а к некоторой промежуточной структуре в субъектно-объектном процессе познания - к универсуму рассуждений. М. Даммит - убежденный фрегеанец - естественно, тоже разделяет трехчленную эпистемологическую конструкцию, говоря о философии даже не как о теории языка, а именно как о теории мысли о мире[25], что не может оставить равнодушным феноменолога. К убежденным фрегеанцам можно отнести известного представителя математической логики А. Черча. Хотя Черч в основном был занят сугубо логической проблематикой, нежели философией логики, тем не менее, во "Введении в математическую логику" он касается общих проблем, характерных для аналитической традиции: проблемы смысла собственного имени, проблемы предложений без референтов, проблемы самой дефиниции смысла предложения[26]. Г. Кюнг причисляет к "фрегеанской традиции" в аналитической философии Р. Карнапа и Н. Гудмена[27]. Р. Соломон делает очень сильное утверждение: якобы современное употребление термина "proposition", очень распространенного в аналитической философии, аналогично как раз тому, как употребляли "Wesen" и "Sinn" Гуссерль и Фреге соответственно[28]. Это большое преувеличение, но какая-то доля правды в таком утверждении, безусловно, есть. Наконец, фрегеанскую семантику, так или иначе, поддерживают некоторые из тех мыслителей, которые обращаются к вопросам взаимоотношения аналитической философии и феноменологии. Здесь, кроме уже упомянутых в этой статье Г. Кюнга, Р. Соломона, Д. Фоллесдаля, можно назвать имена К.-О. Апеля[29], Д. Эдайя[30], Ф. Петти[31].
Методологический плюрализм
Теперь, после того как тематическая корреляция обсуждаемых традиций установлена, следует рассмотреть методы исследований. Здесь, прежде проведения компаративного анализа, я хочу ввести одно важное замечание относительно понимания термина "метод", которое должно играть существенную роль в уяснении методологического плюрализма исследуемых традиций. Нам следует различать: 1) метод как способ исследования темы, то есть применение определенной операции, позволяющей провести исследование; и 2) метод как то, что можно было бы назвать подходом к проникновению в тематику исследования, то есть рассмотрением исследуемого предмета с какой-либо определенной стороны, с определенной точки зрения на этот предмет. В случае аналитической философии и феноменологии имеется согласие в первом и плюрализм во втором.
И философ-аналитик и феноменолог для обозначения того, каким способом они исследуют свою тему (поле смыслов), используют термин "дескрипция". При этом для феноменолога дескрипция не означает непременно описание данного в прямом смысле этого слова, то есть репрезентацию имманентной данности в языке (Гуссерль использовал и другие термины для обозначения методологической операции: "созерцание сущности", "эйдетическое усмотрение", "идеация")[32]. Термин "дескрипция" призван обозначить дистанцирование феноменологического метода от каузального объяснения - метода естественных наук, то есть сведения какой-либо данности к тому, чем она сама по себе не является. С этим дистанцированием согласны и аналитики[33]. Поэтому термин "дескрипция", употребляемый аналитиками и феноменологами в достаточно широком смысле - это простое прояснение[34] и схватывание данного, ответ на вопросы "что это такое?" и "как это дано?", в противовес каузальному "почему?"[35].
Используя один и тот же способ исследования, обсуждаемые традиции демонстрируют различные методологические подходы к единой теме. Аналитическая философия исследует поле смыслов через язык и речь. Здесь проводится дешифровка формальных структур языка (установление грамматических взаимосвязей, различение между синтаксической, семантической и референциальной составляющими языковых структур, соотношение грамматической и "логической" форм предложений и т. д.) и прояснение смысла каких бы то ни было высказываний о мире. Феноменология пытается дать описание смыслового поля через исследование сознания. Здесь проводится единая ноэтико-ноэматическая дескрипция, то есть описание интенциональных переживаний трансцендентального сознания вместе с их предметным, ноэматическим полюсом - смыслом. Именно за счет разницы в методологических подходах обсуждаемые традиции, несмотря на принципиальную корреляцию тематики, в одном важном пункте исследования приписывают различные характеристики смысловым образованиям. Феноменология наделяет смысл прелингвистической характеристикой, то есть утверждает, что принятие во внимание смыслового образования возможно вне языкового опыта. Язык вступает в права носителя смысла на уровне межсубъектной коммуникации, в сугубо же субъективном опыте внимание к ноэтико-ноэматическим переживаниям происходит вне языка[36]. Аналитическая философия, напротив, настаивает на том, что любое смысловое образование имеет имплицитную лингвистическую характеристику. Принятие во внимание какого-либо обстояния дел возможно только посредством обращения к соответствующему пропозициональному содержанию, выраженному определенной языковой сентенцией[37].
