К.Лоренц
Агрессия
Сканировано 22.05.99. С.Гроховский
Конрад Лоренц (1903--1989) -- выдающийся австрийский ученый,
лауреат Нобелевской премии, один из основоположников этологии, науки о
поведении животных.
В данной книге автор прослеживает очень интересные аналогии в поведении
различных видов позвоночных и вида Homo sapiens, именно поэтому книга
публикуется в серии "Библиотека зарубежной психологии".
Утверждая, что агрессивность является врожденным, инстинктивно
обусловленным свойством всех высших животных -- и доказывая это на
множестве убедительных примеров, -- автор подводит к выводу;
"Есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее
серьезной опасностью, какая грозит человечеству в современных условиях
культурноисторического и технического развития."
На русском языке публиковались книги К. Лоренца: "Кольцо царя
Соломона", "Человек находит друга", "Год серого гуся".
КОНРАД ЛОРЕНЦ
АГРЕССИЯ
(так называемое "зло")
Перевод с немецкого Г.Ф.Швейника
МОСКВА
ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА "ПРОГРЕСС"
"УНИВЕРС"
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие ...............5
1. Пролог в море .............10
2. Продолжение в лаборатории ....19
3. Для чего нужна агрессия ......30
4. Спонтанность агрессии .......56
5. Привычка, церемония и волшебство..63
6. Великий Парламент Инстинктов . .91
7. Поведенческие аналогии морали . .114
8. Анонимная стая ............144
9. Сообщество без любви ........154
10. Крысы ................161
11. Союз .................169
12. Проповедь смирения ........218
13. Се человек ..............233
14. Надеюсь и верю ...........257
Жене моей посвящается
ПРЕДИСЛОВИЕ
Один мой друг, взявший на себя труд критически про-
читать рукопись этой книги, писал мне, добравшись до ее
середины: "Вот уже вторую главу подряд я читаю с захва-
тывающим интересом, но и с возрастающим чувством не-
уверенности. Почему? Потому что не вижу четко их связи
с целым. Тут ты должен мне помочь". Критика была впол-
не справедлива; и это предисловие написано для того, что-
бы с самого начала разъяснить читателю, с какой целью
написана вся книга и в какой связи с этой целью находятся
отдельные главы.
В книге речь идет об агрессии, то есть об инстинкте
борьбы, направленном против собратьев по виду, у живо-
тных и у человека. Решение написать ее возникло в ре-
зультате случайного совпадения двух обстоятельств. Я
был в Соединенных Штатах. Во-первых, для того, чтобы
читать психологам, психоаналитикам и психиатрам лек-
ции о сравнительной этологии и физиологии поведения, а
во-вторых, чтобы проверить в естественных условиях на
коралловых рифах у побережья Флориды гипотезу о бое-
вом поведении некоторых рыб и о функции их окраски для
сохранения вида, - гипотезу, построенную на аквариум-
ных наблюдениях. В американских клиниках мне впер-
вые довелось разговаривать с психоаналитиками, для ко-
торых учение Фрейда было не догмой, а рабочей гипоте-
зой, как и должно быть в любой науке. При таком подходе
стало понятно многое из того, что прежде вызывало у меня
возражения из-за чрезмерной смелости теорий Зигмунда
Фрейда. В дискуссиях по поводу его учения об инстинктах
выявились неожиданные совпадения результатов психо-
анализа и физиологии поведения. Совпадения существен-
ные как раз потому, что эти дисциплины различаются и
постановкой вопросов, и методами исследования, и -
главное - базисом индукции.
Я ожидал непреодолимых разногласий по поводу поня-
тия "инстинкт смерти", который - согласно одной из тео-
рий Фрейда - противостоит всем жизнеутверждающим
инстинктам как разрушительное начало. Это гипотеза,
чуждая биологии, с точки зрения этолога является не
только ненужной, но и неверной. Агрессия, проявления
которой часто отождествляются с проявлениями "инс-
тинкта смерти", - это такой же инстинкт, как и все ос-
тальные, и в естественных условиях так же, как и они,
служит сохранению жизни и вида. У человека, который
собственным трудом слишком быстро изменил условия
своей жизни, агрессивный инстинкт часто приводит к гу-
бительным последствиям; но аналогично - хотя не столь
драматично - обстоит дело и с другими инстинктами. На-
чав отстаивать свою точку зрения перед друзьями-психо-
аналитиками, я неожиданно оказался в положении чело-
века, который ломится в открытую дверь. На примерах
множества цитат из статей Фрейда они показали мне, как
мало он сам полагался на свою дуалистическую гипотезу
инстинкта смерти, которая ему - подлинному монисту и
механистически мыслящему исследователю - должна
была быть принципиально чуждой.
Вскоре после того я изучал в естественных условиях
теплого моря коралловых рыб, в отношении которых зна-
чение агрессии для сохранения вида не вызывает сомне-
ний, - и тогда мне захотелось написать эту книгу. Этоло-
гия знает теперь так много о естественной истории агрес-
сии, что уже позволительно говорить о причинах некото-
рых нарушений этого инстинкта у человека. Понять при-
чину болезни - еще не значит найти эффективный спо-
соб ее лечения, однако такое понимание является одной из
предпосылок терапии.
Я чувствую, что мои литературные способности недо-
статочны для выполнения стоящей передо мной задачи.
Почти невозможно описать словами, как работает систе-
ма, в которой каждый элемент находится в сложных при-
чинных взаимосвязях со всеми остальными. Даже если
объяснять устройство автомобильного мотора - и то не
знаешь, с чего начать. Потому что невозможно усвоить
информацию о работе коленчатого вала, не имея понятия
о шатунах, поршнях, цилиндрах, клапанах... и т. д., и т. д.
Отдельные элементы общей системы можно понять лишь
в их взаимодействии, иначе вообще ничего понять нельзя.
И чем сложнее система - тем труднее ее исследовать и
объяснить; между тем структура взаимодействий инстин-
ктивных и социально-обусловленных способов поведе-
ния, составляющих общественную жизнь человека, не-
сомненно является сложнейшей системой, какую мы
только знаем на Земле. Чтобы разъяснить те немногие
причинные связи, которые я могу - как мне кажется -
проследить в этом лабиринте взаимодействий, мне волей-
неволей приходится начинать издалека. К счастью, все
наблюдаемые факты сами по себе интересны. Можно на-
деяться, что схватки коралловых рыб из-за охотничьих
участков, инстинкты и сдерживающие начала у обще-
ственных животных, напоминающие человеческую мо-
раль, бесчувственная семейная и общественная жизнь
кваквы, ужасающие массовые побоища серых крыс и дру-
гие поразительные образцы поведения животных удержат
внимание читателя до тех пор, пока он подойдет к пони-
манию глубинных взаимосвязей.
Я стараюсь подвести его к этому, по возможности, точ-
но тем же путем, каким шел я сам, и делаю это из принци-
пиальных соображений. Индуктивное естествознание
всегда начинается с непредвзятого наблюдения отдельных
фактов; и уже от них переходит к абстрагированию общих
закономерностей, которым все эти факты подчиняются. В
большинстве учебников, ради краткости и большей до-
ступности, идут по обратному пути и предпосылают "спе-
циальной части" - "общую". При этом изложение выиг-
рывает в смысле обозримости предмета, но проигрывает в
убедительности. Легко и просто сначала сочинить некую
теорию, а затем "подкрепить" ее фактами; ибо природа
настолько многообразна, что если хорошенько по-
искать - можно найти убедительные с виду примеры,
подкрепляющие даже самую бессмысленную гипотезу.
Моя книга лишь тогда будет по-настоящему убедительна,
если читатель - на основе фактов, которые я ему опи-
шу, - сам придет к тем же выводам, к каким пришел я.
Но я не могу требовать, чтобы он безоглядно двинулся по
столь тернистому пути, потому составлю здесь своего рода
путеводитель, описав вкратце содержание глав.
В двух первых главах я начинаю с описания простых
наблюдений типичных форм агрессивного поведения; за-
тем в третьей главе перехожу к его значению для сохране-
ния вида, а в четвертой говорю о физиологии инстинктив-
ных проявлений вообще и агрессивных в частности - до-
статочно для того, чтобы стала ясной спонтанность их не-
удержимых, ритмически повторяющихся прорывов. В пя-
той главе я разъясняю процесс ритуализации и обособле-
ния новых инстинктивных побуждений, возникающих в
ходе этого процесса, - разъясняю в той мере, насколько
это нужно в дальнейшем для понимания роли этих новых
инстинктов в сдерживании агрессии. Той же цели служит
шестая глава, в которой дан общий обзор системы взаимо-
действий разных инстинктивных побуждений. В седьмой
главе будет на конкретных примерах показано, какие ме-
ханизмы "изобрела" эволюция, чтобы направить агрес-
сию в безопасное русло, какую роль при выполнении этой
задачи играет ритуал, и насколько похожи возникающие
при этом формы поведения на те, которые у человека дик-
туются ответственной моралью. Эти главы создают пред-
посылки для того, чтобы можно было понять функциони-
рование четырех очень разных типов общественной орга-
низации. Первый тип - это анонимная стая, свободная от
какой-либо агрессивности, но в то же время лишенная и
личного самосознания, и общности отдельных особей.
Второй тип - семейная и общественная жизнь, основан-
ная лишь на локальной структуре защищаемых участков,
как у кваквы и других птиц, гнездящихся колониями.
Третий тип - гигантская семья крыс, члены которой не
различают друг друга лично, но узнают по родственному
запаху и проявляют друг к другу образцовую лояльность;
однако с любой крысой, принадлежащей к другой семье,
они сражаются с ожесточеннейшей партийной ненави-
стью. И наконец, четвертый вид общественной организа-
ции - это такой, в котором узы личной любви и дружбы
не позволяют членам сообщества бороться и вредить друг
другу. Эта форма сообщества, во многом аналогичного че-
ловеческому, подробно описана на примере серых гусей.
Надо полагать, что после всего сказанного в первых
одиннадцати главах я смогу объяснить причины ряда на-
рушений инстинкта агрессии у человека, 12-я глава -
"Проповедь смирения" - должна создать для этого новые
предпосылки, устранив определенное внутреннее сопро-
тивление, мешающее многим людям увидеть самих себя
как частицу Вселенной и признать, что их собственное по-
ведение тоже подчинено законам природы. Это сопротив-
ление заложено, во-первых, в отрицательном отношении
к понятию причинности, которое кажется противореча-
щим свободной воле, а во-вторых, в духовном чванстве че-
ловека. 13-я глава имеет целью объективно показать со-
временное состояние человечества, примерно так, как
увидел бы его, скажем, биолог-марсианин. В 14-й главе я
пытаюсь предложить возможные меры против тех нару-
шений инстинкта агрессии, причины которых мне кажут-
ся уже понятными.
1. ПРОЛОГ В МОРЕ
Послушай, малый! В море средь движенья
Начни далекий путь свой становленья.
Довольствуйся простым, как тварь морей,
Глотай других, слабейших, и жирей,
Успешно отъедайся, благоденствуй,
И постепенно вид свой совершенствуй .
Гете
Давний сон - полет - стал явью: я невесомо парю в
невидимой среде и легко скольжу над залитой солнцем
равниной. При этом двигаюсь не так, как посчитал бы
приличным человек, обывательски обеспокоенный при-
личиями, - животом вперед и головой кверху, - а в по-
ложении, освященном древним обычаем всех позвоноч-
ных: спиною к небу и головой вперед. Если хочу посмот-
реть вперед - приходится выгибать шею, и это неудобст-
во напоминает, что я, в сущности, обитатель другого ми-
ра. Впрочем, я этого и не хочу или хочу очень редко; как
и подобает исследователю земли, я смотрю по большей ча-
сти вниз, на то, что происходит подо мной.
"Но там внизу ужасно, и человек не должен искушать
Богов - и никогда не должен стремиться увидеть то, что
они милостиво укрывают ночью и мраком". Но раз уж они
этого не делают, раз уж они - совсем наоборот - посыла-
ют благодатные лучи южного солнца, чтобы одарить жи-
вотных и растения всеми красками спектра, - человек
непременно должен стремиться проникнуть туда, и я это
советую каждому, хотя бы раз в жизни, пока не слишком
стар. Для этого человеку нужны лишь маска и дыхатель-
ная трубка - в крайнем случае, если он уж очень важ-
ный, еще пара резиновых ласт, - ну и деньги на дорогу к
Средиземному морю или к Адриатике, если только попут-
ный ветер не занесет его еще дальше на юг.
С изысканной небрежностью пошевеливая плавника-
ми, я скольжу над сказочным ландшафтом. Это не насто-
I Эпиграфы из "Фауста" даны в переводах Б. Пастернака и Н. Хо-
лод ковского.
10
ящие коралловые рифы с их буйно расчлененным релье-
фом живых гор и ущелий, а менее впечатляющая, но от-
нюдь не менее заселенная поверхность дна возле берега
одного из тех островков, сложенных коралловым извест-
няком, - так называемых Кейз, - которые длинной
цепью примыкают к южной оконечности полуострова
Флорида. На дне из коралловой гальки повсюду сидят ди-
ковинные полушария кораллов-мозговиков, несколько
реже - пышно разветвленные кусты ветвистых корал-
лов, развеваются султаны роговых кораллов, или горго-
ний, а между ними - чего не увидишь на настоящем ко-
ралловом рифе дальше в океане - колышутся водоросли,
коричневые, красные и желтые. На большом расстоянии
друг от друга стоят громадные губки, толщиной в обхват и
высотой со стол, некрасивой, но правильной формы, слов-
но сделанные человеческими руками. Безжизненного ка-
менистого дна не видно нигде: все пространство вокруг за-
полнено густой порослью мшанок, гидрополипов и губок;
фиолетовые и оранжево-красные виды покрывают дно
большими пятнами, и о многих из этих пестрых бугристых
покрывал я даже не знаю - животные это или растения.
Не прилагая усилий, я выплываю постепенно на все
меньшую глубину; кораллов становится меньше, зато
растений больше. Подо мной расстилаются обширные ле-
са очаровательных водорослей, имеющих ту же форму и
те же пропорции, что африканская зонтичная акация; и
это сходство прямо-таки навязывает иллюзию, будто я па-
рю не над коралловым атлантическим дном на высоте че-
ловеческого роста, а в сотни раз выше - над эфиопской
саванной. Подо мной уплывают вдаль широкие поля мор-
ской травы - у карликовой травы и поля поменьше, - и
когда воды подо мною остается чуть больше метра - при
взгляде вперед я вижу длинную, темную, неровную стену,
которая простирается влево и вправо, насколько хватает
глаз, и без остатка заполняет промежуток между осве-
щенным дном и зеркалом водной поверхности. Это -
многозначительная граница между морем и сушей, берег
Лигнум Витэ Кэй, Острова Древа Жизни.
Вокруг становится гораздо больше рыб. Они десятками
разлетаются подо мной, и это снова напоминает аэро-
11
снимки из Африки, где стада диких животных разбегают-
ся во все стороны перед тенью самолета. Рядом, над густы-
ми лугами взморника, забавные толстые рыбы-шары ра-
зительно напоминают куропаток, которые вспархивают
над полем из-под колосьев, чтобы, пролетев немного,
нырнуть в них обратно. Другие рыбы поступают наобо-
рот - прячутся в водоросли прямо под собою, едва я при-
ближаюсь. Многие из них самых невероятных расцветок,
но при всей пестроте их краски сочетаются безукоризнен-
но. Толстый "дикобраз" с изумительными дьявольскими
рожками над ультрамариновыми глазами лежит совсем
спокойно, осклабившись, я ему ничего плохого не сделал.
А вот мне один из его родни сделал: за несколько дней до
того я неосторожно взял такую рыбку (американцы назы-
вают ее "шипастый коробок"), и она - своим попугай-
ским клювом из двух зубов, растущих друг другу навстре-
чу и острых как бритвы, - без труда отщипнула у меня с
пальца порядочный кусок кожи. Я ныряю к только что за-
меченному экземпляру - надежным, экономным спосо-
бом пасущейся на мелководье утки, подняв над водой за-
днюю часть, - осторожно хватаю этого малого и подни-
маюсь с ним наверх. Сначала он пробует кусаться, но
вскоре осознает серьезность положения и начинает себя
накачивать. Рукой я отчетливо ощущаю, как "работает
поршень" маленького насоса - глотательных мышц ры-
бы. Когда она достигает предела упругости своей кожи и
превращается у меня на ладони в туго надутый шар с тор-
чащими во все стороны шипами - я отпускаю ее и забав-
ляюсь потешной торопливостью, с какой она выплевывает
лишнюю воду и исчезает в морской траве.
Затем я поворачиваюсь к стене, отделяющей здесь мо-
ре от суши. С первого взгляда можно подумать, что она из
туфа - так причудливо изъедена ее поверхность, столько
пустот смотрят на меня, черных и бездонных, словно глаз-
ницы черепов. На самом же деле эта скала - скелет, ос-
таток доледникового кораллового рифа, погибшего во вре-
мя сангаммонского оледенения, оказавшись над уровнем
моря. Вся скала состоит из останков кораллов тех же ви-
дов, какие живут и сегодня; среди этих останков - рако-
вины моллюсков, живые сородичи которых и сейчас насе-
12
ляют эти воды. Здесь мы находимся сразу на двух рифах:
на старом, который мертв уже десятки тысяч лет, и на но-
вом, растущем на трупе старого. Кораллы - как и циви-
лизации - растут обычно на скелетах своих предшест-
венников.
Я плыву к изъеденной стене, а потом вдоль нее, пока не
нахожу удобный, не слишком острый выступ, за который
можно ухватиться рукой, чтобы встать возле него на
якорь. В дивной невесомости, в идеальной прохладе, но не
в холоде, словно гость в сказочной стране, отбросив все
земные заботы, я отдаюсь колыханию нежной волны, за-
бываю о себе и весь обращаюсь в зрение: воодушевлен-
ный, восторженный привязной аэростат!
Вокруг меня со всех сторон рыбы; на небольшой глуби-
не почти сплошь мелкие. Они с любопытством подплыва-
ют ко мне - издали или из своих укрытий, куда успели
спрятаться при моем приближении, - снова шарахаются
назад, когда я "кашляю" своей трубкой - резким выдо-
хом выталкиваю из нее скопившийся конденсат и попав-
шую снаружи воду... Но как только снова дышу спокойно
и тихо - они снова возвращаются. Мягкие волны колы-
шут их синхронно со мною, и я - от полноты своего клас-
сического образования - вспоминаю: "Вы снова рядом,
зыбкие созданья? Когда-то, смутно, я уж видел вас... Но
есть ли у меня еще желанье схватить вас, как мечтал я в
прошлый раз?" Именно на рыбах я впервые увидел - еще
на самом деле очень смутно - некоторые общие законо-
мерности поведения животных, поначалу ничего в них не
понимая; а желание постигнуть их еще в этой жизни, меч-
та об этом - непреходяща! Зоолог, как и художник, ни-
когда не устает в своем стремлении охватить жизнь во
всей полноте и многообразии ее форм.
Многообразие форм, окружающих меня здесь - неко-
торые из них настолько близко, что я не могу их четко рас-
смотреть уже дальнозоркими своими глазами, - понача-
лу кажется подавляющим. Но через некоторое время фи-
зиономии вокруг становятся роднее, и образное восприя-
тие - этот чудеснейший инструмент человеческого по-
знания - начинает охватывать все многообразие окружа-
ющих обличий. И тогда вдруг оказывается, что вокруг хо-
13
тя и достаточно разных видов, но совсем не так много, как
показалось вначале. По тому, как они появляются, рыбы
сразу делятся на две различные категории: одни подплы-
вают стаями, по большей части со стороны моря или вдоль
скалистого берега, другие же - когда проходит паника,
вызванная моим появлением, - медленно и осторожно
выбираются из норы или из другого укрытия, и всегда -
поодиночке\ Об этих я уже знаю, что одну и ту же рыбу
можно всегда - даже через несколько дней или недель -
встретить в одном и том же месте. Все время, пока я был на
острове Кэй Ларго, я регулярно, каждые несколько дней,
навещал одну изумительно красивую рыбу-бабочку в ее
жилище под причальной эстакадой, опрокинутой урага-
ном Донна, - и всегда заставал ее дома.