Тематическое единство и методологический плюрализм обеспечивают, как уже сказано выше, достаточное условие для основания диалога между традициями. Этот " режим диалога" должен иметь высокую продуктивность. Именно он позволит наиболее рельефно обнаружить характерные достоинства и недостатки каждого методологического подхода к единой тематике в виду того, что исследование в данном случае будет иметь ярко выраженный дискуссионный характер, каждая из традиций будет выдвигать критические аргументы по отношению друг к другу. В заключение я кратко укажу возможные пункты диалога.
Для феноменолога не лишним будет обратить более пристальное внимание на лингвистическую "окраску" конституируемых феноменов[38]. Нужно более тщательно описать связь языка и сознания, более точно определить их функции в познавательном процессе. Если этим двум структурам будет приписана равно фундаментальная роль в познании[39], то тогда феноменолог может воспользоваться результатами исследований аналитиков для корректировки и обогащения своей позиции[40].
Философ-аналитик, чаще всего заинтересованный в "предметном полюсе" лингвистического опыта[41], т. е. в изучении смыслов языковых структур без внимания к субъективным процессам познания, получает благодаря феноменологии возможность обратить должное внимание на само осуществление лингвистического опыта, на переживание смыслов в познающей субъективности[42]. И главное, в более общем смысле, аналитическая философия посредством погружения в поле трансцендентального сознания феноменологии может получить адекватное эпистемологическое обоснование своих исследований[43], то, на что Гуссерль потратил столько сил и времени.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Те же основания для положительного ответа на вопрос о возможности диалога между какими-либо традициями приводит Р. Рорти: "Такой проект имел бы смысл, если бы, как говорится, две стороны решали общие проблемы разными "методами". (Рорти Р. Философия в Америке сегодня. // Аналитическая философия: становление и развитие. М.: ДиК, 1998. С.449)
2. Прежде всего остального, изначальное эпистемологическое требование аналитической философии уже коррелятивно феноменологии. Различие здесь состояло только в том, что последняя была верна Декарту: требовать только того, что может быть ясно и отчетливо усмотрено в субъективном опыте; тогда как первая сформулировала свой собственный принцип: требовать только того, что может быть ясно и отчетливо показано (высказано) в интерсубъективной коммуникации. См. по этому поводу: Tugendhat E. Description as the method of philosophy // Linguistic analysis and phenomenology: London and Basingstoke. The Macmillian press ltd, 1972. P. 257
3. Я называю здесь редукцию эпистемологической операцией, чтобы сохранить без допущения двусмысленностей понятия " метод", "методологическая операция", "методологический подход" для дальнейшего обсуждения.
4. Термин "лингвистическая редукция" используется некоторыми мыслителями, представляющими компаративный анализ традиций аналитической философии и феноменологии, для того, чтобы указать на "лингвистический поворот" с одной стороны и на его подобие феноменологической редукции с другой. Например, Д. Геймс в своей статье о Витгенштейне устанавливает такую аналогию, отдавая приоритет при этом лингвистической редукции: "...нетрудно заметить, каким образом витгенштейновская лингвистическая редукция, в определенных смыслах, могла показаться более привлекательной. Она намного проще, точнее, она менее запутана и легка для понимания. Слова, конечно, имеют свою мистическую сторону, но они все же кажутся менее неуловимыми, чем феномены". (Hems John M. Husserl and / or Wittgenstein // Analytic philosophy and phenomenology. - The Hague, 1976. P. 83)
5. Как известно, Гуссерль свою феноменологическую теорию начинает разрабатывать в "Логических исследованиях". См.: Husserl E. Logische Untersuchungen. Max Niemeyer Verlag Tubingen, 1980. Bd. 2, Teil 1-2. Фреге свою теорию смыслов языковых структур представил в таких своих работах, как: "Мысль", "Отрицание", "Сложная мысль", "Смысл и значение". См.: Фреге Г. Логические исследования. Томск: Водолей, 1997 и Фреге Г. Избранные работы. М.: ДиК, 1997.
6. Здесь, кстати, небезынтересно заметить, что на "праведный путь" антипсихологизма Гуссерля "наставил" как раз Фреге, опубликовавший критический обзор ранней работы Гуссерля "Философия арифметики", в которой автор придерживался как раз психологистической позиции. См.: Frege G. Review of Dr. E. Husserl's "philosophy of arithmetic" // Mind, 1972. Vol. LXXXI. № 323. P. 321-337
7. Ср. напр.: "Принадлежащая к данной ситуации цепь ощущений и образов переживаема..., но это не может означать, что эта переживаемая цепь ощущений и есть предмет акта сознания в смысле восприятия, представления или суждения, направленного на этот предмет". (Husserl E. Logische Untersuchungen. Max Niemeyer Verlag Tubingen, 1980. Bd. 2, Teil 1. S. 161) и "Представление субъективно: представление одного человека не то же, что представление другого. ...у художника, наездника и зоолога с именем "Буцефал" будут связаны, вероятно, очень разные представления. Тем самым представление существенно отличается от смысла знака..." (Фреге Г. Смысл и значение // Фреге Г. Избранные работы. М.: ДиК,1997. С.28)
8. Для Гуссерля этот пункт представляет принципиальную эпистемологическую позицию: смысл как универсальная структура антиципирует чувственное восприятие, т. е. не то чтобы смысл наклеивался на уже данные в ощущениях предметы как ярлык, но, напротив, он впервые формирует вещи, структурирует мир. См. по этому поводу гуссерлевские аргументы против психологизма: Husserl E. Untersuchung II. Die ideale Einheit der Spezies und die neueren Abstraktionstheorien. // Husserl E. Logische Untersuchungen. Max Niemeyer Verlag Tubingen, 1980. Bd. 2, Teil 1. S. 106-224. Фреге сам никогда вплотную не обращался к эпистемологическим вопросам, но зато на основе его теории смыслов языковых структур это сделали его последователи. Ср. напр.: «Милль считал, что мир предстает перед нами уже разделенным на предметы и все, что мы должны сделать – это научиться прикреплять определенный ярлык к определенному предмету. Но это не так: собственные имена, которые мы используем, и соответствующие общие термины определяют принципы, по которым это деление должно быть проведено, принципы, которые приобретаются в процессе употребления этих слов". (Dummitt M. Frege. Philosophy of language // Harper & Row Publishers. New York, Evanston, San Francisco, London, 1973. P. 179)
9. Эта мысль еще раз подчеркивает подобие феноменологической редукции и «лингвистического поворота», осуществленного Фреге. Ср.: «…это последнее обстоятельство, т. е. «подавление» суждений [об истинности и ложности] в пользу нейтральных мыслей [речь идет о Фреге – В. Л.] является обозначением знаменитого гуссерлевского эпохе или «заключения в скобки вопросов о существовании».» (Solomon R. Sense and essence: Frege and Husserl // Analytic philosophy and phenomenology. – The Hague, 1976. P.47)
10. Ср.: «Мы можем схватить, постигнуть или осознать предмет не иначе как основываясь на ноэматическом конституировании смысла предмета сознания. Точно так же Фреге, отвергая корреспондентскую теорию истины, утверждает, что мы не можем схватить мир кроме как посредством смысла предложений". (Tragesser R. S. Husserl and realism in logic and mathematics. – CUP: Cambrige, 1984. P. 12). См. также по этому поводу: Follesdal D. An introduction to phenomenology for analytic philosophers // Contemporary philosophy in Scandinavia. Baltimor and London. The John Hopkins Press, 1972. P.417-429
11. Ср.: «Для Фреге первоначальной задачей в любом философском исследовании является анализ смыслов [«meaning» – термин, который автор употребляет эквивалентно фрегеанскому «Sinn» – В. Л.]. …до тех пор, пока мы не достигли удовлетворительного анализа смыслов соответствующих выражений, мы не можем ставить вопросы об оправдании и об истине, так как мы остаемся в неясности относительно того, что мы пытаемся оправдать или истинность чего мы пытаемся исследовать. Конечно, было бы абсурдным считать, что предшествующие философы практически не касались анализов смыслов [выражений]: но Фреге был первым – по крайней мере, начиная с Платона – кто сделал четкое различение между этой задачей и последующим установлением того, что является истинным и каковы наши основания для принятия этого решения…» (Dummitt M. Op. cit. P. 667)