Другие рыбы бродят стаями с места на место; их можно
встретить то здесь, то там. К таким относятся миллионные
стаи маленьких серебристых атеринок-"колосков", разные
мелкие сельди, живущие около самого берега, и их опасные
враги - стремительные сарганы; чуть дальше, под сходня-
ми, причалами и обрывами берегов тысячами собираются
серо-зеленые рифовые окуни-снэпперы и - среди многих
других - прелестные красноротики, которых американцы
называют "грант" ("ворчун") из-за звука, который издает
эта рыба, когда ее вынимают из воды. Особенно часто встре-
чаются и особенно красивы синеполосчатые, белые и жел-
тополосчатые красноротики; эти названия выбраны не-
удачно, поскольку окраска всех трех видов состоит из голу-
бого и желтого, только в разных сочетаниях. По моим на-
блюдениям, они и плавают зачастую вместе, в смешанных
стаях. Немецкое название рыбы происходит от броской, яр-
ко-красной окраски слизистой оболочки рта, которая видна
лишь в том случае, если рыба угрожает своему сородичу
широко раскрытой пастью, на что тот отвечает подобным
же образом. Однако ни в море, ни в аквариуме я никогда не
видел, чтобы эти впечатляющие взаимные угрозы привели
к серьезной схватке.
Очаровательно бесстрашное любопытство, с которым
следуют за ныряльщиком яркие красноротики, а также
многие снэпперы, часто плавающие с ними вместе. Веро-
ятно, они точно так же сопровождают мирных крупных
14
рыб или почти уже вымерших - увы! - ламантинов, ле-
гендарных морских коров, в надежде поймать рыбешку
или другую мелкую живность, которую вспугнет крупный
зверь. Когда я впервые выплывал из своего "порта припи-
ски" - с мола у мотеля "Кэй-Хэйвн" в Тавернье на остро-
ве Кэй Ларго, - я был просто потрясен неимоверным чис-
лом ворчунов и снэпперов, окруживших меня столь плот-
но, что я ничего не видел вокруг. И куда бы я ни плыл -
они были повсюду, все в тех же невероятных количествах.
Лишь постепенно до меня дошло, что это те же самые ры-
бы, что они сопровождают меня; даже при осторожной
оценке их было несколько тысяч. Если я плыл параллель-
но берегу к следующему молу, расположенному примерно
в семистах метрах, то стая следовала за мной приблизи-
тельно до половины пути, а затем внезапно разворачива-
лась и стремительно уносилась домой. Когда мое прибли-
жение замечали рыбы, обитавшие под следующим прича-
лом, - из темноты под мостками навстречу мне вылетало
ужасающее чудовище. Нескольких метров в ширину, поч-
ти такое же высотой, длиною во много раз больше - под
ним на освещенном солнцем дне плотная черная тень, -
и лишь вблизи оно распадалось в бесчисленную массу все
тех же дружелюбных красноротиков. Когда это случилось
в первый раз - я перепугался до смерти! Позднее как раз
эти рыбки стали вызывать во мне совсем обратное чувство:
пока они рядом, можно быть совершенно спокойным, что
нигде поблизости не стоит крупная барракуда.
Совершенно иначе организованы ловкие маленькие
разбойники-сарганы, которые охотятся у самой поверхно-
сти воды небольшими группами, по пять-шесть штук в
каждой. Тонкие, как прутики, они почти невидимы с моей
стороны, потому что их серебряные бока отражают свет
точно так же, как нижняя поверхность воздуха, нам всем
более знакомая во второй своей ипостаси как поверхность
воды. Впрочем, при взгляде сверху они отливают серо-зе-
леным, точь-в-точь как вода, так что заметить их еще
труднее, пожалуй, чем снизу. Развернувшись в широкую
цепь, они прочесывают самый верхний слой воды и охо-
тятся на крошечных атеринок, "серебрянок", которые ми-
риадами висят в воде, густо, как снежинки в пургу, свер-
15
кая словно серебряная канитель. Меня эти крошки совсем
не боятся, - для рыбы моего размера они не добыча, -
могу плыть прямо сквозь их скопления, и они почти не
расступаются, так что порой я непроизвольно задерживаю
дыхание, чтобы не затянуть их себе в горло, как это часто
случается, если имеешь дело с такой же тучей комаров. Я
дышу через трубку в другой среде, но рефлекс остается.
Однако стоит приблизиться самому крошечному сарга-
ну - серебряные рыбки мгновенно разлетаются во все
стороны. Вниз, вверх, даже выскакивают из воды, так что
в секунду образуется большое пространство, свободное от
серебряных хлопьев, которое постепенно заполняется
лишь тогда, когда охотники исчезают вдали.
Как бы ни отличались головастые, похожие на окуней
ворчуны и снэпперы от тонких, вытянутых, стремитель-
ных сарганов - у них есть общий признак: они не слиш-
ком отклоняются от привычного представления, которое
связывается со словом "рыба". С оседлыми обитателями
нор дело обстоит иначе. Великолепного синего "ангела" с
желтыми поперечными полосами, украшающими его
юношеский наряд, пожалуй, еще можно посчитать "нор-
мальной рыбой". Но вон что-то показалось в щели между
двумя глыбами известняка: странные движения враскач-
ку, вперед-назад, какой-то бархатно-черный диск с ярко-
желтыми полукруглыми лентами поперек и сияющей уль-
трамариновой каймой по нижнему краю - рыба ли это
вообще? Или вот эти два создания, бешено промчавшиеся
мимо, размером со шмеля и такие же округлые; черные
глаза, окаймленные голубой полосой, и глаза эти - на за-
дней трети тела? Или маленький самоцвет, сверкающий
вон из той норки, - тело у него разделено наискось, спе-
реди-снизу назад и вверх, границей двух ярких окрасок,
фиолетово-синей и лимонно-желтой? Или вот этот неве-
роятный клочок темно-синего звездного неба, усыпанный
голубыми огоньками, который появляется из-за коралло-
вой глыбы прямо подо мной, парадоксально извращая все
пространственные понятия? Конечно же, при более близ-
ком знакомстве оказывается, что все эти сказочные суще-
ства - вполне приличные рыбы, причем они состоят не в
таком уж дальнем родстве с моими давними друзьями и
16
сотрудниками, рифовыми окунями. "Звездник" ("джуэл
фиш" - "рыбка-самоцвет") и рыбка с синей спинкой и го-
ловой и с желтым брюшком и хвостом ("бо Грэгори" -
"Гриша-красавчик") - эти даже и вовсе близкая родня.
Оранжево-красный шмель - это детеныш рыбы, которую
местные жители с полным основанием называют "рок
бьюти" ("скальная красавица"), а черно-желтый диск -
молодой черный "ангел". Но какие краски! И какие неве-
роятные сочетания этих красок! Можно подумать, они по-
добраны нарочно, чтобы быть как можно заметнее на воз-
можно большем расстоянии; как знамя или - еще точ-
нее - плакат.
Надо мной колышется громадное зеркало, подо мной
звездное небо, хоть и крошечное, я невесомо витаю в про-
зрачной среде; окружен кишащим роем ангелов, погло-
щен созерцанием, благоговейно восхищен творением и
красотой его - благодарение Творцу, я все же вполне спо-
собен наблюдать существенные детали. И тут мне броса-
ется в глаза вот что: у рыб тусклой или, как у краснороти-
ков, пастельной окраски я почти всегда вижу многих или
хотя бы нескольких представителей одного и того же вида
одновременно, часто они плавают вместе громадными,
плотными стаями. Зато из яркоокрашенных видов в моем
поле зрения лишь один синий и один черный "ангел", один
"красавчик" и один "самоцвет"; а из двух малюток "скаль-
ных красавиц", которые только что промчались мимо, од-
на с величайшей яростью гналась за другой.
Хотя вода и теплая, от неподвижной аэростатной жиз-
ни я начинаю замерзать, но наблюдаю дальше. И тут за-
мечаю вдали - а это даже в очень прозрачной воде всего
10-12 метров - еще одного красавчика, который мед-
ленно приближается, очевидно, в поисках корма. Мест-
ный красавчик замечает пришельца гораздо позже, чем я
со своей наблюдательной вышки; до чужака остается мет-
ра четыре. В тот же миг местный с беспримерной яростью
бросается на чужака, и хотя тот крупнее нападающего, он
тут же разворачивается и удирает изо всех сил, дикими
зигзагами, к чему атакующий вынуждает его чрезвычай-но серьезными
таранными ударами, каждый из которых
нанес бы серьезную рану, если бы попал в цель. По мень-
17
шей мере один все-таки попал, - я вижу, как опускается
на дно блестящая чешуйка, кружась, словно опавший
лист. Когда чужак скрывается вдали в сине-зеленых су-
мерках, победитель тотчас возвращается к своей норке.
Он мирно проплывает сквозь плотную толпу юных крас-
норотиков, кормящихся возле самого входа в его пещеру;
и полнейшее безразличие, с каким он обходит этих рыбок,
наводит на мысль, что для него они значат не больше, чем
камушки или другие несущественные и неодушевленные
помехи. Даже маленький синий ангел, довольно похожий
на него и формой, и окраской, не вызывает у него ни ма-
лейшей враждебности.
Вскоре после этого я наблюдаю точно такую же, во
всех деталях, стычку двух черных рыбок-ангелов, разме-
ром едва-едва с пальчик. Эта стычка, быть может, даже
драматичнее: еще сильнее кажется ожесточение нападаю-
щего, еще очевиднее панический страх удирающего при-
шельца, - хотя, это может быть и потому, что мой мед-
ленный человеческий глаз лучше уловил движения анге-
лов, чем красавчиков, которые разыграли свой спектакль
слишком стремительно.
Постепенно до моего сознания доходит, что мне уже
по-настоящему холодно. И пока выбираюсь на коралло-
вую стену в теплый воздух под золотое солнце Флориды,
я формулирую все увиденное в нескольких коротких пра-
вилах:
Яркие, "плакатно" окрашенные рыбы - все оседлые.
Только у них я видел, что они защищают определенный
участок. Их яростная враждебность направлена только
против им подобных; я не видел, чтобы рыбы разных ви-
дов нападали друг на друга, сколь бы ни была агрессивна
каждая из них.
2. ПРОДОЛЖЕНИЕ В ЛАБОРАТОРИИ
Что в руки взять нельзя - того для вас и нет,
С чем несогласны вы - то ложь одна и бред,
Что вы не взвесили - за вздор считать должны,
Что не чеканили - в том будто нет цены.
Гете
В предыдущей главе я допустил поэтическую воль-
ность. Умолчал о том, что по аквариумным наблюдениям
я уже знал, как ожесточенно борются с себе подобными
яркие коралловые рыбы, и что у меня уже сложилось
предварительное представление о биологическом значе-
нии этой борьбы. Во Флориду я поехал, чтобы проверить
свою гипотезу. Если бы факты противоречили ей, - я был
готов сразу же выбросить ее за борт. Или, лучше сказать,
был готов выплюнуть ее в море через дыхательную труб-
ку: ведь трудно что-нибудь выбросить за борт, когда пла-
ваешь под водой. А вообще - нет лучшей зарядки для ис-
следователя, чем каждое утро перед завтраком перетря-
хивать свою любимую гипотезу. Молодость сохраняет.
Когда я, за несколько лет до того, начал изучать в ак-
вариуме красочных рыб с коралловых рифов, меня влекла
не только эстетическая радость от их чарующей красо-
ты - влекло и "чутье" на интересные биологические про-
блемы. Прежде всего напрашивался вопрос: для чего же
все-таки эти рыбы такие яркие?
Когда биолог ставит вопрос в такой форме - "для че-
го?" - он вовсе не стремится постичь глубочайший смысл
мироздания вообще и рассматриваемого явления в частно-
сти: постановка вопроса гораздо скромнее - он хотел бы уз-
нать нечто совсем простое, что в принципе всегда поддается
исследованию. С тех пор как, благодаря Чарлзу Дарвину,
мы знаем об историческом становлении органического ми-
ра - и даже кое-что о его причинах, - вопрос "для чего?"
означает для нас нечто вполне определенное. А именно -
мы знаем, что причиной изменения формы органа является
его функция. Лучшее - всегда враг хорошего. Если незна-
чительное, само по себе случайное, наследственное измене-
ние делает какой-либо орган хоть немного лучше и эффек-
19
тивнее, то носитель этого признака и его потомки составля-
ют своим не столь одаренным сородичам такую конкурен-
цию, которой те выдержать не могут. Раньше или позже
они исчезают с лица Земли. Этот вездесущий процесс назы-
вается естественным отбором. Отбор - это один из двух ве-
ликих конструкторов эволюции; второй из них - предо-
ставляющий материал для отбора - это изменчивость, или
мутация, существование которой Дарвин с гениальной про-
зорливостью постулировал в то время, когда ее существова-
ние еще не было доказано.
Все великое множество сложных и целесообразных
конструкций животных и растений всевозможнейших ви-
дов обязано своим возникновением терпеливой работе Из-
менчивости и Отбора за многие миллионы лет. В этом мы
убеждены теперь больше, чем сам Дарвин, и - как мы
вскоре увидим - с большим основанием. Некоторых мо-
жет разочаровать, что все многообразие форм жизни -
чья гармоническая соразмерность вызывает наше благо-
говение, а красота восхищает эстетическое чувство - по-
явилось таким прозаическим и, главное, причинно-обус-
ловленным путем. Но естествоиспытатель не устает вос-
хищаться именно тем, что Природа создает все свои высо-
кие ценности, никогда не нарушая собственных законов.
Наш вопрос "для чего?" может иметь разумный ответ
лишь в том случае, если оба великих конструктора рабо-
тали вместе, как мы упомянули выше. Он равнозначен
вопросу о функции, служащей сохранению вида. Когда на
вопрос: "Для чего у кошек острые кривые когти?" - мы
отвечаем: "Чтобы ловить мышей" - это вовсе не говорит
о нашей приверженности к метафизической телеологии ,
а означает лишь то, что ловля мышей является специаль-
ной функцией, важность которой для сохранения вида вы-
работала у всех кошек именно такую форму когтей. Тот
же вопрос не может найти разумного ответа, если измен-
чивость, действуя сама по себе, приводит к чисто случай-
1 Телеология - идеалистическое учение, приписывающее про-
цессам и явлениям природы цели, которые или устанавливаются Богом,
или являются внутренними причинами природы. - Здесь и далее при-
мечания переводчика.
20
ным результатам. Если, например, у кур или других одо-
машненных животных, которых человек защищает, иск-
лючая естественный отбор по окраске, можно встретить
всевозможные пестрые и пятнистые расцветки, - здесь
бессмысленно спрашивать, для чего эти животные окра-
шены именно так, а не иначе. Но если мы встречаем в при-
роде высокоспециализированные правильные образова-
ния, крайне маловероятные как раз из-за их соразмерно-
сти, - как, например, сложная структура птичьего пера
или какого-нибудь инстинктивного способа поведения, -
случайность их возникновения можно исключить. Здесь
мы должны задаться вопросом, какое селекционное дав-
ление привело к появлению этих образований, иными
словами - для чего они нужны. Задавая этот вопрос, мы
вправе надеяться на разумный ответ, потому что уже по-
лучали такие ответы довольно часто, а при достаточном
усердии вопрошавших - почти всегда. И тут ничего не
меняют те немногие исключения, когда исследования не
дали - или пока еще не дали - ответа на этот важней-
ший из всех биологических вопросов. Зачем, например,
нужна моллюскам изумительная форма и расцветка рако-
вин? Ведь их сородичи все равно не смогли бы их увидеть
своими слабыми глазами, даже если бы они не были спря-
таны - как часто бывает - складками мантии, да еще и
укрыты темнотой морских глубин.
Кричаще яркие краски коралловых рыб требуют объ-
яснения. Какая видосохраняющая функция вызвала их
появление?
Я купил самых ярких рыбок, каких только мог найти,
а для сравнения - несколько видов менее ярких, в том
числе и простой маскировочной окраски. Тут я сделал не-
ожиданное открытие: у подавляющего большинства дей-
ствительно ярких коралловых рыб - "плакатной", или
"флаговой", расцветки - совершенно невозможно де-
ржать в небольшом аквариуме больше одной особи каждо-
го вида. Стоило поместить в аквариум несколько рыбок
одного вида, как вскоре, после яростных баталий, в живых
оставалась лишь самая сильная. Сильнейшее впечатление
произвело на меня во Флориде повторение в открытом мо-
ре все той же картины, какая регулярно наблюдалась в мо-
21
ем аквариуме после завершения смертельной борьбы: од-
на рыба некоего вида мирно уживается с рыбами других
видов, столь же ярких, но других расцветок, - причем из
всех остальных видов тоже присутствует только одна. У
небольшого мола, неподалеку от моей квартиры, милей-
шим образом уживались один "красавчик", один черный
"ангел" и одна "глазчатая бабочка". Мирная совместная
жизнь двух особей одного и того же вида плакатной рас-
цветки возможна лишь у тех рыб, которые живут в устой-
чивом браке, как многие птицы. Такие брачные пары я на-
блюдал в естественных условиях у синих "ангелов" и у
"красавчиков", а в аквариуме - у коричневых и у бело-
желтых "бабочек". Супруги в таких парах поистине не-
разлучны, причем интересно, что по отношению к другим
сородичам они проявляют еще большую враждебность,
нежели одинокие экземпляры их вида. Почему это так,
мы разберемся позже.
В открытом море принцип "два сапога - не пара" осу-
ществляется бескровно: побежденный бежит с территории
победителя, а тот вскоре прекращает преследование. Но в
аквариуме, где бежать некуда, победитель часто сразу же
добивает побежденного. По меньшей мере он занимает
весь бассейн как собственное владение и в дальнейшем на-
столько изводит остальных постоянными нападениями,
что те растут гораздо медленнее, его преимущество стано-
вится все значительнее - и так до трагического исхода.
Чтобы наблюдать нормальное взаимное поведение
владельцев собственных участков, нужно иметь достаточ-
но большой бассейн, где могли бы уместиться территории
хотя бы двух особей изучаемого вида. Потому мы постро-
или аквариум длиной в 2,5 метра, который вмещал боль-
ше двух тонн воды и давал маленьким рыбкам, живущим
в прибрежной зоне, место для нескольких территорий.
Молодь у плакатно окрашенных видов почти всегда еще
ярче, еще привязанное к месту обитания и еще яростнее
взрослых рыб, так что на этих миниатюрных рыбках мож-
но хорошо наблюдать изучаемые явления в сравнительно
малом пространстве.
Итак, в этот аквариум были запущены рыбешки -
длиной от двух до четырех сантиметров - следующих ви-
22
дов: 7 разных видов рыб-бабочек, 2 вида рыб-ангелов, 8
видов группы "демуазель" (группа помацентров, к кото-
рой принадлежат "звездники" и "красавчики"), 2 вида
спинорогов, 3 вида губанов, 1 вид "рыбы-доктора" и не-
сколько других, не ярких и не агрессивных видов, как "ку-
зовки", "шары" и т. п. Таким образом, в аквариуме оказа-
лось примерно 25 видов плакатно окрашенных рыб, в
среднем по 4 рыбки каждого вида, - из некоторых видов
больше, из других всего по одной, - а всего больше 100
особей. Рыбки сохранились наилучшим образом, почти
без потерь, прижились, воспрянули духом и - в полном
соответствии с программой - начали драться.
И тогда представилась замечательная возможность
кое-что подсчитать. Если представителю "точного" есте-
ствознания удается что-нибудь подсчитать или измерить,
он всегда испытывает радость, которую непосвященному
подчас трудно понять. "Ужель Природа, вся, для вас -
объект подсчета?" - так спрашивает Фридрих Шиллер
озабоченного измерениями ученого. Я должен признаться
поэту, что сам я знал бы о сущности внутривидовой агрес-
сии почти столько же, если бы и не производил своих под-
счетов. Но мое высказывание о том, что я знаю, было бы
гораздо менее доказательным, если бы мне пришлось об-
лечь его в одни лишь слова: "Яркие коралловые рыбы ку-
сают почти исключительно своих сородичей". Как раз уку-
сы мы и подсчитали - и получили следующий результат:
для каждой рыбки, живущей в аквариуме, вероятность
случайно напасть на одну из трех своих среди 96 других
рыбок равна 3:96. Однако, количество укусов, нанесен-
ных сородичам, относится к количеству межвидовых уку-
сов примерно как 85:15. И даже это малое последнее число
(15) не отражает подлинной картины, т. к. соответствую-
щие нападения относятся почти исключительно на счет
"демуазелей". Они почти постоянно сидят в своих норках,
почти невидимые снаружи, и яростно атакуют каждую
рыбу, которая приближается к их убежищу. В свободной
воде и они игнорируют любую рыбу другого вида. Если ис-
ключить эту группу из описанного опыта - что мы, кста-
ти, и сделали, - то получаются еще более впечатляющие
цифры.
23
Другая часть нападений на рыб чужого вида была ви-
ною тех немногих, которые не имели сородичей во всем
аквариуме и потому были вынуждены вымещать свою
здоровую злость на других объектах. Однако выбор этих
объектов столь же убедительно подтверждал правиль-
ность моих предположений, как и точные цифры. Напри-
мер, там была одна-единственная рыба-бабочка неизвест-
ного нам вида, которая и по форме, и по рисунку настоль-
ко точно занимала среднее положение между бело-жел-
тым и бело-черным видами, что мы сразу же окрестили ее
бело-черно-желтой. И она, очевидно, полностью разделя-
ла наше мнение о ее систематическом положении, т. к. де-
лила свои атаки почти поровну между представителями
этих видов. Мы ни разу не видели, чтобы она укусила рыб-
ку какого-нибудь третьего вида. Пожалуй, еще интерес-
нее вел себя синий спинорог - тоже единственный у
нас, - который по-латыни называется "черный одонус".
Зоолог, давший такое название, мог видеть лишь обесцве-
ченный труп этой рыбы в формалине, потому что живая
она не черная, а ярко-синяя, с нежным оттенком фиолето-
вого и розового, особенно по краям плавников. Когда у
фирмы "Андреас Вернер" появилась партия этих рыбок -
я с самого начала купил только одну; битвы, которые они
затевали уже в бассейне магазина, позволяли предвидеть,
что мой большой аквариум окажется слишком мал для
двух шестисантиметровых молодцов этой породы. За неи-
мением сородичей, мой синий спинорог первое время вел
себя довольно мирно, хотя и раздал несколько укусов,
многозначительным образом разделив их между предста-
вителями двух совершенно разных видов. Во-первых, он
преследовал так называемых "синих чертей", - близких
родственников "бо Грэгори", - похожих на него велико-
лепной синей окраской, а во-вторых - обеих рыб другого
вида спинорогов, так называемых "рыб Пикассо". Как
видно из любительского названия этой рыбки, она расцве-
чена чрезвычайно ярко и причудливо, так что в этом
смысле не имеет ничего общего с синим спинорогом. Но -
весьма похожа на него по форме. Когда через несколько
месяцев сильнейшая из двух "Пикассо" отправила сла-
бейшую в рыбий "мир иной" - в формалин, - между ос-
24
тавшейся и синим спинорогом возникло острое соперни-
чество. Агрессивность последнего по отношению к "Пи-
кассо" несомненно усиливалась и тем обстоятельством,
что за это время синие черти успели сменить ярко-синюю
юношескую окраску на взрослую сизую, и поэтому раз-
дражали его меньше. И, в конце концов, наш "синий" ту
"Пикассо" погубил. Я мог бы привести еще много приме-
ров, когда из нескольких рыб, взятых для описанного вы-
ше эксперимента, в живых оставалась только одна. В тех
случаях, когда спаривание соединяло две рыбьих души в
одну, - в живых оставалась пара, как это было у корич-
невых и бело-желтых "бабочек". Известно великое мно-
жество случаев, когда животные, - не только рыбы, -
которым за неимением сородичей приходилось перено-
сить свою агрессивность на другие объекты, выбирали при
этом наиболее близких родственников или же виды, хотя
бы похожие по окраске.
Эти наблюдения в аквариуме и их обобщение - бес-
спорно подтверждают правило, установленное и моими
наблюдениями в море: по отношению к своим сородичам
рыбы гораздо агрессивнее, чем по отношению к рыбам
других видов.
Однако - как видно из поведения различных рыб на
свободе, описанного в первой главе, - есть и значитель-
ное число видов, далеко не столь агрессивных, как корал-
ловые рыбы, которых я изучал в своем эксперименте. Сто-
ит представить себе разных рыб, неуживчивых и более
или менее уживчивых, - сразу же напрашивается мысль
о тесной взаимосвязи между их окраской, агрессивностью
и оседлостью. Среди рыб, которых я наблюдал в естест-
венных условиях, крайняя воинственность, сочетающая-
ся с оседлостью и направленная против сородичей, встре-
чается исключительно у тех форм, у которых яркая окра-
ска, наложенная крупными плакатными пятнами, обоз-
начает их видовую принадлежность уже на значительном
расстоянии. Как уже сказано, именно эта чрезвычайно
характерная окраска и возбудила мое любопытство, на-
толкнув на мысль о существовании некоей проблемы.
Пресноводные рыбы тоже бывают очень красивыми,
очень яркими, в этом отношении многие из них ничуть не
25
уступают морским, так что различие здесь не в красоте -
в другом. У большинства ярких пресноводных рыб особая
прелесть их сказочной расцветки состоит в ее непостоян-
стве. Пестрые окуни , чья окраска определила их немец-
кое название, лабиринтовые рыбы, многие из которых
еще превосходят красочностью этих окуней, красно-зеле-
но-голубая колюшка и радужный горчак наших вод - как
и великое множество других рыб, известных у нас по до-
машним аквариумам, - все они расцвечивают свои наря-
ды лишь тогда, когда распаляются любовью или духом
борьбы. У многих из них окраску можно использовать как
индикатор настроения - ив каждый данный момент оп-
ределять, в какой мере в них спорят за главенство агрес-
сивность, сексуальное возбуждение и стремление к бегст-
ву. Как исчезает радуга, едва лишь облако закроет солн-
це, так гаснет все великолепие этих рыб, едва спадет воз-
буждение, бывшее его причиной, либо уступит место
страху, который тотчас облекает рыбу в неприметный ма-
скировочный цвет. Иными словами, у всех этих рыб окра-
ска является средством выражения и появляется лишь
тогда, когда нужна. Соответственно, у них у всех молодь,
а часто и самки, окрашена в маскировочные цвета.
Иначе у агрессивных коралловых рыб. Их великолеп-
ное одеяние настолько постоянно, будто нарисовано на те-
ле. И дело не в том, что они неспособны к изменению цве-
та; почти все они доказывают такую способность, отходя
ко сну, когда надевают ночную рубашку, расцветка кото-
рой самым разительным образом отличается от дневной.
Но в течение дня, пока рыбы бодрствуют и активны, они
сохраняют свои яркие плакатные цвета любой ценой. По-
бежденный, который старается уйти от преследователя
отчаянными зигзагами, расцвечен точно так же, как и
торжествующий победитель. Они спускают свои опозна-
вательные видовые флаги не чаще, чем английские бое-
вые корабли в морских романах Форстера. Даже в транс-
портном контейнере - где, право же, приходится неслад-
ко, - даже погибая от болезней, они демонстрируют не-
1 Цихлиды.
26
изменное красочное великолепие; и даже после смерти
оно долго еще сохраняется, хотя в конце концов и угасает.
Кроме того, у типичных плакатно-окрашенных корал-
ловых рыб не только оба пола имеют одинаковую расцвет-
ку, но и совсем крошечные детеныши несут на себе крича-
ще-яркие краски, причем - что поразительно - очень
часто совсем иные, и еще более яркие, чем у взрослых рыб.
И что уж совсем невероятно - у некоторых форм яркими
бывают только дети. Например, упомянутые выше "са-
моцвет" и "синий черт" с наступлением половой зрелости
превращаются в тусклых сизо-серых рыб с бледно-жел-
тым хвостовым плавником.
Распределением красок, наталкивающим на сравне-
ние с плакатом (крупные, контрастные пятна), коралло-
вые рыбы отличаются не только от большинства пресно-
водных, но и от всех вообще менее агрессивных и менее
оседлых рыб. У этих нас восхищает тонкость цветовой
гаммы, изящные нюансы мягких пастельных тонов, пря-
мо-таки "любовная" проработка деталей. Если смотреть
на моих любимых красноротиков издали, то видишь про-
сто зеленовато-серебристую, совсем неприметную рыбку,
и лишь разглядывая их вблизи - благодаря бесстрашию
этих любопытных созданий это легко и в естественных ус-
ловиях - можно заметить золотистые и небесно-голубые
иероглифы, извилистой вязью покрывающие всю рыбу,
словно изысканная парча. Без сомнения, этот рисунок то-
же является сигналом, позволяющим узнавать свой вид,
но он предназначен для того, чтобы его могли видеть вбли-
зи сородичи, плывущие рядом. Точно так же, вне всяких
сомнений, плакатные краски территориально-агрессив-
ных коралловых рыб приспособлены для того, чтобы их
можно было заметить и узнать на возможно большем рас-
стоянии. Что узнавание своего вида вызывает у этих жи-
вотных яростную агрессивность - это мы уже знаем.
Многие люди - в том числе и те, кто в остальном по-
нимает природу, - считают странным и совершенно из-
лишним, когда мы, биологи, по поводу каждого пятна, ко-
торое видим на каком-нибудь животном, тотчас задаемся
вопросом - какую видосохраняющую функцию могло бы
выполнять это пятно и какой естественный отбор мог бы
27
привести к его появлению. Более того, мы знаем из опыта,
что очень многие ставят нам это в вину как проявление
грубого материализма, слепого по отношению к ценно-
стям и потому достойного всяческого осуждения. Однако
оправдан каждый вопрос, на который существует разум-
ный ответ, а ценность и красота любого явления природы
никоим образом не страдают, если нам удается понять,
почему оно происходит именно так, а не иначе. Радуга не
стала менее прекрасной от того, что мы узнали законы
преломления света, благодаря которым она возникает.
Восхитительная красота и правильность рисунков, рас-
цветок и движений наших рыб могут вызвать у нас лишь
еще большее восхищение, когда мы узнаем, что они суще-
ственно важны для сохранения вида украшенных ими жи-
вых существ. Как раз о великолепной боевой раскраске
коралловых рыб мы знаем уже вполне твердо, какую осо-
бую роль она выполняет: она вызывает у сородича - и
только у него - яростный порыв к защите своего участ-
ка, если он находится на собственной территории, и устра-
шающе предупреждает его о боевой готовности хозяина,
если он вторгся в чужие владения. В обеих функциях это
как две капли воды похоже на другое прекрасное явление
природы - на пение птиц; на песню соловья, красота ко-
торой "поэта к творчеству влечет", как хорошо сказал
Рингельнац. Как расцветка коралловой рыбы, так и песня
соловья служат для того, чтобы издали предупредить сво-
их сородичей - ибо обращаются только к ним, - что
здешний участок уже нашел себе крепкого и воинственно-
го хозяина.
Если проверять эту теорию, сравнивая боевое поведе-
ние плакатно и тускло расцвеченных рыб, находящихся в
близком родстве, обитающих в одном и том же жизненном
пространстве, то теория подтверждается полностью. Осо-
бенно впечатляют те случаи, когда яркий и тусклый виды
принадлежат к одному роду. Так, например, есть принад-
лежащая к группе "демуазель" рыба простой поперечно-
полосатой окраски, которую американцы называют
"старший сержант", - это мирная рыба, держащаяся в
стаях. Ее собрат по роду "абудефдуф" - роскошная бар-
хатно-черная рыба с ярко-голубым полосчатым узором на
28
голове и передней части тела и с желтым, цвета серы, по-
перечным поясом посреди туловища, - напротив, пожа-
луй самый свирепый вид из всех оседлых, с какими я по-
знакомился за время изучения коралловых рыб. Наш
большой аквариум оказался слишком мал для двух кро-
шечных деток этого вида, длиной едва по 2,5 см. Одна из
них "застолбила" весь аквариум, другая влачила жалкое
существование в левом верхнем переднем углу, за струей
пузырьков от аэратора, которая прятала ее от глаз враж-
дебного собрата. Другой хороший пример дает сравнение
рыб-бабочек. Единственный среди них уживчивый вид,
какой я знаю, в то же время имеет и единственную в своем
роде расцветку, состоящую из деталей настолько мелких,
что характерный рисунок можно различить лишь на очень
малом расстоянии.
Но наиболее примечательным является тот факт, что
коралловые рыбы, которые в молодости расцвечены пла-
катно, а в зрелом возрасте тускло, - демонстрируют та-
кую же корреляцию между окраской и агрессивностью: в
молодости они яростно защищают свою территорию, но с
возрастом становятся несравненно более уживчивыми.
Многие из них производят даже впечатление, что им не-
обходимо снять боевую раскраску, чтобы вообще допу-
стить мирное сближение разных полов. Это, несомненно,
верно для одного из родов группы "демуазель" - пестрых
рыбок, часто резкой черно-белой расцветки, - размно-
жение которых в аквариуме я наблюдал несколько раз;
ради нереста они меняют свою контрастную окраску на
тускло-серую, но тотчас же после нереста вновь поднима-
ют свои боевые знамена.
3. ДЛЯ ЧЕГО НУЖНА АГРЕССИЯ
Часть силы той, что без числа,
Творит добро, всему желая зла.
Гете
Для чего вообще борются друг с другом живые сущест-
ва? Борьба - вездесущий в природе процесс; способы по-
ведения, предназначенные для борьбы, как и оружие, на-
ступательное и оборонительное, настолько высоко разви-
ты и настолько очевидно возникли под селекционным дав-
лением соответствующих видосохраняющих функций,
что мы, вслед за Дарвином, несомненно, должны заняться
этим вопросом.
Как правило, неспециалисты, сбитые с толку сенсаци-
онными сказками прессы и кино, представляют себе взаи-
моотношения "диких зверей" в "зеленом аду" джунглей
как кровожадную борьбу всех против всех. Совсем еще не-
давно были фильмы, в которых, например, можно было
увидеть борьбу бенгальского тигра с питоном, а сразу
вслед затем - питона с крокодилом. С чистой совестью
могу заявить, что в естественных условиях такого не бы-
вает никогда. Да и какой смысл одному из этих зверей
уничтожать другого? Ни один из них жизненных интере-
сов другого не затрагивает!
Точно так же и формулу Дарвина "борьба за существо-
вание", превратившуюся в модное выражение, которым
часто злоупотребляют, непосвященные ошибочно отно-
сят, как правило, к борьбе между различными видами. На
самом же деле, "борьба", о которой говорил Дарвин и ко-
торая движет эволюцию, - это в первую очередь конку-
ренция между ближайшими родственниками. То, что за-
ставляет вид, каков он сегодня, исчезнуть - или превра-
щает его в другой вид, - это какое-нибудь удачное "изо-
бретение", выпавшее на долю одного или нескольких со-
братьев по виду в результате совершенно случайного вы-
игрыша в вечной лотерее Изменчивости. Потомки этих
счастливцев, как уже говорилось, очень скоро вытеснят
всех остальных, так что вид будет состоять только из осо-
бей, обладающих новым "изобретением".
30
Конечно же, бывают враждебные столкновения и меж-
ду разными видами. Филин по ночам убивает и пожирает
даже хорошо вооруженных хищных птиц, хотя они навер-
няка очень серьезно сопротивляются. Со своей стороны -
если они встречают большую сову средь бела дня, то напа-
дают на нее, преисполненные ненависти. Почти каждое
хоть сколь-нибудь вооруженное животное, начиная с мел-
ких грызунов, яростно сражается, если у него нет возмож-
ности бежать. Кроме этих особых случаев межвидовой
борьбы существуют и другие, менее специфические. Две
птицы разных видов могут подраться из-за дупла, пригод-
ного под гнездо; любые два животных, примерно равные по
силе, могут схватиться из-за пищи и т. д. Здесь необходимо
сказать кое-что о случаях межвидовой борьбы, иллюстри-
рованных примерами ниже, чтобы подчеркнуть их своеоб-
разие и отграничить от внутривидовой агрессии, которая
собственно и является предметом нашей книги.
Функция сохранения вида гораздо яснее при любых
межвидовых столкновениях, нежели в случае внутриви-
довой борьбы. Взаимное влияние хищника и жертвы дает
замечательные образцы того, как отбор заставляет одного
из них приспосабливаться к развитию другого. Быстрота
преследуемых копытных культивирует мощную прыгу-
честь и страшно вооруженные лапы крупных кошек, а
те - в свою очередь - развивают у жертвы все более тон-
кое чутье и все более быстрый бег. Впечатляющий пример
такого эволюционного соревнования между наступатель-
ным и оборонительным оружием дает хорошо прослежен-
ная палеонтологически специализация зубов травоядных
млекопитающих - зубы становились все крепче - и па-
раллельное развитие пищевых растений, которые по воз-
можности защищались от съедения отложением кремне-
вых кислот и другими мерами. Но такого рода "борьба"
между поедающим и поедаемым никогда не приводит к
полному уничтожению жертвы хищником; между ними
всегда устанавливается некое равновесие, которое - если
говорить о виде в целом - выгодно для обоих. Последние
львы подохли бы от голода гораздо раньше, чем убили бы
последнюю пару антилоп или зебр, способную к продол-
жению рода. Так же, как - в переводе на человечески-
31
коммерческий язык - китобойный флот обанкротился бы
задолго до исчезновения последних китов. Кто непосред-
ственно угрожает существованию вида - это не "пожира-
тель", а конкурент; именно он и только он. Когда в давние
времена в Австралии появились динго - поначалу до-
машние собаки, завезенные туда людьми и одичавшие
там, - они не истребили ни одного вида из тех, что слу-
жили добычей, зато под корень извели крупных сумчатых
хищников, которые охотились на тех же животных, что и
они. Местные хищники, сумчатый волк и сумчатый дья-
вол, были значительно сильнее динго, но в охотничьем ис-
кусстве эти древние, сравнительно глупые и медлитель-
ные звери уступали "современным" млекопитающим.
Динго настолько уменьшили поголовье добычи, что охот-
ничьи методы их конкурентов больше "не окупались", так
что теперь они обитают лишь на Тасмании, куда динго не
добрались.
Впрочем, с другой стороны, столкновение между хищ-
ником и добычей вообще не является борьбой в подлинном
смысле этого слова. Конечно же, удар лапы, которым лев
сбивает свою добычу, формой движения подобен тому, ка-
ким он бьет соперника, - охотничье ружье тоже похоже
на армейский карабин, - однако внутренние истоки по-
ведения охотника и бойца совершенно различны. Когда
лев убивает буйвола, этот буйвол вызывает в нем не боль-
ше агрессивности, чем во мне аппетитный индюк, вися-
щий в кладовке, на которого я смотрю с таким же удоволь-
ствием. Различие внутренних побуждений ясно видно
уже по выразительным движениям. Если собака гонит
зайца, то у нее бывает точно такое же напряженно-радо-
стное выражение, с каким она приветствует хозяина или
предвкушает что-нибудь приятное. И по львиной морде в
драматический момент прыжка можно вполне отчетливо
видеть, как это зафиксировано на многих отличных фото-
графиях, что он вовсе не зол. Рычание, прижатые уши и
другие выразительные движения, связанные с боевым по-
ведением, можно видеть у охотящихся хищников только
тогда, когда они всерьез боятся своей вооруженной добы-
чи, но и в этом случае лишь в виде намека.
Ближе к подлинной агрессии,чем нападение охотника
32
на добычу, интересный обратный случай "контратаки"
добычи против хищника. Особенно это касается стадных
животных, которые всем скопом нападают на хищника,
стоит лишь им его заметить; потому в английском языке
это явление называется "мобинг" .
В обиходном немецком соответствующего слова нет, но
в старом охотничьем жаргоне есть такое выражение - во-
роны или другие птицы "травят" филина, кошку или друго-
го ночного хищника, если он попадется им на глаза при све-
те дня. Если сказать, что стадо коров "затравило" таксу -
этим можно шокировать даже приверженцев святого Ху-
берта ; однако, как мы вскоре увидим, здесь и в самом деле
идет речь о совершенно аналогичных явлениях.
Нападение на хищника-пожирателя имеет очевидный
смысл для сохранения вида. Даже когда нападающий мал
и безоружен, он причиняет объекту нападения весьма
чувствительные неприятности. Все хищники, охотящиеся
в одиночку, могут рассчитывать на успех лишь в том слу-
чае, если их нападение внезапно. Когда лисицу сопровож-
дает по лесу кричащая сойка, когда вслед за кобчиком ле-
тит целая стая предупреждающе щебечущих трясогу-
зок - охота у них бывает основательно подпорчена. С по-
мощью травли многие птицы отгоняют обнаруженную
днем сову так далеко, что на следующий вечер ночной
хищник охотится где-то в другом месте. Особенно инте-
ресна функция травли у ряда птиц с высокоразвитой об-
щественной организацией, таких, как галки и многие гу-
си. У первых важнейшее значение травли для сохранения
вида состоит в том, чтобы показать неопытной молодежи,
как выглядит опасный враг. Такого врожденного знания у
галок нет. У птиц это уникальный случай традиционно
передаваемого знания. Гуси, на основании строго избира-
тельного врожденного механизма, "знают": нечто пуши-
1. МоЬ - англ. толпа.