12. Ср.: "Фреге может быть рассмотрен как основатель "лингвистической философии", причем этот термин должен быть понят не как отсылающий к частному ответвлению, узнаваемому в "философии обыденного языка", но как обозначающий всю философию, которая усматривает ключ к анализу концепций в изучении способов их выражения. "Концепция" здесь вновь обозначает "Sinn" нежели "Begriff". (Dummitt M. Op. cit. P. 683)
13. "Самым крупным камнем предкновения в диалоге между феноменологией и логистической философией выступает то обстоятельство, что семантическая терминология обоих движений развивалась в противоположных направлениях. В логистической философии трехуровневая семантика знака, смысла и референта Фреге уступила место двухуровневой семантике знака и референта Рассела. В феноменологии же Гуссерля понятие "смысла" было не отброшено, а расширено - в особенности посредством понятия "ноэмы"." (Кюнг Г. Мир как ноэма и референт // Аналитическая философия: становление и развитие М.: ДиК, 1998. С.302)
14. Ср.: "Когда сложное выражение является полным предложением, тогда смысл, который выражает это предложение, Фреге называет мыслью: это понятие мысли играет для Фреге ту же роль, что и понятие пропозиции в британской философии, особенно у Рассела и Мура, в первой части двадцатого столетия. Здесь имеет место, однако, кардинальное различие. Так как Мур и Рассел не проводили различия между смыслом и референтом, когда они рассматривали подлинные собственные имена, то значение [meaning] собственного имени, т. е. сам предмет, на который имя указывало, был для них действительным конституэнтом пропозиции". (Dummitt M. Op. cit. P. 153)
15. Ср.: "Но, в любом случае, для Фреге совершенно ясно, что мысль не может иметь в качестве своего конституэнта референт какого-либо выражения в предложении. Мысль, выраженная в предложении "Эверест - это самая высокая гора в мире" имеет своим конституэнтом смысл собственного имени "Эверест": мысль не имеет в качестве конституэнта гору саму по себе - мысль не является вещью такого рода, частью которой может быть гора". (Dummitt M. Op. cit. P. 153)
16. Операция феноменологической редукции остается для Гуссерля определяющей: "...феноменологическое эпохе...сдерживает признание бытийной значимости объективного мира и тем самым целиком и полностью исключает его из поля суждения, а вместе с ним также и бытийную значимость как всех объективно воспринимаемых фактов, так и фактов внутреннего опыта". (Гуссерль Э. Картезианские размышления. СПб.: Наука, 1998. С. 84)
17. Ср.: "Для феноменолога начало Трактата должно выступать в качестве ультимативного выражения "натуралистической" установки". (Riceur P. Husserl and Wittgenstein on language. // Analitic philosophy and phenomenology. - The Hague, 1976. P. 89)
18. См.: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994. С. 6-12. Обозначаются ли простые объекты только собственными именами и состоят ли элементарные предложения только из комбинации собственных имен или необходимы предикаты, которые тогда также нужно определить как простые объекты? См. об этом: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат с параллельным логико-семиотическим комментарием // Логос №1 (1999)11, С. 112
19. Ср.: "2.22. Посредством своей изобразительной формы картина изображает то, что она изображает, независимо от ее истинности или ложности. 2.221. То, что картина изображает, - ее смысл. 2.222. Ее истинность или ложность состоит в соответствии или несоответствии ее смысла действительности". (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. Цит. изд. С. 10)
20. Ср.: "3.1431. Суть знака-предложения становится намного яснее, если вообразить в качестве его составляющих не письменные знаки, а пространственные предметы (скажем, столы, стулья, книги). При этом смысл предложения будет выражен взаиморасположением этих предметов". (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. Цит. изд. С. 12)
21. В связи с вышесказанным отождествление В. Рудневым фрегеанского и витгенштейновского "Sinn" представляется слишком поспешным: "В том, что касается предложения, значением, по Фреге, является возможность предложения быть истинным или ложным, а смыслом - выраженное в предложении суждение. Это-то суждение и является тем, что изображает картина [это комментарий к афоризму: "2.221. То, что изображает Картина ,является ее смыслом." Интересующие термины выделены мной - В. Л.]." (Витгенштейн Л. Логико-философский трактат с параллельным логико-семиотическим комментарием. Цит. изд. С.128)