2. Святой Хуберт - покровитель животных и охоты (656 (?) - 727)
Старший сын герцога Бертрана Аквитанского. Согласно легенде, обра-
тился в христианство, повстречав на охоте оленя с сияющим крестом на
рогах. Был епископом маастрихтским и льежским. Канонизирован в
15-м в.
стое, рыже-коричневое, вытянутое и ползущее - чрезвы-
чайно опасно. Однако и у них видосохраняющая функция
"мобинга" - со всем его переполохом, когда отовсюду
слетаются тучи гусей, - имеет в основном учебную цель.
Те, кто этого еще не знал, узнают: лисы бывают здесь\
Когда на нашем озере лишь часть берега была защищена
от хищников специальной изгородью, - гуси избегали
любых укрытий, под которыми могла бы спрятаться лиса,
держась на расстоянии не меньше 15 метров от них; в то
же время они безбоязненно заходили в чащу молодого со-
сняка на защищенных участках. Кроме этих дидактиче-
ских целей, травля хищных млекопитающих - и у галок,
и у гусей - имеет, разумеется, и первоначальную задачу:
отравлять врагу существование. Галки его бьют, настой-
чиво и основательно, а гуси, по-видимому, запугивают
своим криком, невероятным количеством и бесстрашным
поведением. Крупные канадские казарки атакуют лису
даже на земле пешим сомкнутым строем; и я никогда не
видел, чтобы лиса попыталась при этом схватить одного из
своих мучителей. С прижатыми ушами, с явным отвраще-
нием на морде, она оглядывается через плечо на трубя-
щую стаю и медленно, "сохраняя лицо", трусит прочь.
Конечно, мобинг наиболее эффективен у крупных и
вооруженных травоядных, которые - если их много -
"берут на мушку" даже крупных хищников. По одному
достоверному сообщению, зебры нападают даже на лео-
парда, если он попадается им в открытой степи. У наших
домашних коров и свиней инстинкт общего нападения на
волка сидит в крови настолько прочно, что если зайти на
пастбище к большому стаду в сопровождении молодой и
пугливой собаки - это может оказаться весьма опасным
делом. Такая собака, вместо того чтобы облаять нападаю-
щих или самостоятельно удрать, ищет защиты у ног хозя-
ина. Мне самому с моей собакой Стази пришлось однажды
прыгать в озеро и спасаться вплавь, когда стадо молодняка
охватило нас полукольцом и, опустив рога, угрожающе
двинулось вперед. А мой брат во время первой мировой
войны провел в южной Венгрии прелестный вечер на иве,
забравшись туда со своим скоч-терьером под мышкой: их
окружило стадо полудиких венгерских свиней, свободно
34
пасшихся в лесу, и круг начал сжиматься, недвусмыслен-
но обнажив клыки.
О таких эффективных нападениях на действительного
или мнимого хищника-пожирателя можно было бы расска-
зывать долго. У некоторых птиц и рыб специально для этой
цели развилась яркая "апосематическая", или предупреж-
дающая, окраска, которую хищник может легко заметить и
ассоциировать с теми неприятностями, какие он имел,
встречаясь с данным видом. Ядовитые, противные на вкус
или как-либо иначе защищенные животные самых различ-
ных групп поразительно часто "выбирают" для предупре-
дительного сигнала сочетания одних и тех же цветов -
красного, белого и черного. И чрезвычайно примечательны
два вида, которые - кроме "ядовитой" агрессивности - не
имеют ничего общего ни друг с другом, ни с упомянутыми
ядовитыми животными, а именно - утка-пеганка и рыбка,
суматранский усач. О пеганках давно известно, что они лю-
то травят хищников; их яркое оперение настолько угнетает
лис, что они могут безнаказанно высиживать утят в лисьих
норах, в присутствии хозяев. Суматранских усачей я купил
специально, чтобы узнать, зачем эти рыбки окрашены так
ядовито; они тотчас же ответили на этот вопрос, затеяв в
большом общем аквариуме такую травлю крупного окуня,
что мне пришлось спасать хищного великана от этих без-
обидных с виду малюток.
Как при нападении хищника на добычу или при травле
хищника его жертвами, так же очевидна видосохраняющая
функция третьего типа боевого поведения, который мы с X.
Хедигером называем критической реакцией. В английском
языке выражение "сражаться, как крыса, загнанная в угол"
символизирует отчаянную борьбу, в которую боец вклады-
вает все, потому что не может ни уйти, ни рассчитывать на
пощаду. Эта форма боевого поведения, самая яростная, мо-
тивируется страхом, сильнейшим стремлением к бегству,
которое не может быть реализовано потому, что опасность
слишком близка. Животное, можно сказать, уже не риску-
ет повернуться к ней спиной - и нападает само, с пресло-
вутым "мужеством отчаяния". Именно это происходит,
когда бегство невозможно из-за ограниченности простран-
ства - как в случае с загнанной крысой, - но точно так же
35
может подействовать и необходимость защиты выводка или
семьи. Нападение курицы-наседки или гусака на любой
объект, слишком приблизившийся к птенцам, тоже следует
считать критической реакцией. При внезапном появлении
опасного врага в пределах определенной критической зоны
многие животные яростно набрасываются на него, хотя бе-
жали бы с гораздо большего расстояния, если бы заметили
его приближение издали. Как показал Хедигер, цирковые
дрессировщики загоняют своих хищников в любую точку
арены, ведя рискованную игру на границе между дистан-
цией бегства и критической дистанцией. В тысяче охот-
ничьих рассказов можно прочесть, что крупные хищники
наиболее опасны в густых зарослях. Это прежде всего пото-
му, что там дистанция бегства особенно мала; зверь в чаще
чувствует себя укрытым и рассчитывает на то, что человек,
продираясь сквозь заросли, не заметит его, даже если прой-
дет совсем близко. Но если при этом человек перешагнет
рубеж критической дистанции зверя, то происходит так на-
зываемый несчастный случай на охоте - быстро и трагич-
но.
В только что рассмотренных случаях борьбы между
животными различных видов есть общая черта: здесь
вполне ясно, какую пользу для сохранения вида получает
или "должен" получить каждый из участников борьбы. Но
и внутривидовая агрессия - агрессия в узком и собствен-
ном смысле этого слова - тоже служит сохранению вида.
В отношении ее тоже можно и нужно задать дарвиновский
вопрос "для чего?". Многим это покажется не столь уж
очевидным; а люди, свыкшиеся с идеями классического
психоанализа, могут усмотреть в таком вопросе злонаме-
ренную попытку апологии Жизнеуничтожающего Нача-
ла, или попросту Зла. Обычному цивилизованному чело-
веку случается увидеть подлинную агрессию лишь тогда,
когда сцепятся его сограждане или домашние животные;
разумеется, он видит лишь дурные последствия таких раз-
доров. Здесь поистине устрашающий ряд постепенных пе-
реходов - от петухов, подравшихся на помойке, через
грызущихся собак, через мальчишек, разбивающих друг
другу носы, через парней, бьющих друг другу об головы
пивные кружки, через трактирные побоища, уже слегка
36
окрашенные политикой, - приводит наконец к войнам и
к атомной бомбе.
У нас есть веские основания считать внутривидовую
агрессию наиболее серьезной опасностью, какая грозит
человечеству в современных условиях культурно-истори-
ческого и технического развития. Но перспектива побо-
роть эту опасность отнюдь не улучшится, если мы будем
относиться к ней как к чему-то метафизическому и неот-
вратимому; если же попытаться проследить цепь естест-
венных причин ее возникновения - это может помочь.
Всякий раз, когда человек обретал способность преднаме-
ренно изменять какое-либо явление природы в нужном
ему направлении, он был обязан этим своему пониманию
причинно-следственных связей, определяющих это явле-
ние. Наука о нормальных жизненных процессах, выпол-
няющих функцию сохранения вида, - физиология, -
является необходимым основанием для науки о наруше-
ниях этих процессов - патологии. Поэтому давайте забу-
дем на какое-то время, что в условиях цивилизации агрес-
сивный инстинкт очень серьезно "сошел с рельсов", и по-
стараемся по возможности беспристрастно исследовать
его естественные причины. Как подлинные дарвинисты,
исходя из уже объясненных оснований, мы прежде всего
задаемся вопросом о видосохраняющей функции, кото-
рую выполняет борьба между собратьями по виду в есте-
ственных - или, лучше сказать, в доцивилизованных -
условиях. Именно селекционному давлению этой функ-
ции обязана такая борьба своим высоким развитием у
очень многих высших животных; ведь не одни только ры-
бы борются друг с другом, как было описано выше, то же
самое происходит у огромного большинства позвоночных.
Как известно, вопрос о пользе борьбы для сохранения
вида поставил уже сам Дарвин, и он же дал ясный ответ:
для вида, для будущего - всегда выгодно, чтобы область
обитания или самку завоевал сильнейший из двух сопер-
ников. Как часто случается, эта вчерашняя истина хотя и
не стала сегодня заблуждением, но оказалась лишь част-
ным случаем; в последнее время экологи обнаружили дру-
гую функцию агрессии, еще более существенную для со-
хранения вида. Термин "экология" происходит от грече-
37
ского оиуо^, "дом". Это наука о многосторонних связях ор-
ганизма с его естественным жизненным пространством, в
котором он "дома"; а в этом пространстве, разумеется, не-
обходимо считаться и с другими животными и растения-
ми, обитающими там же. Если специальные интересы со-
циальной организации не требуют тесной совместной
жизни, то - по вполне понятным причинам - наиболее
благоприятным является по возможности равномерное
распределение особей вида в жизненном пространстве, в
котором этот вид может обитать. В терминах человече-
ской деловой жизни - если в какой-нибудь местности хо-
тят обосноваться несколько врачей, или торговцев, или
механиков по ремонту велосипедов, то представители лю-
бой из этих профессий поступят лучше всего, разместив-
шись как можно дальше друг от друга.
Что какая-то часть биотопа, имеющегося в распоряже-
нии вида, останется неиспользованной, в то время как в
другой части вид за счет избыточной плотности населения
исчерпает все ресурсы питания и будет страдать от голо-
да, - эта опасность проще всего устраняется тем, что жи-
вотные одного и того же вида отталкиваются друг от
друга. Именно в этом, вкратце, и состоит важнейшая ви-
досохраняющая функция внутривидовой агрессии. Те-
перь мы можем понять, почему именно оседлые коралло-
вые рыбы так поразительно расцвечены. На Земле мало
биотопов, в которых имелось бы такое количество и такое
разнообразие пищи, как на коралловых рифах. Здесь вид
рыбы, в ходе эволюционного развития, может приобрести
"всевозможнейшие профессии". Рыба в качестве "неква-
лифицированного рабочего" может прекрасно переби-
ваться тем, что в любом случае доступно каждой средней
рыбе - охотиться на более мелкую, не ядовитую, не бро-
нированную, не покрытую шипами или не защищенную
еще каким-либо способом живность, которая массой при-
бывает на риф из открытого моря: частью пассивно зано-
сится ветром и волнами в виде планктона, а частью - ак-
тивно приплывает "с целью" осесть на рифе, как это дела-
ют мириады свободно плавающих личинок всех обитаю-
щих на рифе организмов.
С другой стороны, некоторые рыбы специализируются
38
на поедании организмов, живущих на самом рифе. Но та-
кие организмы всегда как-то защищены, и потому рыбе
необходимо найти способ борьбы с их оборонительными
приспособлениями. Сами кораллы кормят целый ряд ви-
дов рыб, и притом очень по-разному. Остроносые рыбы-
бабочки, или щетинозубы, по большей части паразитиру-
ют на кораллах и других стрекающих животных. Они по-
стоянно обследуют кораллы в поисках мелкой живности,
попавшей в щупальца полипов. Обнаружив нечто съедоб-
ное, рыбка взмахами грудных плавников создает струю
воды, направленную на жертву настолько точно, что в
этом месте между кораллами образуется "плешь": струя
расталкивает их в стороны, прижимая вместе с обжигаю-
щими щупальцами к наружному скелету, так что рыба
может схватить добычу, почти не обжигая себе рыльца.
Все-таки слегка ее обжигает; видно, как рыба "чихает" -
слегка дергает носом, - но кажется, что это раздражение
ей даже приятно, вроде перца. Во всяком случае, такие
рыбы, как мои красавицы бабочки, желтые и коричневые,
явно предпочитают ту же добычу, скажем рыбешку, если
она уже попалась в щупальца, а не свободно плавает в во-
де. Другие родственные виды выработали у себя более
сильный иммунитет к стрекательному яду и съедают до-
бычу вместе с кораллами, поймавшими ее. Третьи вообще
не обращают внимания на стрекательные клетки кишеч-
нополостных - и поглощают кораллов, гидрополипов и
даже крупных, очень жгучих актиний, как корова траву.
Рыбы-попугаи вдобавок к иммунитету против яда разви-
ли у себя мощные клешнеобразные челюсти и съедают ко-
раллов буквально целиком. Когда находишься вблизи па-
сущейся стаи этих великолепно расцвеченных рыб, то
слышишь треск и скрежет, будто работает маленькая кам-
недробилка, и это вполне соответствует действительно-
сти. Испражняясь, рыба-попугай оставляет за собой об-
лачко белого песка, оседающее на дно, и когда видишь
это - с изумлением понимаешь, что весь снежно-белый
коралловый песок, покрывающий каждую прогалину в
коралловом лесу, определенно проделал путь через рыб-
попугаев.
Другие рыбы, скалозубы, к которым относятся забавные
39
рыбы-шары, кузовики и ежи, настроились на разгрызание
моллюсков в твердых раковинах, ракообразных и морских
ежей. Такие рыбы, как императорские ангелы, - специа-
листы по молниеносному обдиранию перистых корон, кото-
рые выдвигают из своих известковых трубок иные трубча-
тые черви. Короны втягиваются настолько быстро, что этой
быстротой защищены от нападения других, не столь про-
ворных врагов. Но императорские ангелы умеют подкрады-
ваться сбоку и хватать голову червя боковым рывком, на-
столько мгновенным, что быстрота реакции червя оказыва-
ется недостаточной. И если в аквариуме императорские ан-
гелы нападают на другую добычу, не умеющую быстро пря-
таться, - они все равно не могут схватить ее каким-либо
другим движением, кроме описанного.
Риф предоставляет и много других возможностей "про-
фессиональной специализации" рыб. Там есть рыбы, очи-
щающие других рыб от паразитов. Самые свирепые хищни-
ки их не трогают, даже если они забираются к тем в пасть
или в жабры, чтобы выполнить там свою благотворную ра-
боту. Что еще невероятнее, есть и такие, которые паразити-
руют на крупных рыбах, выедая у них кусочки кожи; а сре-
ди них - что самое поразительное - есть и такие, которые
своим цветом, формой и повадкой выдают себя за только
что упомянутых чистильщиков и подкрадываются к своим
жертвам с помощью этой маскировки. Кто все народы со-
считает, кто все названья назовет?!
Для нашего исследования существенно то, что все или
почти все эти возможности специального приспособле-
ния - так называемые "экологические ниши" - часто
имеются в одном и том же кубометре морской воды. Каждой
отдельной особи, какова бы ни была ее специализация, при
огромном обилии пищи на рифе для пропитания нужно
лишь несколько квадратных метров площади дна. И в этом
небольшом ареале могут и "хотят" сосуществовать столько
рыб, сколько в нем экологических ниш - а это очень много,
как знает каждый, кто с изумлением наблюдал толчею над
рифом. Но каждая из этих рыб чрезвычайно заинтересова-
на в том, чтобы на ее маленьком участке не поселилась дру-
гая рыба ее же вида. Специалисты других "профессий" ме-
шают ее процветанию так же мало, как в вышеприведенном
40
примере присутствие врача в деревне влияет на доходы жи-
вущего там велосипедного механика.
В биотопах, заселенных не так густо, где такой же объ-
ем пространства предоставляет возможность для жизни
лишь трем-четырем видам, оседлая рыба или птица может
позволить себе держать от себя подальше любых живо-
тных других видов, которые, вообще говоря, и не должны
бы ей мешать. Если бы того же захотела оседлая рыба на
коралловом рифе - она бы извелась, но так и не смогла бы
очистить свою территорию от тучи неконкурентов раз-
личных профессий. Экологические интересы всех оседлых
видов выигрывают, если каждый из них производит про-
странственное распределение особей самостоятельно, без
оглядки на другие виды. Описанные в первой главе яркие
плакатные расцветки и вызываемые ими избирательные
боевые реакции приводят к тому, что каждая рыба каждо-
го вида выдерживает определенную дистанцию лишь по
отношению к своим сородичам, которые являются ее кон-
курентами, так как им нужна та же самая пища. В этом и
состоит совсем простой ответ на часто и много обсуждав-
шийся вопрос о функции расцветки коралловых рыб.
Как уже сказано, обозначающее вид пение играет у
певчих птиц ту же роль, что оптическая сигнализация у
только что описанных рыб. Несомненно, что другие пти-
цы, еще не имеющие собственного участка, по этому пе-
нию узнают: в этом месте заявил свои территориальные
притязания самец такого-то рода и племени. Быть может,
важно еще и то, что у многих видов по пению можно очень
точно определить, насколько силен поющий, - возмож-
но, даже и возраст его, - иными словами, насколько он
опасен для слушающего его пришельца. У многих птиц,
акустически маркирующих свои владения, обращают на
себя внимание значительные индивидуальные различия
издаваемых ими звуков. Многие исследователи считают,
что у таких видов может иметь значение персональная ви-
зитная карточка. Если Хейнрот переводит крик петуха
словами "Здесь петух", то Боймер - наилучший знаток
кур - слышит в этом крике гораздо более точное сообще-
ние: "Здесь петух Балтазар!"
Млекопитающие по большей части "думают носом";
41
нет ничего удивительного в том, что у них важнейшую
роль играет маркировка своих владений запахом. Для
этого есть различнейшие способы, для этого развились
всевозможнейшие пахучие железы, возникли удивитель-
нейшие ритуалы выделения мочи и кала, из которых каж-
дому известно задирание лапы у собак. Некоторые знато-
ки млекопитающих утверждают, что эти пахучие отметки
не имеют ничего общего с заявкой на территорию, по-
скольку такие отметки известны и у животных, кочую-
щих на большие расстояния, и у общественных животных,
не занимающих собственных территорий, - однако эти
возражения справедливы лишь отчасти. Во-первых, дока-
зано, что собаки - и, безусловно, другие животные, жи-
вущие стаями, - узнают друг друга по запаху меток ин-
дивидуально, потому члены стаи тотчас же обнаружат, ес-
ли чужак осмелится задрать лапу в их охотничьих владе-
ниях. А во-вторых, как доказали Лейхаузен и Вольф, су-
ществует весьма интересная возможность размещения
животных определенного вида по имеющемуся биотопу с
помощью не пространственного, а временного плана, с та-
ким же успехом. Они обнаружили на примере бродячих
кошек, живших на открытой местности, что несколько
особей могут использовать одну и ту же охотничью зону
без каких-либо столкновений. При этом охота регулиру-
ется строгим расписанием, точь-в-точь как пользование
общей прачечной у домохозяек нашего Института в Зее-
визене. Дополнительной гарантией против нежелатель-
ных встреч являются пахучие метки, которые эти живо-
тные - кошки, не домохозяйки - оставляют обычно че-
рез правильные промежутки времени, где бы они ни были.
Эти метки действуют, как блок-сигнал на железной доро-
ге, который аналогичным образом служит для того, чтобы
предотвратить столкновение поездов: кошка, обнаружив-
шая на своей охотничьей тропе сигнал другой кошки, мо-
жет очень точно определить время подачи этого сигнала;
если он свежий, то она останавливается или сворачивает в
сторону, если же ему уже несколько часов - спокойно
продолжает свой путь.
У тех животных, территория которых определяется не
таким способом, по времени, а только пространством, -
42
тоже не следует представлять себе зону обитания как зем-
левладение, точно очерченное географическими граница-
ми и как бы внесенное в земельный кадастр. Напротив,
эта зона определяется лишь тем обстоятельством, что го-
товность данного животного к борьбе бывает наивысшей в
наиболее знакомом ему месте, а именно - в центре его
участка. Иными словами, порог агрессивности ниже всего
там, где животное чувствует себя увереннее всего, т.е. где
его агрессия меньше всего подавлена стремлением к бегст-
ву. С удалением от этой "штаб-квартиры" боеготовность
убывает по мере того, как обстановка становится все более
чужой и внушающей страх. Кривая этого убывания имеет
поэтому разную крутизну в разных направлениях; у рыб
центр области обитания почти всегда находится на дне, и
их агрессивность особенно резко убывает по вертикали -
очевидная причина этого состоит в том, что наибольшие
опасности грозят рыбе именно сверху.
Таким образом, принадлежащая животному террито-
рия - это лишь функция различий его агрессивности в
разных местах, что обусловлено локальными факторами,
подавляющими эту агрессивность. С приближением к
центру области обитания агрессивность возрастает в гео-
метрической прогрессии. Это возрастание настолько ве-
лико, что компенсирует все различия по величине и силе,
какие могут встретиться у взрослых половозрелых особей
одного и того же вида. Поэтому, если у территориальных
животных - скажем, у горихвосток перед вашим домом
или у колюшек в аквариуме - известны центральные
точки участков двух подравшихся хозяев, то исходя из ме-
ста их схватки можно наверняка предсказать ее исход: при
прочих равных победит тот, кто в данный момент нахо-
дится ближе к своему дому.
Когда же побежденный обращается в бегство, инерция
реакций обоих животных приводит к явлению, происходя-
щему во всех саморегулирующихся системах с торможени-
ем, а именно - к колебаниям. У преследуемого - по мере
приближения к его штаб-квартире - вновь появляется му-
жество, а преследователь, проникнув на вражескую терри-
торию, мужество теряет. В результате беглец вдруг разво-
рачивается и - столь же внезапно, сколь энергично - на-
43
падает на недавнего победителя, которого - как можно бы-
ло предвидеть - теперь бьет и прогоняет. Все это повторя-
ется еще несколько раз, и в конце концов бойцы останавли-
ваются у вполне определенной точки равновесия, где они
лишь угрожают друг другу, но не нападают.
Эта точка, граница их участков, вовсе не отмечена на
дне, а определяется исключительно равновесием сил; и
при малейшем нарушении этого равновесия может пере-
меститься ближе к штаб-квартире ослабевшего, хотя бы,
например, в том случае, если одна из рыб наелась и пото-
му обленилась. Эти колебания границ может иллюстриро-
вать старый протокол наблюдений за поведением двух пар
одного из видов цихлид. Из четырех рыб этого вида, поме-
щенных в большой аквариум, сильнейший самец "А" тот-
час же занял левый-задний-нижний угол - и начал без-
жалостно гонять трех остальных по всему водоему; други-
ми словами, он сразу же заявил претензию на весь аквари-
ум как на свой участок. Через несколько дней самец "В"
освоил крошечное местечко у самой поверхности воды, в
диагонально расположенном правом-ближнем-верхнем
углу аквариума и здесь стал храбро отражать нападения
первого самца. Обосноваться у поверхности - это отчаян-
ное дело для рыбы: она мирится с опасностью, чтобы ут-
вердиться против более сильного сородича, который в
этих условиях - по описанным выше причинам - напа-
дает менее решительно. Страх злого соседа перед поверх-
ностью становится союзником обладателя такого участка.
В течение ближайших дней пространство, защищаемое
самцом "В", росло на глазах, и главное - все больше и
больше распространялось книзу, пока наконец он не пере-
местил свой опорный пункт в правый-передний-нижний
угол аквариума, отвоевав себе таким образом полноценную
штаб-квартиру. Теперь у него были равные шансы с "А", и
он быстро оттеснил того настолько, что аквариум оказался
разделен между ними примерно пополам. Это была краси-
вая картина, когда они угрожающе стояли друг против дру-
га, непрерывно патрулируя вдоль границы. Но однажды ут-
ром эта картина вновь резко переместилась вправо, на быв-
шую территорию "В", который отстаивал теперь лишь не-
сколько квадратных дециметров своего дна. Я тотчас же по-
44
нял, что произошло: "А" спаровался, а поскольку у всех
крупных пестрых окуней задача защиты территории разде-
ляется обоими супругами поровну, то "В" был вынужден
противостоять удвоенному давлению, что соответственно
сузило его участок. Уже на следующий день рыбы снова уг-
рожающе стояли друг против друга на середине водоема, но
теперь их было четыре: "В" тоже приобрел подругу, так что
было восстановлено равновесие сил по отношению к семье
"А". Через неделю я обнаружил, что граница перемести-
лась далеко влево, на территорию "А"; причина состояла в
том, что супружеская чета "А" только что отнерестилась и
один из супругов был постоянно занят охраной икры и забо-
той о ней, так что охране границы мог посвятить себя только
один. Когда вскоре после того отнерестилась и пара "В" -
немедленно восстановилось и прежнее равномерное рас-
пределение пространства. Джулиан Хаксли однажды очень
красиво представил это поведение физической моделью, в
которой он сравнил территории с воздушными шарами, за-
ключенными в замкнутый объем и плотно прилегающими
друг к другу, так что изменение внутреннего давления в од-
ном из них увеличивает или уменьшает размеры всех ос-
тальных.
Этот совсем простой физиологический механизм борьбы
за территорию прямо-таки идеально решает задачу "спра-
ведливого", т.е. наиболее выгодного для всего вида в его со-
вокупности, распределения особей по ареалу, в котором
данный вид может жить. При этом и более слабые могут
прокормиться и дать потомство, хотя и в более скромном
пространстве. Это особенно важно для таких животных, ко-
торые - как многие рыбы и рептилии - достигают половой
зрелости рано, задолго до приобретения своих окончатель-
ных размеров. Каково мирное достижение "Злого начала"!
Тот же эффект у многих животных достигается и без аг-
рессивного поведения. Теоретически достаточно того, что
животные какого-либо вида друг друга "не выносят" и, со-
ответственно, избегают. В некоторой степени уже кошачьи
пахучие метки представляют собой такой случай, хотя за
ними и прячется молчаливая угроза агрессии. Однако есть
животные, совершенно лишенные внутривидовой агрессии
и тем не менее строго избегающие своих сородичей. Многие
45
лягушки, особенно древесные, являются ярко выраженны-
ми индивидуалистами - кроме периодов размножения -
и, как можно заметить, распределяются по доступному им
жизненному пространству очень равномерно. Как недавно
установили американские исследователи, это достигается
очень просто: каждая лягушка уходит от кваканья своих со-
родичей. Правда, эти результаты не объясняют, каким об-
разом достигается распределение по территории самок, ко-
торые у большинства лягушек немы.
Мы можем считать достоверным, что равномерное рас-
пределение в пространстве животных одного и того же ви-
да является важнейшей функцией внутривидовой агрес-
сии. Но эта функция отнюдь не единственна! Уже Чарлз
Дарвин верно заметил, что половой отбор - выбор наи-
лучших, наиболее сильных животных для продолжения
рода - в значительной степени определяется борьбой со-
перничающих животных, особенно самцов. Сила отца ес-
тественно обеспечивает потомству непосредственные пре-
имущества у тех видов, где отец принимает активное уча-
стие в заботе о детях, прежде всего в их защите. Тесная
связь между заботой самцов о потомстве и их поединками
наиболее отчетливо проявляется у тех животных, которые
не территориальны в вышеописанном смысле слова, а ве-
дут более или менее кочевой образ жизни, как, например,
крупные копытные, наземные обезьяны и многие другие.
У этих животных внутривидовая агрессия не играет суще-
ственной роли в распределении пространства; в рассредо-
точении таких видов, как, скажем, бизоны, разные анти-
лопы, лошади и т.п., которые собираются в огромные сооб-
щества и которым разделение участков и борьба за терри-
торию совершенно чужды, потому что корма им предоста-
точно. Тем не менее самцы этих животных яростно и дра-
матически сражаются друг с другом, и нет никаких сомне-
ний в том, что отбор, вытекающий из этой борьбы, приво-
дит к появлению особенно крупных и хорошо вооружен-
ных защитников семьи и стада, - как и наоборот, в том,
что именно видосохраняющая функция защиты стада
привела к появлению такого отбора в жестоких поедин-
ках. Таким образом и возникают столь внушительные
бойцы, как быки бизонов или самцы крупных павианов,
46
которые при каждой опасности для сообщества воздвига-
ют вокруг слабейших членов стада стену мужественной
круговой обороны.
В связи с поединками нужно упомянуть об одном фак-
те, который каждому небиологу кажется поразительным,
даже парадоксальным, и который чрезвычайно важен для
дальнейшего содержания нашей книги: сугубо внутриви-
довой отбор может привести к появлению морфологиче-
ских признаков и поведенческих стереотипов не только
совершенно бесполезных в смысле приспособления к сре-
де, но и прямо вредных для сохранения вида. Именно по-
этому я так подчеркивал в предыдущем абзаце, что защи-
та семьи, т.е. форма столкновения с вневидовым окруже-
нием, вызвала появление поединка, а уже поединок ото-
брал вооруженных самцов. Если отбор направляется в оп-
ределенную сторону лишь половым соперничеством, без
обусловленной извне функциональной нацеленности на
сохранение вида, это может привести к появлению при-
чудливых образований, которые виду как таковому совер-
шенно не нужны. Оленьи рога, например, развились иск-
лючительно для поединков; безрогий олень не имеет ни
малейших шансов на потомство. Ни для чего другого эти
рога, как известно, не годны. От хищников олени-самцы
тоже защищаются только передними копытами, а не рога-
ми. Мнение, что расширенные глазничные отростки на
рогах северного оленя служат для разгребания снега, ока-
залось ошибочным. Они, скорее, нужны для защиты глаз
при одном совершенно определенном ритуализованном
движении, когда самец ожесточенно бьет рогами по низ-
ким кустам.
В точности к тем же последствиям, что и поединок со-
перников, часто приводит половой отбор, направляемый
самкой. Если мы обнаруживаем у самцов преувеличенное
развитие пестрых перьев, причудливых форм и т. п., то
можно сразу же заподозрить, что самцы уже не сражают-
ся, а последнее слово в супружеском выборе принадлежит
самке и у кандидата в супруги нет ни малейшей возмож-
ности "обжаловать приговор". В качестве примера можно
привести райскую птицу, турухтана, утку-мандаринку и
фазана-аргуса. Самка аргуса реагирует на громадные
47
крылья петуха, украшенные великолепным узором из
глазчатых пятен, которые он, токуя, разворачивает перед
ее глазами. Эти крылья велики настолько, что петух уже
почти не может летать; но чем они больше - тем сильнее
возбуждается курица. Число потомков, которые появля-
ются у петуха за определенный срок, находится в прямой
зависимости от длины его перьев. Хотя в других отноше-
ниях это чрезмерное развитие крыльев может быть для
него вредно, - например, хищник съест его гораздо рань-
ше, чем его соперника, у которого органы токования не
так чудовищно утрированы, - однако потомства этот пе-
тух оставит столько же, а то и больше; и таким образом
поддерживается предрасположенность к росту гигантских
крыльев, совершенно вопреки интересам сохранения ви-
да. Вполне возможно, что самка аргуса реагирует на ма-
ленькие красные пятнышки на крыльях самца, которые
исчезают из виду, когда крылья сложены, и не мешают ни
полету, ни маскировке. Но так или иначе, эволюция фа-
зана-аргуса зашла в тупик, и проявляется он в том, что
самцы соперничают друг с другом в отношении величины
крыльев. Иными словами, животные этого вида никогда
не найдут разумного решения и не "договорятся" отка-
заться впредь от этой бессмыслицы.
Здесь мы впервые сталкиваемся с эволюционным про-
цессом, который на первый взгляд кажется странным, а ес-
ли вдуматься - даже жутким. Легко понять, что метод сле-
пых проб и ошибок, которым пользуются Великие Конст-
рукторы, неизбежно приводит к появлению и не-самых-це-
лесообразных конструкций. Совершенно естественно, что и
в животном и в растительном мире, кроме целесообразного,
существует также и все не настолько нецелесообразное,
чтобы отбор уничтожил его немедленно. Однако в данном
случае мы обнаруживаем нечто совершенно иное. Отбор,
этот суровый страж целесообразности, не просто "смотрит
сквозь пальцы" и пропускает второсортную конструк-
цию - нет, он сам, заблудившись, заходит здесь в гибель-
ный тупик. Это всегда происходит в тех случаях, когда
отбор направляется одной лишь конкуренцией сородичей,
без связи с вневидовым окружением.
Мой учитель Оскар Хейнрот часто шутил: "После
48
крыльев фазана-аргуса, темп работы людей западной ци-
вилизации - глупейший продукт внутривидового отбо-
ра". И в самом деле, спешка, которой охвачено индустри-
ализованное и коммерциализованное человечество, явля-
ет собой прекрасный пример нецелесообразного развития,
происходящего исключительно за счет конкуренции меж-
ду собратьями по виду. Нынешние люди болеют типичны-
ми болезнями бизнесменов - гипертония, врожденная
сморщенная почка, язва желудка, мучительные невро-
зы, - они впадают в варварство, ибо у них нет больше
времени на культурные интересы. И все это без всякой не-
обходимости: ведь они-то прекрасно могли бы договорить-
ся работать впредь поспокойнее. То есть, теоретически
могли бы, ибо на практике способны к этому, очевидно, не
больше, чем петухи-аргусы к договоренности об уменьше-
нии длины их перьев.
Причина, по которой здесь, в главе о положительной
роли агрессии, я так подробно говорю об опасностях внут-
ривидового отбора, состоит в следующем: именно агрес-
сивное поведение - более других свойств и функций жи-
вотного - может за счет своих пагубных результатов пе-
рерасти в нелепый гротеск. В дальнейших главах мы уви-
дим, к каким последствиям это привело у некоторых жи-
вотных, например у египетских гусей или у крыс. Но
прежде всего - более чем вероятно, что пагубная агрес-
сивность, которая сегодня как злое наследство сидит в
крови у нас, у людей, является результатом внутривидо-
вого отбора, влиявшего на наших предков десятки тысяч
лет на протяжении всего палеолита. Едва лишь люди про-
двинулись настолько, что, будучи вооружены, одеты и со-
циально организованы, смогли в какой-то степени огра-
ничить внешние опасности - голод, холод, диких зверей,
так что эти опасности утратили роль существенных селек-
ционных факторов, - как тотчас же в игру должен был
вступить пагубный внутривидовой отбор. Отныне движу-
щим фактором отбора стала война, которую вели друг с
другом враждующие соседние племена; а война должна
была до крайности развить все так называемые "воинские
доблести". К сожалению, они еще и сегодня многим ка-
49
жутся весьма заманчивым идеалом, - к этому мы вер-
немся в последней главе нашей книги.
Возвращаясь к теме о значении поединка для сохране-
ния вида, мы утверждаем, что он служит полезному отбо-
ру лишь там, где бойцы проверяются не только внутриви-
довыми дуэльными правилами, но и схватками с внешним
врагом. Важнейшая функция поединка - это выбор бое-
вого защитника семьи, таким образом еще одна функция
внутривидовой агрессии состоит в охране потомства. Эта
функция настолько очевидна, что говорить о ней просто
нет нужды. Но чтобы устранить любые сомнения, доста-
точно сослаться на тот факт, что у многих животных, у ко-
торых лишь один пол заботится о потомстве, по-настоя-
щему агрессивны по отношению к сородичам представи-
тели именно этого пола или же их агрессивность несрав-
ненно сильнее. У колюшки - это самцы; у многих мелких
цихлид - самки. У кур и уток только самки заботятся о
потомстве, и они гораздо неуживчивее самцов, если, ко-
нечно, не иметь в виду поединки. Нечто подобное должно
быть и у человека.
Было бы неправильно думать, что три уже упомянутые
в этой главе функции агрессивного поведения - распре-
деление животных по жизненному пространству, отбор в
поединках и защита потомства - являются единственно
важными для сохранения вида. Мы еще увидим в дальней-
шем, какую незаменимую роль играет агрессия в большом
концерте инстинктов; как она бывает мотором - "моти-
вацией" - и в таком поведении, которое внешне не имеет
ничего общего с агрессией, даже кажется ее прямой проти-
воположностью. То, что как раз самые интимные личные
связи, какие вообще бывают между живыми существами,
в полную меру насыщены агрессией, - тут не знаешь, что
и сказать: парадокс это или банальность. Однако нам при-
дется поговорить еще о многом другом, прежде чем мы до-
беремся в нашей естественной истории агрессии до этой
центральной проблемы. Важную функцию, выполняемую
агрессией в демократическом взаимодействии инстинктов
внутри организма, нелегко понять и еще труднее описать.
Но вот что можно описать уже здесь - это роль агрес-
сии в системе, которая порядком выше, однако для пони-
50
мания доступнее; а именно - в сообществе социальных
животных, состоящем из многих особей. Принципом орга-
низации, без которого, очевидно, не может развиться упо-
рядоченная совместная жизнь высших животных, являет-
ся так называемая иерархия.
Состоит она попросту в том, что каждый из совместно
живущих индивидов знает, кто сильнее его самого и кто
слабее, так что каждый может без борьбы отступить перед
более сильным - и может ожидать, что более слабый в
свою очередь отступит перед ним самим, если они попа-
дутся друг другу на пути. Шьельдерупп-Эббе был первым,
кто исследовал явление иерархии на домашних курах и
предложил термин "порядок клевания", который до сих
пор сохраняется в специальной литературе, особенно анг-
лийской. Мне всегда бывает как-то забавно, когда говорят
о "порядке клевания" у крупных позвоночных, которые
вовсе не клюются, а кусаются или бьют рогами. Широкое
распространение иерархии, как уже указывалось, убеди-
тельно свидетельствует о ее важной видосохраняющей
функции, так что мы должны задаться вопросом, в чем же
эта функция состоит.
Естественно, сразу же напрашивается ответ, что та-
ким образом избегается борьба между членами сообщест-
ва. Тут можно возразить следующим вопросом: чем же это
лучше прямого запрета на агрессивность по отношению к
членам сообщества? И снова можно дать ответ, даже не
один, а несколько. Во-первых, - нам придется очень под-
робно об этом говорить в одной из следующих глав (гл. 11,
"Союз"), - вполне может случиться, что сообществу
(скажем, волчьей стае или стаду обезьян) крайне необхо-
дима агрессивность по отношению к другим сообществам
того же вида, так что борьба должна быть исключена лишь
внутри группы. А во-вторых, напряженные отношения,
которые возникают внутри сообщества вследствие агрес-
сивных побуждений и вырастающей из них иерархии, мо-
гут придавать ему во многом полезную структуру и проч-
ность. У галок, да и у многих других птиц с высокой обще-
ственной организацией, иерархия непосредственно при-
водит к защите слабых. Так как каждый индивид постоян-
но стремится повысить свой ранг, то между непосредст-
51
венно ниже- и вышестоящими всегда возникает особенно
сильная напряженность, даже враждебность; и наоборот,
эта враждебность тем меньше, чем дальше друг от друга
ранги двух животных. А поскольку галки высокого ранга,
особенно самцы, обязательно вмешиваются в любую ссору
между двумя нижестоящими - эти ступенчатые разли-
чия в напряженности отношений имеют благоприятное
следствие: галка высокого ранга всегда вступает в бой на
стороне слабейшего, словно по рыцарскому принципу
"Место сильного - на стороне слабого!".
Уже у галок с агрессивно-завоеванным ранговым поло-
жением связана и другая форма "авторитета": с вырази-
тельными движениями индивида высокого ранга, особен-
но старого самца, члены колонии считаются значительно
больше, чем с движениями молодой птицы низкого ранга.
Если, например, молодая галка напугана чем-то малозна-
чительным, то остальные птицы, особенно старые, почти
не обращают внимания на проявления ее страха. Если же
подобную тревогу выражает старый самец - все галки,
какие только могут это заметить, поспешно взлетают, об-
ращаясь в бегство. Примечательно, что у галок нет врож-
денного знания их хищных врагов; каждая особь обучает-
ся этому знанию поведением более опытных старших
птиц; потому должно быть очень существенно, чтобы
"мнению" более старых и опытных птиц высокого ранга
придавался - как только что описано - больший "вес".
Вообще, чем более развит вид животных, тем большее
значение приобретает индивидуальный опыт и обучение,
в то время как врожденное поведение хотя не теряет своей
важности, но сводится к более простым элементам. С об-
щим прогрессом эволюции все более возрастает роль опы-
та старых животных; можно даже сказать, что совместная
социальная жизнь у наиболее умных млекопитающих
приобретает за счет этого новую функцию в сохранении
вида, а именно - традиционную передачу индивидуаль-
но приобретенной информации. Естественно, столь же
справедливо и обратное утверждение: совместная соци-
альная жизнь, несомненно, производит селекционное
давление в сторону лучшего развития способностей к обу-
чению, поскольку эти способности у общественных живо-
52
тных идут на пользу не только отдельной особи, но и сооб-
ществу в целом. Тем самым и долгая жизнь, значительно
превышающая период половой активности, приобретает
ценность для сохранения вида. Как это описали Фрейзер
Дарлинг и Маргарет Альтман, у многих оленей предводи-
телем стада бывает "дама" преклонного возраста, которой
материнские обязанности давно уже не мешают выпол-
нять ее общественный долг.