22. Кстати говоря, в переводе Трактата М. Козловой это различие все же "смазано". Например, в афоризме 2.22. Витгенштейн использует оба термина, тогда как переводчик пользуется одним. См.: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. Цит. изд. С. 10
23. Ср.: «…менее реалистическая интерпретация изобразительной формы появляется вместе с репрезентацией возможности, несуществования и, прежде всего, с ложными репрезентациями. Здесь «смысл» является ни чем иным, как внутренней особенностью: может быть репрезентация [representation] (Darstellung) без отображения [depiction] (Abbildung). Эта концепция Darstellung , отличенная от Abbildung , находится в самой тесной связи с феноменологией…» (Riceur P. Op. cit. P. 90)
24. Ср.: «Правильное понимание различий между значением и референцией требует, чтобы проблемы, относящиеся к тому, что нестрого называется семантикой, были распределены между двумя областями, настолько фундаментально различающимися между собой, что они не заслуживают даже общего наименования. Эти области можно было бы назвать теорией значения и теорией референции". (Quine W. O. From a logical point of view. Cambrige (Mass.), 1953. P. 130)
25. Ср.: «Философия может быть принята нами только как то, что дает возможность овладеть ясным видением тех концепций, посредством которых мы думаем о мире, и таким образом достигнуть более точного схватывания того способа, каким мы репрезентируем мир в нашем мышлении". (Dummitt M. The logical basis of metaphysics. Cambrige, Massachusetts: Harvard University Press, 1991. P. 1)
26. См.: Church A. Introduction to mathematical logic. v.1, Princetion University Press, 1956
27. Ср.: «Развитие логистической философии от Рассела к поколению Карнапа, Куайна и Гудмена характеризуется тем обстоятельством, что откровенный реализм Рассела уступил место более кантианской позиции: универсум рассуждений (соответственно: множество десигнатов) теперь уже не отождествляется простым образом с реальностью как она есть в себе. Вместо этого современные логистические философы обнаружили, что абсолютную реальность, «мир», можно описать в различных системах, универсумы рассуждений которых артикулируются различным образом». (Кюнг Г. Цит. изд. С. 307)
28. Ср.: «На сегодняшний день «пропозиция» является самым употребимым именем для той особенной сущности, которая «имеет значение», «выражена» в предложении, истинна или ложна, но которая отлична от мировых объектов, выражающих предложений и от любых «ментальных» случайностей (интенций, образов) той личности, которая «удерживает» такую пропозицию. Другими словами «пропозиция» – это новое имя для гуссерлевской «сущности», фрегеанского «смысла» или «мысли»…». (Solomon R. Op. cit. P. 50)
29. См.: Apel K.-O. Linguistic meaning and intentionality: The relationship of the a priori of language the a priori of consciousness in light of a transcendental semiotic or a linguistic pragmatic // Phenomenology and beyond: The self and its language. Dordrecht, Boston, London; Kluwer academic publishers, 1989. P. 102-116
30. См.: Edie J. M. Edmund Husserl’s phenomenology. A critical commentary. Bloomington; Indianapolis. Indiana university press, 1987
31. См.: Pettit P. On phenomenology as a methodology of philosophy // Linguistic analysis and phenomenology. London and Basingstoke. The Macmillian press ltd, 1972. P. 241-255
32. См. напр.: Гуссерль Э. Философия как строгая наука. // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск: «Сагуна», 1994. С. 127-174
33. Ср.: «…она [философия] никогда не может быть нашей работой по сведению чего-либо к чему-то другому, или объяснения чего-либо. Философия, на самом деле, является «чисто дескриптивной»». (Wittgenstein L. The Blue and Brown Books. Oxford, 1958. P. 18)
34. Ср.: «…прояснение [clarification] есть то, что философы, такие как Гуссерль или Витгенштейн, обозначают, когда говорят о дескрипции как о единственно адекватном философском методе». (Tugendhat E. Op. cit. P. 262)
35. Ср.: «Прояснение того, что мы понимаем – это то единственное, что мы можем делать в философии. Вопрос почему является неприемлемым. В этой основной методологической концепции феноменология и британская философия, как мне кажется, согласны». (Tugendhat E. Op. cit. P. 284)