Таким образом - при прочих равных условиях - воз-
раст животного находится, как правило, в прямой зависи-
мости с тем рангом, который оно имеет в иерархии своего
сообщества. И поэтому вполне целесообразно, что "конст-
рукция" поведения полагается на это правило: члены со-
общества" которые не могут вычитать возраст своего во-
жака в его свидетельстве о рождении, соизмеряют степень
своего доверия к нему с его рангом. Йеркс и его сотрудни-
ки уже давно сделали чрезвычайно интересное, поистине
поразительное наблюдение: шимпанзе, которые известны
своей способностью обучаться за счет прямого подража-
ния, принципиально подражают только собратьям более
высокого ранга. Из группы этих обезьян забрали одну,
низкого ранга, и научили ее доставать бананы из специ-
ально сконструированной кормушки с помощью весьма
сложных манипуляций. Когда эту обезьяну вместе с ее
кормушкой вернули в группу, то сородичи более высокого
ранга пробовали отнимать у нее честно заработанные ба-
наны, но никому из них не пришло в голову посмотреть,
как работает презираемый собрат, и чему-то у него поучить-
ся. Затем, таким же образом работе с этой кормушкой на-
учили шимпанзе наивысшего ранга. Когда его вернули в
группу, то остальные наблюдали за ним с живейшим ин-
тересом и мгновенно переняли у него новый навык.
С.Л.Уошбэрн и Ирвэн Деворе, наблюдая павианов на
свободе, установили, что стадо управляется не одним во-
жаком, а "коллегией" из нескольких старейших самцов,
которые поддерживают свое превосходство над более мо-
лодыми и гораздо более сильными членами стада за счет
того, что всегда держатся вместе - а вместе они сильнее
любого молодого самца. В наблюдавшемся случае один их
трех сенаторов был почти беззубым старцем, а двое дру-
53
гих - тоже давно уже не "в расцвете лет". Когда однажды
стаду грозила опасность забрести на безлесном месте в ла-
пы - или, лучше сказать, в пасть - ко льву, то стадо ос-
тановилось, и молодые сильные самцы образовали круго-
вую оборону более слабых животных. Но старец один вы-
шел из круга, осторожно выполнил опасную задачу - ус-
тановить местонахождение льва, так чтобы тот его не за-
метил, - затем вернулся к стаду и отвел его дальним
кружным путем, в обход льва, к безопасному ночлегу на
деревьях. Все следовали за ним в слепом повиновении, ни-
кто не усомнился в его авторитете.
Теперь оглянемся на все, что мы узнали в этой главе -
из объективных наблюдений за животными - о пользе
внутривидовой борьбы для сохранения вида. Жизненное
пространство распределяется между животными одного
вида таким образом, что по возможности каждый находит
себе пропитание. На благо потомству выбираются лучшие
отцы и лучшие матери. Дети находятся под защитой. Со-
общество организовано так, что несколько умудренных
самцов - "сенат" - обладают достаточным авторитетом,
чтобы решения, необходимые сообществу, не только при-
нимались, но и выполнялись. Мы ни разу не обнаружили,
чтобы целью агрессии было уничтожение сородича, хотя,
конечно, в ходе поединка может произойти несчастный
случай, когда рог попадает в глаз или клык в сонную арте-
рию; а в неестественных условиях, не предусмотренных
"конструкцией" эволюции, - например в неволе, - аг-
рессивное поведение может привести и к губительным по-
следствиям. Однако попробуем вглядеться в наше собст-
венное нутро и уяснить себе - без гордыни, но и без того,
чтобы заранее считать себя гнусными грешниками, - что
бы мы хотели сделать со своим ближним, вызывающим у
нас наивысшую степень агрессивности. Надеюсь, я не изо-
бражаю себя лучше, чем я есть, утверждая, что моя окон-
чательная цель - т. е. действие, которое разрядило бы
мою ярость, - не состояла бы в убийстве моего врага. Ко-
нечно, я с наслаждением надавал бы ему самых звонких
пощечин, в крайнем случае нанес бы несколько хрустя-
щих ударов по челюсти, - но ни в коем случае не хотел бы
вспороть ему живот или пристрелить его. И желаемая
54
окончательная ситуация состоит отнюдь не в том, чтобы
противник лежал передо мною мертвым. О нет! Он дол-
жен быть чувствительно побит и смиренно признать мое
физическое, - а если он павиан, то и духовное превосход-
ство. А поскольку я в принципе мог бы избить лишь такого
типа, которому подобное обращение только на пользу, -
я выношу не слишком суровый приговор инстинкту, вы-
зывающему такое поведение. Конечно, надо признать,
что желание избить легко может привести и к смертельно-
му удару, например, если в руке случайно окажется ору-
жие. Но если оценить все это вместе взятое, то внутриви-
довая агрессия вовсе не покажется ни дьяволом, ни унич-
тожающим началом, ни даже "частью той силы, что вечно
хочет зла, но творит добро", - она совершенно однознач-
но окажется частью организации всех живых существ, со-
храняющей их систему функционирования и саму их
жизнь. Как и все на свете, она может допустить ошибку -
и при этом уничтожить жизнь. Однако в великих сверше-
ниях становления органического мира эта сила предназ-
начена к добру. И притом, мы еще не приняли во внима-
ние, - мы узнаем об этом лишь в 11 -и главе, - что оба ве-
ликих конструктора, Изменчивость и Отбор, которые рас-
тят все живое, именно грубую ветвь внутривидовой агрес-
сии выбрали для того, чтобы вырастить на ней цветы лич-
ной дружбы и любви.
4. СПОНТАННОСТЬ АГРЕССИИ
С отравой в жилах ты Елену
В любой увидишь, непременно.
Гете
В предыдущей главе, я надеюсь, достаточно ясно пока-
зано, что наблюдаемая у столь многих животных агрессия,
направленная против собратьев по виду, вообще говоря, ни-
коим образом не вредна для этого вида, а напротив - необ-
ходима для его сохранения. Однако это отнюдь не должно
обольщать нас оптимизмом по поводу современного состоя-
ния человечества, совсем наоборот. Какое-либо изменение
окружающих условий, даже ничтожное само по себе, мо-
жет полностью вывести из равновесия врожденные меха-
низмы поведения. Они настолько неспособны быстро при-
спосабливаться к изменениям, что при неблагоприятных
условиях вид может погибнуть. Между тем, изменения,
произведенные самим человеком в окружающей среде, да-
леко не ничтожны. Если бесстрастно посмотреть на челове-
ка, каков он сегодня (в руках водородная бомба, подарок его
собственного разума, а в душе инстинкт агрессии - наслед-
ство человекообразных предков, с которым его рассудок не
может совладать), трудно предсказать ему долгую жизнь.
Но когда ту же ситуацию видит сам человек - которого все
это касается! - она представляется жутким кошмаром, и
трудно поверить, что агрессия не является симптомом со-
временного упадка культуры, патологическим по своей
природе.
Можно было бы лишь мечтать, чтобы это так и было!
Как раз знание того, что агрессия является подлинным ин-
стинктом - первичным, направленным на сохранение ви-
да, - позволяет нам понять, насколько она опасна. Глав-
ная опасность инстинкта состоит в его спонтанности. Если
бы он был лишь реакцией на определенные внешние усло-
вия, что предполагают многие социологи и психологи, то
положение человечества было бы не так опасно, как в дей-
ствительности. Тогда можно было бы основательно изучить
и исключить факторы, порождающие эту реакцию. Фрейд
заслужил себе славу, впервые распознав самостоятельное
56
значение агрессии; он же показал, что недостаточность со-
циальных контактов и особенно их исчезновение ("потеря
любви") относятся к числу сильных факторов, благоприят-
ствующих агрессии. Из этого представления, которое само
по себе правильно, многие американские педагоги сделали
неправильный вывод, будто дети вырастут в менее невро-
тичных, более приспособленных к окружающей действи-
тельности и, главное, менее агрессивных людей, если их с
малолетства оберегать от любых разочарований (фрустра-
ций) и во всем им уступать. Американская методика воспи-
тания, построенная на этом предположении, лишь показа-
ла, что инстинкт агрессии, как и другие инстинкты, спон-
танно прорывается изнутри человека. Появилось неисчис-
лимое множество невыносимо наглых детей, которым недо-
ставало чего угодно, но уж никак не агрессивности. Траги-
ческая сторона этой трагикомической ситуации проявилась
позже, когда такие дети, выйдя из семьи, внезапно столкну-
лись, вместо своих покорных родителей, с безжалостным
общественным мнением, например при поступлении в кол-
ледж. Как говорили мне американские психоаналитики,
очень многие из молодых людей, воспитанных таким обра-
зом, тем паче превратились в невротиков, попав под нажим
общественного распорядка, который оказался чрезвычайно
жестким. Подобные методы воспитания, как видно, вымер-
ли еще не окончательно; еще в прошлом году один весьма
уважаемый американский коллега, работавший в нашем
Институте в качестве гостя, попросил у меня разрешения
остаться у нас еще на три недели, и в качестве основания не
стал приводить какие-либо новые научные замыслы, а про-
сто-напросто и без комментариев сказал, что к его жене
только что приехала в гости ее сестра, а у той трое детей -
"бесфрустрационные".
Существует совершенно ошибочная доктрина, согласно
которой поведение животных и человека является по пре-
имуществу реактивным, и если даже имеет какие-то врож-
денные элементы - все равно может быть изменено обуче-
нием. Эта доктрина имеет глубокие и цепкие корни в не-
правильном понимании правильного по своей сути демо-
кратического принципа. Как-то не вяжется с ним тот факт,
что люди от рождения не так уж совершенно равны друг
57
другу и что не все имеют по справедливости равные шансы
превратиться в идеальных граждан. К тому же в течение
многих десятилетий реакции, рефлексы были единственны-
ми элементами поведения, которым уделяли внимание
психологи с серьезной репутацией, в то время как спонтан-
ность поведения животных была областью "виталистиче-
ски" (то есть несколько мистически) настроенных ученых.
В исследовании поведения Уоллэс Крэйг был первым,
кто сделал явление спонтанности предметом научного изу-
чения. Еще до него Уильям Мак-Дугалл противопоставил
девизу Декарта "Animal non agit, agitur" , который начер-
тала на своем щите американская школа психологов-бихе-
виористов, свой гораздо более верный афоризм - "The healthy
animal is up and doing" ("Здоровое животное актив-
но и действует"). Однако сам он считал эту спонтанность
результатом мистической жизненной силы, о которой ни-
кто не знает, что же собственно обозначает это слово. Пото-
му он и не догадался точно пронаблюдать ритмическое по-
вторение спонтанных действий и измерить порог провоци-
рующего раздражения при каждом их проявлении, как это
сделал впоследствии его ученик Крэйг.
Крэйг провел серию опытов с самцами горлицы, в кото-
рой он отбирал у них самок на ступенчато возрастающие
промежутки времени и экспериментально устанавливал,
какой объект способен вызвать токование самца. Через не-
сколько дней после исчезновения самки своего вида самец
горлицы был готов ухаживать за белой домашней голубкой,
которую он перед тем полностью игнорировал. Еще через
несколько дней он пошел дальше и стал исполнять свои по-
клоны и воркованье перед чучелом голубя, еще позже -
перед смотанной в узел тряпкой; и наконец - через не-
сколько недель одиночества - стал адресовать свое токова-
ние в пустой угол клетки, где пересечение ребер ящика со-
здавало хоть какую-то оптическую точку, способную за-
держать его взгляд. В переводе на язык физиологии эти на-
блюдения означают, что при длительном невыполнении ка-
кого-либо инстинктивного действия - в описанном случае,
* "Животное может быть лишь объектом, а не субъектом действия".
58
токования - порог раздражения снижается. Это явление
настолько распространено и закономерно, что народная
мудрость уже давно с ним освоилась и облекла в простую
форму поговорки: "При нужде черт муху слопает"; Гете вы-
разил ту же закономерность словами Мефистофеля: "С от-
равой в жилах, ты Елену в любой увидишь непременно".
Так оно и есть! А если ты голубь - то в конце концов уви-
дишь ее и в старой пыльной тряпке, и даже в пустом углу
собственной тюрьмы.
Снижение порога раздражения может привести к тому,
что в особых условиях его величина может упасть до нуля,
т. е. при определенных обстоятельствах соответствующее
инстинктивное действие может "прорваться" без какого-
либо видимого внешнего стимула. У меня жил много лет
скворец, взятый из гнезда в младенчестве, который никогда
в жизни не поймал ни одной мухи и никогда не видел, как
это делают другие птицы. Он получал пищу в своей клетке
из кормушки, которую я ежедневно наполнял. Но однажды
я увидел его сидящим на голове бронзовой статуи в столо-
вой, в венской квартире моих родителей, и вел он себя очень
странно. Наклонив голову набок, он, казалось, оглядывал
белый потолок над собой; затем по движениям его глаз и го-
ловы можно было, казалось, безошибочно определить, что
он внимательно следит за каким-то движущимся объектом.
Наконец он взлетал вверх к потолку, хватал что-то мне не-
видимое, возвращался на свою наблюдательную вышку,
производил все движения, какими насекомоядные птицы
убивают свою добычу, и что-то как будто глотал. Потом
встряхивался, как это делают все птицы, освобождаясь от
напряжения, и устраивался на отдых. Я десятки раз караб-
кался на стулья, даже затащил в столовую лестницу-стре-
мянку (в венских квартирах того времени потолки были
высокие), чтобы найти ту добычу, которую ловил мой скво-
рец. Никаких насекомых, даже самых мелких, там не было!
"Накопление" инстинкта, происходящее при долгом от-
сутствии разряжающего стимула, имеет следствием не
только вышеописанное возрастание готовности к реакции,
но и многие другие, более глубокие явления, в которые вов-
лекается весь организм в целом. В принципе, каждое по-
длинно инстинктивное действие, которое вышеописанным
59
образом лишено возможности разрядиться, приводит живо-
тное в состояние общего беспокойства и вынуждает его к
поискам разряжающего стимула. Эти поиски, которые в
простейшем случае состоят в беспорядочном движении (бег,
полет, плавание), а в самых сложных могут включать в себя
любые формы поведения, приобретенные обучением и по-
знанием, Уоллэс Крэйг назвал аппетентным поведением.
Фауст не сидит и не ждет, чтобы женщины появились в его
поле зрения; чтобы обрести Елену, он, как известно, отва-
живается на довольно рискованное хождение к Матерям!
К сожалению, приходится констатировать, что сниже-
ние раздражающего порога и поисковое поведение редко в
каких случаях проявляются столь же отчетливо, как в слу-
чае внутривидовой агрессии. В первой главе мы уже видели
тому примеры; вспомним рыбу-бабочку, которая за неиме-
нием сородичей выбирала себе в качестве замещающего
объекта рыбу близкородственного вида, или же спинорога,
который в аналогичной ситуации нападал даже не только
на спинорогов других видов, но и на совершенно чужих рыб,
не имевших ничего общего с его собственным видом, кроме
раздражающего синего цвета. У цихлид семейная жизнь за-
хватывающе интересна, и нам придется еще заняться ею
весьма подробно, но если их содержат в неволе, то накопле-
ние агрессии, которая в естественных условиях разряжа-
лась бы на враждебных соседей, -- чрезвычайно легко при-
водит к убийству супруга. Почти каждый владелец аквари-
ума, занимавшийся разведением этих своеобразных рыб,
начинал с одной и той же, почти неизбежной ошибки: в
большой аквариум запускают нескольких мальков одного
вида, чтобы дать им возможность спариваться естествен-
ным образом, без принуждения. Ваше желание исполни-
лось -- и вот у вас в аквариуме, который и без того стал не-
сколько маловат для такого количества подросших рыб, по-
явилась пара возлюбленных, сияющая великолепием рас-
цветки и преисполненная единодушным стремлением из-
гнать со своего участка всех братьев и сестер. Но тем несча-
стным деться некуда; с изодранными плавниками они робко
стоят по углам у поверхности воды, если только не мечутся,
спасаясь, по всему бассейну, когда их оттуда спугнут. Буду-
чи гуманным натуралистом, вы сочувствуете и преследуе-
60
мым, и брачной паре, которая тем временем уже отнерести-
лась и теперь терзается заботами о потомстве. Вы срочно
отлавливаете лишних рыб, чтобы обеспечить парочке без-
раздельное владение бассейном. Теперь, думаете вы, сдела-
но все, что от вас зависит, -- ив ближайшие дни не обраща-
ете особого внимания на этот сосуд с его живое содержимое.
Но через несколько дней с изумлением и ужасом обнаружи-
ваете, что самочка, изорванная в клочья, плавает кверху
брюхом, а от икры и от мальков не осталось и следа.
Этого прискорбного события, которое происходит выше-
описанным образом с предсказуемой закономерностью, --
особенно у ост-индских желтых этроплусов и у бразильских
перламутровых рыбок, -- можно избежать очень просто;
нужно либо оставить в аквариуме "мальчика для битья",
т. е. рыбку того же вида, либо -- более гуманным обра-
зом -- взять аквариум, достаточно большой для двух пар, и,
разделив его пограничным стеклом на две части, поселить
по паре в каждую из них. Тогда каждая рыба вымещает
свою здоровую злость на соседе своего пола -- почти всегда
самка нападает на самку, а самец на самца, -- и ни одна из
них не помышляет разрядить свою ярость на собственном
супруге. Это звучит как шутка, но в нашем испытанном ус-
тройстве, установленном в аквариуме для цихлид, мы часто
замечали, что пограничное стекло начинает зарастать во-
дорослями и становится менее прозрачным, -- только по
тому, как самец начинает хамить своей супруге. Но стоило
лишь протереть дочиста пограничное стекло -- стенку
между "квартирами", -- как тотчас же начиналась ярост-
ная, но по необходимости безвредная ссора с соседями,
"разряжавшая атмосферу" в обеих семьях.
Аналогичные истории можно наблюдать и у людей. В
добрые старые времена, когда на Дунае существовала еще
монархия и еще бывали служанки, я наблюдал у моей овдо-
вевшей тетушки следующее поведение, регулярное и пред-
сказуемое. Служанки никогда не держались у нее дольше
8--10 месяцев. Каждой вновь появившейся помощницей
тетушка непременно восхищалась, расхваливала ее на все
лады как некое сокровище, и клялась, что вот теперь нако-
нец она нашла ту, кого ей надо. В течение следующих меся-
цев ее восторги остывали. Сначала она находила у бедной
61
девушки мелкие недостатки, потом -- заслуживающие по-
рицания; а к концу упомянутого срока обнаруживала у нее
пороки, вызывавшие законную ненависть, -- и в результа-
те увольняла ее досрочно, как правило с большим сканда-
лом. После этой разрядки старая дама снова готова была ви-
деть в следующей служанке истинного ангела.
Я далек от того, чтобы высокомерно насмехаться над
моей тетушкой, во всем остальном очень милой и давно
уже умершей. Точно такие же явления я мог-- точнее, мне
пришлось -- наблюдать у самых серьезных людей, способ-
ных к наивысшему самообладанию, какое только можно се-
бе представить. Это было в плену. Так называемая "поляр-
ная болезнь", иначе "экспедиционное бешенство", поража-
ет преимущественно небольшие группы людей, когда они в
силу обстоятельств, определенных самим названием, обре-
чены общаться только друг с другом и тем самым лишены
возможности ссориться с кем-то посторонним, не входящим
в их товарищество. Из всего сказанного уже ясно, что на-
копление агрессии тем опаснее, чем лучше знают друг дру-
га члены данной группы, чем больше они друг друга пони-
мают и любят. В такой ситуации -- а я могу это утверждать
по собственному опыту -- все стимулы, вызывающие агрес-
сию и внутривидовую борьбу, претерпевают резкое сниже-
ние пороговых значений. Субъективно это выражается в
том, что человек на мельчайшие жесты своего лучшего дру-
га -- стоит тому кашлянуть или высморкаться -- отвечает
реакцией, которая была бы адекватна, если бы ему дал по-
щечину пьяный хулиган. Понимание физиологических за-
кономерностей этого чрезвычайно мучительного явления
хотя и предотвращает убийство друга, но никоим образом
не облегчает мучений. Выход, который в конце концов на-
ходит Понимающий, состоит в том, что он тихонько выхо-
дит из барака (палатки, хижины) и разбивает что-нибудь;
не слишком дорогое, но чтобы разлетелось на куски с наи-
большим возможным шумом. Это немного помогает. На
языке физиологии поведения это называется, по Тинберге-
ну, перенаправленным, или смещенным, действием. Мы
еще увидим, что этот выход часто используется в природе,
чтобы предотвратить вредные последствия агрессии. А Не-
понимающий убивает-таки своего друга -- и нередко!
62
5. ПРИВЫЧКА, ЦЕРЕМОНИЯ И ВОЛШЕБСТВО
Ты что -- не знал людей,
Не знал цены их слов?
Гете
Смещение, переориентация нападения -- это, пожа-
луй, гениальнейшее средство, изобретенное эволюцией,
чтобы направить агрессию в безопасное русло. Однако это
вовсе не единственное средство такого рода; великие кон-
структоры эволюции -- Изменчивость и Отбор -- очень
редко ограничиваются одним-единственным способом.
Сама сущность их экспериментальной "игры в кости" по-
зволяет им зачастую натолкнуться на несколько вариан-
тов -- и применить их вместе, удваивая и утраивая на-
дежность решения одной и той же проблемы. Это особенно
ценно для различных механизмов поведения, призванных
предотвращать увечье или убийство сородича. Чтобы объ-
яснить эти механизмы, мне снова придется начать издале-
ка. И прежде всего я постараюсь описать один все еще
очень загадочный эволюционный процесс, создающий по-
истине нерушимые законы, которым социальное поведе-
ние многих высших животных подчиняется так же, как
поступки цивилизованного человека -- самым священ-
ным обычаям и традициям.
Когда мой учитель и друг сэр Джулиан Хаксли неза-
долго до первой мировой войны предпринял свое в подлин-
ном смысле слова пионерское исследование поведения
чомги, он обнаружил чрезвычайно занимательный факт:
некоторые действия в процессе филогенеза утрачивают
свою собственную, первоначальную функцию и превра-
щаются в чисто символические церемонии. Этот процесс
он назвал ритуализацией. Он употреблял этот термин без
каких-либо кавычек, т. е. без колебаний отождествлял
культурно-исторические процессы, ведущие к возникно-
вению человеческих ритуалов, с процессами эволюцион-
ными, породившими столь удивительные церемонии жи-
вотных. С чисто функциональной точки зрения такое
отождествление вполне оправданно, как бы мы ни стреми-
лись сохранить сознательное различие между историче-
63
скими и эволюционными процессами. Мне предстоит те-
перь выявить поразительные аналогии между ритуалами,
возникшими филогенетически и культурно-исторически,
и показать, каким образом они находят свое объяснение
именно в тождественности их функций.
Прекрасный пример того, как ритуал возникает фило-
генетически, как он приобретает свой смысл и как изме-
няется в ходе дальнейшего развития, -- предоставляет
нам изучение одной церемонии у самок утиных птиц, так
называемого натравливания. Как и у многих других птиц
с такой же семейной организацией, у уток самки хотя и
меньше размером, но не менее агрессивны, чем самцы.
Поэтому при столкновении двух пар часто случается, что
распаленная яростью утка продвигается к враждебной па-
ре слишком далеко, затем пугается собственной храбро-
сти и торопится назад, под защиту более сильного супруга.
Возле него она испытывает новый прилив храбрости и сно-
ва начинает угрожать враждебной паре, но на этот раз уже
не расстается с безопасной близостью своего селезня.
В своем первоначальном виде эта последовательность
действий совершенно произвольна по форме, в зависимо-
сти от игры противоположных побуждений, стимулирую-
щих утку. Временная последовательность, в которой пре-
обладают боевой задор, страх, поиск защиты и новое
стремление к нападению, легко и ясно читается по выра-
зительным движениям утки, и прежде всего по ее положе-
нию в пространстве. Например, у нашей европейской пе-
ганки весь этот процесс не содержит никаких закреплен-
ных ритуалом элементов, кроме определенного движения
головы, связанного с особым звуком. Как всякая подобная
64
ей птица, при атаке утка бежит в сторону врага, низко вы-
тянув шею, а затем, тотчас же подняв голову, обратно к
супругу. Очень часто утка, убегая, заходит за селезня и
огибает его полукругом, так что в результате -- когда она
снова начинает угрожать -- оказывается в позиции сбоку
от супруга, с головой, обращенной прямо в сторону враже-
ской пары. Но часто, если бегство было не слишком пани-
ческим, она довольствуется тем, что только подбегает к
своему селезню и останавливается перед ним, грудью к
нему, так что для угрозы в сторону неприятеля ей прихо-
дится повернуть голову и вытянуть шею через плечо на-
зад. Бывает и так, что она стоит боком, перед селезнем
или позади него, и вытягивает шею под прямым углом к
продольной оси тела, -- короче говоря, угол между про-
дольной осью тела и вытянутой шеей зависит исключи-
тельно от того, где находится она сама, ее селезень и враг,
которому она угрожает. Ни одно положение не является
для нее предпочтительным. У близкородственного огаря,
обитающего в Восточной Европе и в Азии, это натравлива-
ние уже несколько более ритуализовано. Хотя у этого ви-
да самка "еще" может стоять рядом с супругом и угрожать
прямо перед собой или, обегая вокруг него, направлять
свою угрозу под любым углом к продольной оси собствен-
ного тела, -- однако в подавляющем большинстве случаев
она стоит перед селезнем, грудью к нему, и угрожает че-
рез-плечо-назад. И когда я видел однажды, как утка изо-
лированной пары этого вида производила движения на-
травливания "вхолостую" -- т. е. при отсутствии раздра-
жающего объекта, -- она тоже угрожала через-плечо-на-
зад, как будто видела несуществующего врага именно в
этом направлении.
65
У настоящих уток -- к которым принадлежит и наша
кряква, предок домашней утки, -- натравливание через-
плечо-назад превратилось в единственно возможную,
обязательную форму движения, так что самка, прежде
чем начать натравливание, всегда становится грудью к се-
лезню, как можно ближе к нему; соответственно, когда он
бежит или плывет -- она следует за ним вплотную.
Интересно, что движение головы через-плечо-назад до
сих пор включает в себя первоначальные ориентировоч-
ные реакции, которые у всех видов Тайогпа породили фе-
нотипически -- т.е. с точки зрения формы, внешнего об-
лика -- подобную, но изменчивую форму движения. Луч-
ше всего это заметно, когда утка начинает натравливание
в состоянии очень слабого возбуждения и лишь постепен-
но приводит себя в ярость. При этом может случиться, что
поначалу -- если враг стоит прямо перед ней -- она станет
угрожать прямо вперед; но по мере того как возрастает ее
возбуждение, она проявляет неодолимое стремление вы-
тянуть шею назад через плечо. Что при этом всегда суще-
ствует и другая ориентирующая реакция, которая стре-
мится обратить угрозу в сторону врага, -- это можно бук-
вально "прочесть по глазам" утки: взгляд ее неизменно
прикован к предмету ее ярости, хотя новая, твердо за-
крепленная координация движения тянет ее голову в дру-
гую сторону. Если бы утка говорила, она наверняка сказа-
ла бы: "Я хочу пригрозить вон тому ненавистному чужому
селезню, но что-то оттягивает мне голову!" Наличие
двух соперничающих друг с другом тенденций движения
можно доказать объективно и количественно, а именно:
если чужая птица, к которой обращена угроза, стоит пе-
ред уткой, то отклонение головы в сторону поворота назад
является наименьшим. Оно увеличивается в точности на-
столько, насколько увеличивается угол между продоль-
ной осью тела утки и направлением на врага. Если он сто-
ит прямо за нею, т. е. угол составляет 180o, то утка при на-
травливании почти достает клювом собственный хвост .
1 Очевидно, автор имел в виду, что, по мере нарастания возбужде-
ния, утка сама отворачивается от "врага" и в конце концов достает клю-
вом собственный хвост.
66
Это конфликтное поведение уток при натравливании
допускает лишь одно-единственное толкование, которое
должно быть верным, каким бы странным оно ни казалось
на первый взгляд. К легкоразличимым факторам, из кото-
рых первоначально возникли описанные движения, в ходе
эволюционного развития вида присоединился еще один, но-
вый, Как уже сказано, у пеганки бегство к супругу и напа-
дение на врага "еще" вполне достаточны, чтобы полностью
объяснить поведение утки. Совершенно очевидно, что у
кряквы действуют такие же побуждения, но на обусловлен-
ные ими движения накладывается новое, независимое от
них. Сложность, чрезвычайно затрудняющая анализ общей
картины, состоит в том, что вновь возникшее в результате
ритуализации инстинктивное действие является наследст-
венно закрепленной копией тех действий, которые перво-
начально вызывались другими стимулами. Разумеется, это
действие от случая к случаю проявляется очень различ-
но -- при различной силе вызывающих его независимых
стимулов, -- так что вновь возникающая жесткая инстинк-
тивная координация представляет собой лишь один часто
встречающийся вариант. Этот вариант затем схематизиру-
ется -- способом, весьма напоминающим возникновение
символов в истории человеческой культуры. У кряквы пер-
воначальное разнообразие направлений, в которых могли
находиться супруг и противник, схематически сузилось та-
ким образом, что первый должен стоять перед уткой, а вто-
рой за нею; из агрессивного "туда" к противнику и из моти-
вированного бегством "сюда" к супругу получается слитое в
жесткую церемонию и весьма упорядоченное "туда-сюда",
в котором эта упорядоченность, регулярность уже сама по
себе усиливает выразительность движений. Вновь возник-
шее инстинктивное движение становится господствующим
не сразу; поначалу оно всегда существует наряду с нериту-
ализованным образцом и в первое время лишь слегка на не-
го накладывается. Например, у огаря зачатки координа-
ции, заставляющей голову утки двигаться при натравлива-
нии назад через плечо, можно заметить лишь в том случае,
если церемония выполняется "вхолостую", т. е. при отсут-
ствии врага. В противном случае угрожающее движение
67
обязательно направляется на него, за счет преобладания
первичных направляющих механизмов.
Процесс, только что описанный на примере натравли-
вания кряквы, типичен для любой филогенетической ри-
туализации. Она всегда состоит в том, что возникают но-
вые инстинктивные действия, форма которых копиру-
ет форму изменчивого поведения, вызванного нескольки-
ми стимулами.
Для интересующихся наследственностью и происхож-
дением видов здесь следует добавить, что описанный про-
цесс является прямой противоположностью так называе-
мой фенокопии. О фенокопии говорят тогда, когда внеш-
ние влияния, действующие на отдельную особь, порожда-
ют картину ("фенотип"), аналогичную той, которая в
других случаях определяется наследственными фактора-
ми, "копируют" эту картину. При ритуализации вновь
возникающие наследственные механизмы непостижи-
мым образом копируют формы поведения, которые преж-
де были фенотипически обусловлены совместным воздей-
ствием самых различных влияний внешнего мира. Тут хо-
рошо подошел бы термин "генокопия"; в нашем юмори-
стически окрашенном институтском жаргоне, для которо-
го и специальные термины отнюдь не святыня, часто ис-
пользуется термин "попокения".
На примере натравливания можно наглядно показать
своеобразие возникновения ритуала. У нырков натравли-
вание ритуализовано несколько иначе и более сложно.
Например, у красноносого нырка не только движение уг-
розы в сторону врага, но и поворот к своему супругу в по-
исках защиты ритуален, т. е. закреплен инстинктивным
движением, возникшим специально для этого. Утка этого
вида периодически перемежает выбрасывание головы на-
зад через плечо с подчеркнутым поворотом к своему суп-
ругу, причем она каждый раз поднимает и вновь опускает
голову с поднятым клювом, что соответствует мимически
утрированному движению бегства.
У белоглазого нырка натравливающая самка угрожаю-
ще проплывает значительное расстояние в сторону против-
ника, а затем возвращается к селезню, многократно подни-
68
мая клюв таким движением, которое в этом случае совсем
или почти совсем не отличается от движения при взлете.
Наконец, у гоголя натравливание стало почти совсем
независимым от присутствия собрата по виду, который
олицетворял бы собою врага. Утка плывет за своим селез-
нем и в правильном ритме производит размашистые дви-
жения шеей и головой, попеременно направо-назад и на-
лево-назад; не зная эволюционных промежуточных сту-
пеней, вряд ли можно в этом узнать движение угрозы.
Насколько далеко отходит в процессе прогрессирующей
ритуализации форма этих движений от формы их неритуа-
лизованных прообразов, настолько же меняется и их значе-
ние. У пеганки натравливание "еще" вполне аналогично
обычной для этого вида угрозе, и его воздействие на селезня
также лишь незначительно отличается от того, какое на-
блюдается у ненатравливающих видов уток и гусей, когда
дружественный индивид нападает на чужого: селезень за-
ражается яростью Своего и присоединяется к нападению на
Чужого. У несколько более сильных и более драчливых ога-
рей и особенно у египетских гусей действие натравливания
уже во много раз сильнее. У этих птиц натравливание дей-
ствительно заслуживает своего названия, потому что сам-
цы у них реагируют, как свирепые псы, ожидающие лишь
хозяйского слова, чтобы по этому вожделенному знаку дать
волю своей ярости. У названных видов функция натравли-
вания тесно связана с функцией защиты участка. Хейнрот
обнаружил, что огари-самцы хорошо уживаются в общем
загоне, если удалить оттуда всех самок.
У настоящих уток и у нырков смысловое значение на-
травливания развивалось в прямо противоположном на-
правлении. У первых крайне редко случается, чтобы селе-
зень под влиянием натравливания самки действительно
напал на указанного ею "врага", который здесь на самом
деле нуждается в кавычках. У кряквы, например, натрав-
ливание означает просто-напросто брачное предложение;
причем приглашение не к спариванию -- специально для
этого есть так называемое "покачивание", которое выгля-
дит совершенно иначе, -- а именно к длительному брач-
ному сожительству. Если селезень расположен принять
это предложение, то он поднимает клюв и, слегка отвер-
69
нув голову от утки, очень быстро произносит "рэбрэб, рэб-
рэб!" или же, особенно на воде, отвечает совершенно оп-
ределенной, столь же ритуализованной церемонией "при-
хлебывания и прихорашивания". И то и другое означает,
что селезень кряквы сказал свое "Да" сватающейся к нему
утке; при этом "рэбрэб" еще содержит какой-то след аг-
рессивности, но отвод головы в сторону при поднятом
клюве -- это типичный жест умиротворения. При край-
нем возбуждении селезня может случиться, что он и в са-
мом деле слегка изобразит нападение на другого селезня,
случайно оказавшегося поблизости. При второй церемо-
нии ("прихлебывание и прихорашивание") этого не про-
исходит никогда. Натравливание с одной стороны и "при-
хлебывание с прихорашиванием" с другой -- взаимно сти-
мулируют друг друга; поэтому пара может продолжать их
очень долго. Если даже ритуал "прихлебывания и прихо-
рашивания" возник из жеста смущения, в формировании
которого первоначально принимала участие и агрес-
сия, -- в ритуализованном движении, какое мы видим у
речных уток, ее уже нет. У них церемония выполняет роль
чисто умиротворяющего жеста. У красноносого нырка и у
других нырков я вообще никогда не видел, чтобы натрав-
ливание утки побудило селезня к серьезному нападению.
Таким образом, если у огарей и египетских гусей на-
травливание словесно звучало бы: "Гони этого типа! Унич-
тожь его! Бей!", то у нырков оно означает, в сущности, всего
лишь: "Я тебя люблю". У многих видов, стоящих где-то по-
середине между этими двумя крайностями, как, например,
у свиязи или у кряквы, мы находим в качестве переходной
ступени значение: "Ты мой герой, тебе я доверяюсь!" Разу-
меется, сообщение, заключенное в этом символе, меняется
в зависимости от ситуации даже внутри одного и того же ви-
да; но постепенное изменение смысла символа, несомнен-
но, происходило в указанном направлении.
Можно привести еще много аналогичных примеров.
Скажем, у цихлид обычное плавательное движение пре-
вратилось в жест, подзывающий мальков, а в одном осо-
бом случае даже в обращенный к ним предупредительный
сигнал; у кур кудахтанье при кормежке стало призывом,
обращенным к петуху, превратившись в звуковой сигнал
70
недвусмысленного сексуального содержания, и т.д. и т.д.
Мне хотелось бы подробнее рассмотреть лишь один ряд
последовательной дифференциации ритуализованных
форм поведения, взятый из жизни насекомых. Я обраща-
юсь к этому случаю не только потому, что он, пожалуй,
еще лучше, чем рассмотренные выше примеры, иллюст-
рирует параллели между филогенетическим возникнове-
нием церемоний такого рода и культурно-историческим
процессом символизации, -- но еще и потому, что в этом
случае символ не ограничивается поведенческим актом, а
приобретает материальную форму и превращается в фе-
тиш, в самом буквальном смысле этого слова.
У многих видов так называемых толкунчиков (немец-
кое название -- "танцующие мухи"), стоящих близко к
ктырям (немецкое название -- "мухи-убийцы", "хищные
мухи"), развился столь же красивый, сколь и целесообраз-
ный ритуал, состоящий в том, что самец непосредственно
перед спариванием вручает своей избраннице пойманное
им насекомое подходящих размеров. Пока она занята тем,
что вкушает этот дар, он может ее оплодотворить без риска,
что она съест его самого; а такая опасность у мухоядных мух
несомненна, тем более что самки у них крупнее самцов. Без
сомнения, именно эта опасность оказывала селекционное
давление, в результате которого появилось столь примеча-
тельное поведение. Но эта церемония сохранилась и у тако-
го вида, как северный толкунчик; а их самки, кроме этого
свадебного пира, никогда больше мух не едят. У одного из
североамериканских видов самцы ткут красивые белые ша-
ры, привлекающие самок оптически и содержащие по не-
скольку мелких насекомых, съедаемых самкой во время
спаривания. Подобным же образом обстоит дело у маври-
танского толкунчика, у которого самцы ткут маленькие
развевающиеся вуали, иногда -- но не всегда -- вплетая в
них что-нибудь съедобное. У веселой альпийской мухи-
портного, больше всех других заслуживающей названия
"танцующей мухи", самцы вообще никаких насекомых
больше не ловят, а ткут маленькую, изумительно красивую
вуаль, которую растягивают в полете между средними и за-
дними лапками, и самки реагируют на вид этих вуалей.
"Когда сотни этих крошечных шлейфоносцев носятся в воз-
71
духе искрящимся хороводом, их маленькие, примерно в 2
мм, шлейфики, опалово блестящие на солнце, являют со-
бой изумительное зрелище" -- так описывает Хеймонс кол-
лективную брачную церемонию этих мух в новом издании
Брэма.
Говоря о натравливании у утиных самок, я постарался
показать, что возникновение новой наследственной коор-
динации принимает весьма существенное участие в образо-
вании нового ритуала, и что таким образом возникает авто-
номная и весьма жестко закрепленная по форме последова-
тельность движений, т. е. не что иное, как новое инстинк-
тивное действие. Пример толкунчиков, танцевальные дви-
жения которых пока еще ждут более детального анализа,
может быть, подходит для того, чтобы показать нам другую,
столь же важную сторону ритуализации; а именно -- вновь
возникающую реакцию, которой животное отвечает на ад-
ресованное ему символическое сообщение сородича. У тех
видов толкунчиков, у которых самки получают лишь сим-
волические шлейфы или шарики без съедобного содержи-
мого, -- они с очевидностью реагируют на эти фетиши ни-
чуть не хуже или даже лучше, чем их прародительницы ре-
агировали на сугубо материальные дары в виде съедобной
добычи. Таким образом возникает не только несущество-
вавшее прежде инстинктивное действие с определенной
функцией сообщения у одного из сородичей, у "действую-
щего лица", но и врожденное понимание этого сообщения у
другого, "воспринимающего лица". То, что нам, при повер-
хностном наблюдении, кажется единой "церемонией", за-
частую состоит из целого ряда элементов поведения, взаим-
но вызывающих друг друга.
Вновь возникшая моторика ритуализованных пове-
денческих актов носит характер вполне самостоятельного
инстинктивного действия; так же и стимулирующая ситу-
ация -- которая в таких случаях в значительной степени
определяется ответным поведением сородича -- приобре-
тает все свойства удовлетворяющей инстинкт конечной
ситуации: к ней стремятся ради нее самой. Иными слова-
ми, последовательность действий, первоначально слу-
жившая каким-то другим, объективным и субъективным
72
целям, становится самоцелью, как только превраща-
ется в автономный ритуал.