36. См.: «В монологе слова не могут исполнять функцию, указывающую на существование ментальных актов, такая индикация здесь совершенно бесполезна. Эти акты сами по себе переживаемы нами в каждый данный момент». (Husserl E. Logische Untersuchungen. Max Niemeyer Verlag Tubingen, 1980. Bd. 2, Teil 1-2. S. 36-37) Хотя Гуссерль и начинает свои «Исследования» с языка (Исследование I называется «Ausdruck und Bedeutung») тем не менее видно, что выявление идеального значения (смысла) языкового выражения Гуссерлю необходимо как «трамплин», с которого он «стартует» в сферу внелингвистического описания интенциональных актов и их содержаний. Ср.: Untersuchung V. Uber intentionale Erlebnisse und ihre «Inhalte». // Husserl E. Logische Untersuchungen. Max Niemeyer Verlag Tubingen, 1980. Bd. 2. Teil 1-2. S. 343-508
37. Наиболее выпукло эту позицию формулирует Витгенштейн: «Языковой предел полагается невозможностью описать факт, который соответствует предложению, без повторения этого предложения» (Wittgenstein L. Vermischte Bemerkungen. Frankfurt a. M.: Suhramp, 1977. S. 27)
38. См. напр. концепцию схватывания смысла через задание дефиниции термина – Apel K.-O. Op. cit.; концепцию интерпретации смысла как формулировки истинностных условий предложений – Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Аналитическая философия: становление и развитие. М.: ДиК, 1998. С. 69-89; концепцию эйдетической сущности как «лингвистического фильтра» познания – Pettit P. Op. cit.; рассуждение о познавательной способности вне языка – Dummet M. Frege. Philosophy of language. Harper & Row, Publishers. New York, Everston, San Francisco, London, 1973. P. 155-157
39. Если схватываемый смысл обладает имплицитной лингвистической характеристикой, то уместна метафора: язык – «зеркало» сознания.
40. Наиболее ценные для феноменолога места «Трактата» Витгенштейна может представлять не его «наивная» онтология, а логико-грамматический анализ. Если на место значений имен поместить не вещи реального мира, а идеальные сущности – феномены сознания, то тогда многое из логико-грамматического анализа можно «принять на вооружение». Например, формализованные предложения с различными структурными соединениями знаков, но с тождественными истинностными функциями, т. е. логически синонимичные формулы, могут репрезентировать осуществления различных способов сочленения интенциональных актов, при которых общие, синтетические акты остаются тождественными. В более широком смысле, описание формальных структур языка может, в таком случае, репрезентировать формальные структуры сознания, логические границы языка будут задавать не границы мира «реальных вещей», а границы ноэтико-ноэматического мира или сознания. Если феноменологическая редукция будет отождествлена с редукцией «лингвистической», то блестящие по своей тщательности и внятности фрегеанские дистинкции «Gedanke» и «Urteil» вполне могут быть ассимилированы феноменологией для уточнения возможностей осуществления феноменологической редукции. См. по этому поводу: Ладов В. А. Анализ языка и феноменологическая редукция // Шпет Г. Г. / Comprehensio. Третьи шпетовские чтения «Творческое наследие Г. Г. Шпета и философия XX века». Томск: «Водолей», 1999. С. 88-93
41. Сам Фреге, который в данной статье представлен как основатель аналитической традиции, практически не уделил место в своих исследованиях изучению субъективного переживания смысла, ограничиваясь, четко отличенной от субъективности, идеально-объективной составляющей познания. Поэтому можно согласится с утверждением о том, что «замечательно сложная логическая теория, созданная Фреге, остается в резком противоречии с его наивной философией сознания». (Mohanty J. N. Husserl, Frege and overcoming of psychologism // Philosophy and science in phenomenological perspective. – Dordrecht, 1984. P. 148)
42. Для Гуссерля без интенционального акта сознания речь «мертва», или, точнее, это еще не речь, а «колебания воздуха». Ср. о Гуссерле: «Знаки или символы сами по себе не даны как выражения и то, что их трансформирует в выражения есть акт сознания». (Hems J. M. Op. cit. P. 81)
«Лингвистический поворот» все же был в некотором смысле спонтанным действием, вызванным естественным желанием ясности, и обосновывающим свою глобальность простой общеупотребимостью языка. Для предельно рефлексивной эпистемологической проработки вопроса необходимо было уяснить: Почему темой должны стать именно смыслы? Что они представляют собой в познавательном опыте? Почему все же должна быть осуществлена редукция? Почему, в конце концов, следует стремиться к непосредственно данному?