Было бы совершенно неверно считать ритуализован-
ные движения натравливания у кряквы или даже у нырка
"выражением" любви или преданности самки ее супругу.
Обособившееся инстинктивное действие -- это не побоч-
ный продукт, не "эпифеномен" связи, соединяющей обо-
их животных; оно само и является этой связью. Посто-
янное повторение таких связывающих пару церемоний
выразительно свидетельствует о силе автономного инс-
тинкта, приводящего их в действие. Если птица теряет
супруга, то теряет и единственный объект, на который мо-
жет разряжать этот свой инстинкт; и способ, которым она
ищет потерянного партнера, носит все признаки так на-
зываемого аппетентного, поискового поведения, т.е. не-
одолимого стремления вновь обрести ту спасительную
внешнюю ситуацию, в которой может разрядиться нако-
пившийся инстинкт.
Здесь нужно подчеркнуть тот чрезвычайно важный
факт, что в процессе эволюционной ритуализации всегда
возникает новый и совершенно автономный инстинкт,
который в принципе так же самостоятелен, как и любой из
так называемых "основных" инстинктов -- питание, раз-
множение, бегство или агрессия. Как и любой из назван-
ных, вновь появившийся инстинкт имеет место и голос в
(Великом Парламенте Инстинктов. И это опять-таки важно
для нашей темы, потому что именно инстинкты, возникшие
в процессе ритуализации, очень часто выступают в этом
Парламенте против агрессии, направляют ее в безопасное
русло и тормозят ее проявления, вредные для вида. В главе
о личных привязанностях мы увидим, как выполняют эту
чрезвычайно важную задачу ритуалы, возникшие как раз
из переориентированных движений нападения.
Ритуалы, возникающие в ходе истории человеческой
культуры, не коренятся в наследственности, а передаются
традицией, так что каждый индивид должен усвоить их
заново путем обучения. Но, несмотря на это различие, па-
раллели заходят так далеко, что можно с полным правом
опускать здесь кавычки, как это и делал Хаксли. В то же
время именно эти функциональные аналогии показыва-
73
ют, как с помощью совершенно различных механизмов
Великие Конструкторы достигают почти одинаковых ре-
зультатов.
У животных нет символов, передаваемых по традиции
из поколения в поколение. Вообще, если захотеть дать оп-
ределение животного, которое отделяло бы его от челове-
ка, то именно здесь и следует провести границу. Впрочем,
и у животных случается, что индивидуально приобретен-
ный опыт передается от старших к молодым посредством
обучения. Такая подлинная традиция существует лишь у
тех форм животных, у которых высокая способность к
обучению сочетается с высоким развитием общественной
жизни. Явления такого рода доказаны, например, у галок,
серых гусей и крыс. Однако эти передаваемые знания ог-
раничиваются самыми простыми вещами, такими как
знание маршрутов, определенных видов пищи или опас-
ных врагов, а у крыс еще и знание опасности ядов.
Необходимым общим элементом, который присутст-
вует как в этих простых традициях у животных, так и в
высочайших культурных традициях у человека, является
привычка. Жестко закрепляя уже приобретенное, она иг-
рает такую же роль в становлении традиций, как наслед-
ственность в эволюционном возникновении ритуалов.
Решающая роль привычки при простом обучении мар-
шруту у птицы может дать результат, похожий на возник-
новение сложных культурных ритуалов у человека; на-
сколько похожий -- это я понял однажды из-за случая,
которого не забуду никогда. В то время основным моим за-
нятием было изучение молодой серой гусыни, которую я
воспитывал, начиная с яйца, так что ей пришлось перене-
сти на мою персону все поведение, какое в нормальных ус-
ловиях относилось бы к ее родителям. Об этом замеча-
тельном процессе, который мы называем запечатленном,
и о самой гусыне Мартине подробно рассказано в одной из
моих прежних книг. Мартина в самом раннем детстве при-
обрела одну твердую привычку. Когда в недельном возра-
сте она была уже вполне в состоянии взбираться по лест-
нице, я попробовал не нести ее к себе в спальню на руках,
как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы
она шла сама. Серые гуси плохо реагируют на любое при-
74
косновение, пугаются, так что по возможности лучше их
от этого беречь. В холле нашего альтенбергского дома
справа от центральной двери начинается лестница, веду-
щая на верхний этаж. Напротив двери -- очень большое
окно. И вот, когда Мартина, послушно следуя за мной по
пятам, вошла в это помещение, -- она испугалась непри-
вычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда
делают испуганные птицы; иными словами, она прямо от
двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на пер-
вой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару
секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла сле-
дом -- ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повто-
рилось и на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну
оказался несколько короче, и время, за которое она успо-
коилась, тоже заметно сократилось. В последующие дни
этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у
окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то
пугается. Проход к окну все больше приобретал характер
привычки, -- и выглядело прямо-таки комично, когда
Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без
задержки разворачивалась, так же решительно бежала
назад к лестнице и принималась взбираться на нее. При-
вычный проход к окну становился все короче, а от поворо-
та на 180o оставался поворот на все меньший угол. Про-
шел год -- и от всего того пути остался лишь один прямой
угол: вместо того чтобы прямо от двери подниматься на
первую ступеньку лестницы у ее правого края, Мартина
проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко по-
вернув вправо, начинала подъем.
В это время случилось, что однажды вечером я забыл
впустить Мартину в дом и проводить ее в свою комнату; а
когда наконец вспомнил о ней, наступили уже глубокие
сумерки. Я заторопился к двери, и едва приоткрыл ее --
гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель
в двери, затем у меня между ногами и, против своего
обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. А затем
она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с ее
привычкой: она уклонилась от своего обычного пути и вы-
брала кратчайший, т.е. взобралась на первую ступеньку
с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх,
75
срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто
поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки,
она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила
крылья для полета, как это делают дикие гуси при силь-
ном испуге. Кроме того она издала предупреждающий
крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула
назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень стара-
тельно, словно выполняя чрезвычайно важную обязан-
ность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому
окну и обратно, снова подошла к лестнице -- на этот раз
"по уставу", к самому левому краю, -- и стала взбираться
наверх. Добравшись снова до пятой ступеньки, она оста-
новилась, огляделась, затем отряхнулась и произвела
движение приветствия. Эти последние действия всегда на-
блюдаются у серых гусей, когда пережитый испуг уступа-
ет место успокоению. Я едва верил своим глазам. У меня
не было никаких сомнений по поводу интерпретации это-
го происшествия: привычка превратилась в обычай, кото-
рый гусыня не могла нарушить без страха.
Описанное происшествие и его толкование, данное вы-
ше, многим могут показаться попросту комичными; но я
смею заверить, что знатоку высших животных подобные
случаи хорошо известны. Маргарет Альтман, которая в
процессе наблюдения за оленями-вапити и лосями в тече-
ние многих месяцев шла по следам своих объектов со ста-
рой лошадью и еще более старым мулом, сделала чрезвы-
чайно интересные наблюдения и над своими непарноко-
пытными сотрудниками. Стоило ей лишь несколько раз
разбить лагерь на одном и том же месте -- и оказалось со-
вершенно невозможно провести через это место ее живо-
тных без того, чтобы хоть символически, короткой оста-
новкой со снятием вьюков, разыграть разбивку и сверты-
вание лагеря. Существует старая трагикомическая исто-
рия о проповеднике из маленького городка на американ-
ском Западе, который, не зная того, купил лошадь, перед
тем много лет принадлежавшую пьянице. Этот Россинант
заставлял своего преподобного хозяина останавливаться
перед каждым кабаком и заходить туда хотя бы на мину-
ту. В результате он приобрел в своем приходе дурную сла-
ву и в конце концов на самом деле спился от отчаяния. Эта
76
история всегда рассказывается лишь в качестве шутки, но
она может быть вполне правдива, по крайней мере в том,
что касается поведения лошади.
Воспитателю, этнологу, психологу и психиатру такое
поведение высших животных должно показаться очень зна-
комым. Каждый, кто имеет собственных детей -- или хотя
бы мало-мальски пригоден в качестве дядюшки, -- знает по
собственному опыту, с какой настойчивостью маленькие
дети цепляются за каждую деталь привычного: например,
как они впадают в настоящее отчаяние, если, рассказывая
им сказку, хоть немного уклониться от однажды установ-
ленного текста. А кто способен к самонаблюдению, тот дол-
жен будет признаться себе, что и у взрослого цивилизован-
ного человека привычка, раз уж она закрепилась, обладает
большей властью, чем мы обычно сознаем. Однажды я вне-
запно осознал, что разъезжая по Вене в автомобиле, как
правило использую разные пути для движения к какой-то
цели и обратно от нее. Произошло это в то время, когда еще
не было улиц с односторонним движением, вынуждающих
ездить именно так. И вот я попытался победить в себе раба
привычки и решил проехать "туда" по обычной обратной
дороге, и наоборот. Поразительным результатом этого экс-
перимента стало несомненное чувство боязливого беспо-
койства, настолько неприятное, что назад я поехал уже по
привычной дороге.
Этнолог, услышав мой рассказ, сразу вспомнил бы о
так называемом "магическом мышлении" многих перво-
бытных народов, которое вполне еще живо и у цивилизо-
ванного человека. Оно заставляет большинство из нас
прибегать к унизительному мелкому колдовству вроде
"тьфу-тьфу-тьфу!" в качестве противоядия от "сглаза"
или придерживаться старого обычая бросать через левое
плечо три крупинки из просыпанной солонки и т.д., и т.п.
Наконец, психиатру и психоаналитику описанное по-
ведение животных напомнит навязчивую потребность по-
вторения, которая обнаруживается при определенной
форме невроза -- "невроз навязчивых состояний" -- и в
более или менее мягких формах наблюдается у очень мно-
гих детей. Я отчетливо помню, как в детстве внушил себе,
что будет ужасно, если я наступлю не на камень, а на про-
77
межуток между плитами мостовой перед Венской рату-
шей. Как раз такую детскую фантазию неподражаемо по-
казал А.А.Милн в одном из своих стихотворений.
Все эти явления тесно связаны одно с другим, потому
что имеют общий корень в одном и том же механизме по-
ведения, целесообразность которого для сохранения вида
совершенно несомненна. Для существа, лишенного пони-
мания причинных взаимосвязей, должно быть в высшей
степени полезно придерживаться той линии поведения,
которая уже -- единожды или повторно -- оказывалась
безопасной и ведущей к цели. Если неизвестно, какие
именно детали общей последовательности действий суще-
ственны для успеха и безопасности, то лучше всего с раб-
ской точностью повторять ее целиком. Принцип "как бы
чего не вышло" совершенно ясно выражается в уже упо-
мянутых суевериях: забыв произнести заклинание, люди
испытывают страх.
Даже когда человек знает о чисто случайном возник-
новении какой-либо привычки и прекрасно понимает, что
ее нарушение не представляет ровно никакой опасно-
сти -- как в примере с моими автомобильными маршрута-
ми, -- возбуждение, бесспорно связанное со страхом, вы-
нуждает все-таки придерживаться ее, и мало-помалу от-
шлифованное таким образом поведение превращается в
"любимую" привычку. До сих пор, как мы видим, у живо-
тных и у человека все обстоит совершенно одинаково. Но
когда человек уже не сам приобретает привычку, а по-
лучает ее от своих родителей, от своей культуры, -- здесь
начинает звучать новая и важная нота. Во-первых, теперь
он уже не знает, какие причины привели к появлению
данных правил; благочестивый еврей или мусульманин
испытывают отвращение к свинине, не имея понятия, что
его законодатель ввел на нее суровый запрет из-за опасно-
сти трихинеллеза. А во-вторых, удаленность во времени и
обаяние мифа придают фигуре Отца-Законодателя такое
величие, что все его предписания кажутся божественны-
ми, а их нарушение превращается в грех.
В культуре североамериканских индейцев возникла
прекрасная церемония умиротворения, которая увлекла
мою фантазию, когда я еще сам играл в индейцев: курение
78
калюмета, трубки мира. Впоследствии, когда я больше уз-
нал об эволюционном возникновении врожденных ритуа-
лов, об их значении для торможения агрессии и, главное,
о поразительных аналогиях между филогенетическим и
культурным возникновением символов, у меня однажды,
словно живая, вдруг возникла перед глазами сцена, кото-
рая должна была произойти, когда впервые два индейца
стали из врагов друзьями из-за того, что вместе раскурили
трубку.
Пятнистый Волк и Крапчатый Орел, боевые вожди
двух соседних племен сиу, оба старые и опытные воины,
слегка уставшие убивать, решили предпринять малоупот-
ребительную до этого попытку: они хотят попробовать до-
говориться о правах охоты на вот этом острове, что омы-
вается маленькой Бобровой речкой, разделяющей охот-
ничьи угодья их племен, вместо того чтобы сразу браться
за томагавки. Это предприятие с самого начала несколько
тягостно, поскольку можно опасаться, что готовность к
переговорам будет расценена как трусость. Потому, когда
они наконец встречаются, оставив позади свою свиту и
оружие, -- оба они чрезвычайно смущены; но ни один не
смеет признаться в этом даже себе, а уж тем более друго-
му. И вот они идут друг другу навстречу с подчеркнуто
гордой, даже вызывающей осанкой, сурово смотрят друг
на друга, усаживаются со всем возможным достоинст-
вом... А потом, в течение долгого времени, ничего не про-
исходит, ровно ничего. Кто когда-нибудь вел переговоры с
австрийским или баварским крестьянином о покупке или
обмене земли или о другом подобном деле, тот знает: кто
первым заговорил о предмете, ради которого происходит
встреча, -- тот уже наполовину проиграл. У индейцев
должно быть так же; и трудно сказать, как долго те двое
просидели так друг против друга.
Но если сидишь и не смеешь даже шевельнуть лицевым
мускулом, чтобы не выдать своего волнения; если охотно
сделал бы что-нибудь -- много чего сделал бы! -- но веские
причины не допускают этих действий; короче говоря, в кон-
фликтной ситуации часто большим облегчением бывает
сделать что-то третье, что-то нейтральное, что не имеет ни-
чего общего ни с одним из противоположных мотивов, а
79
кроме того позволяет еще и показать свое равнодушие к
ним обоим. В науке это называется смещенным действием,
а в обиходном языке -- жестом смущения. Все курильщи-
ки, кого я знаю, в случае внутреннего конфликта делают
одно и то же: лезут в карман и закуривают свою трубку или
сигарету. Могло ли быть иначе у того народа, который пер-
вым открыл табак, у которого мы научились курить?
Вот так Пятнистый Волк -- или, быть может, то был
Крапчатый Орел -- раскурил тогда свою трубку, которая
в тот раз вовсе не была еще трубкой мира, и другой индеец
сделал то же самое.
Кому он не знаком, этот божественный, расслабляю-
щий катарсис курения? Оба вождя стали спокойнее, уве-
реннее в себе, и эта разрядка привела к полному успеху
переговоров. Быть может, уже при следующей встрече
один из индейцев тотчас же раскурил свою трубку; быть
может, когда-то позже один из них оказался без трубки, и
другой -- уже более расположенный к нему -- предложил
свою, покурить вместе... А может быть, понадобилось бес-
численное повторение подобных происшествий, чтобы до
общего сознания постепенно дошло, что индеец, курящий
трубку, с гораздо большей вероятностью готов к соглаше-
нию, чем индеец без трубки. Возможно, прошли сотни
лет, прежде чем символика совместного курения одно-
значно и надежно обозначила мир. Несомненно одно: то,
что вначале было лишь жестом смущения, на протяжении
поколений закрепилось в качестве ритуала, который свя-
зывал каждого индейца как закон. После совместно выку-
ренной трубки нападение становилось для него совершен-
но невозможным -- в сущности, из-за тех же непреодоли-
мых внутренних препятствий, которые заставляли лоша-
дей Маргарет Альтман останавливаться на привычном ме-
сте бивака, а Мартину -- бежать к окну.
Однако, выдвигая на первый план вынуждающее или
запрещающее действие культурно-исторически возник-
ших ритуалов, мы допустили бы чрезвычайную односто-
ронность и даже проглядели бы существо дела. Хотя риту-
ал предписывается и освящается надличностным зако-
ном, обусловленным традицией и культурой, -- он неиз-
менно сохраняет характер любимой привычки; более то-
80
го, его любят гораздо сильнее, в нем ощущают потреб-
ность еще большую, нежели в привычке, возникшей в те-
чение лишь одной индивидуальной жизни. Именно в этой
любви сокрыт смысл торжественности ритуальных движе-
ний и внешнего великолепия церемоний каждой культу-
ры. Когда иконоборцы считают пышность ритуала не
только несущественной, но даже вредной формальностью,
отвлекающей от внутреннего углубления в Сущность, --
они ошибаются. Одна из важнейших, если не самая важ-
ная функция, какую выполняют и культурно- и эволюци-
онно возникшие ритуалы, состоит в том, что и те и другие
действуют как самостоятельные, активные стимулы со-
циального поведения. Если мы откровенно радуемся пес-
трым атрибутам какого-нибудь старого обычая -- напри-
мер, украшая рождественскую елку и зажигая на ней све-
чи, -- это значит, что традицию мы любим. Но от теплоты
этого чувства зависит наша верность некоему символу и
всему тому, что он представляет. Эта теплота чувства и
придает для нас ценность плодам нашей культуры. Собст-
венная жизнь этой культуры, создание какой-то общно-
сти, стоящей над отдельной личностью и более продолжи-
тельной, чем жизнь отдельного человека, -- одним сло-
вом, все, что составляет подлинную человечность, основа-
но именно на обособлении ритуала, превращающем его в
автономный мотив человеческого поведения.
Образование ритуалов посредством традиций безус-
ловно стояло у истоков человеческой культуры, так же
как перед тем, на гораздо более низком уровне, филогене-
тическое образование ритуалов стояло у зарождения со-
циальной жизни высших животных. Аналогии между эти-
ми ритуалами, которые мы обобщенно подчеркиваем, лег-
ко понять из требований, предъявляемых к ритуалам их
общей функцией.
В обоих случаях какое-то действие, посредством кото-
рого вид или культурное сообщество преодолевает какие-
то внешние обстоятельства, приобретает совершенно но-
вую функцию -- функцию сообщения. Первоначальное
назначение таких действий может сохраняться и в даль-
нейшем, но часто оно отходит все дальше на задний план
и в конечном итоге может исчезнуть совсем, так что про-
81
исходит типичная смена функции. Из этого сообщения в
свою очередь могут произойти две одинаково важных
функции, каждая из которых в известной степени являет-
ся и коммуникативной. Первая -- это направление агрес-
сии в безопасное русло; вторая -- построение прочного со-
юза, удерживающего вместе двух или большее число со-
братьев по виду. В обоих случаях селекционное давление
новой функции производит аналогичные изменения фор-
мы первоначального, неритуализованного действия. Све-
дение множества разнообразных возможностей поведе-
ния к одному-единственному, жестко закрепленному дей-
ствию, несомненно, уменьшает опасность двусмысленно-
сти сообщения. Та же цель может быть достигнута строгой
фиксацией частоты и амплитуды определенной последо-
вательности движений. Десмонд Моррис обнаружил это
явление и назвал его "типичной интенсивностью" движе-
ния, служащего сигналом. Жесты ухаживания или угрозы
у животных дают множество примеров этой "типичной
интенсивности"; столь же много таких примеров и в чело-
веческих церемониях культурно-исторического проис-
хождения. Ректор и деканы входят в актовый зал универ-
ситета размеренным шагом; пение католических священ-
ников во время мессы в точности регламентировано ли-
тургическими правилами и по высоте, и по ритму, и по
громкости. Сверх того, многократное повторение сообще-
ния усиливает его однозначность; ритмическое повторе-
ние какого-либо движения характерно для многих ритуа-
лов, как инстинктивных, так и культурного происхожде-
ния. Информативная ценность ритуализованных движе-
ний в обоих случаях еще усиливается утрированием всех
тех элементов, которые уже в неритуализованной исход-
ной форме передавали адресату оптический или акусти-
ческий сигнал, в то время как другие элементы -- механи-
ческие -- редуцируются либо вовсе исключаются.
Это "мимическое преувеличение" может вылиться в
церемонию, на самом деле очень родственную символу,
которая производит театральный эффект, впервые подме-
ченный Джулианом Хаксли при наблюдении чомги. Бо-
гатство форм и красок, развитых для выполнения этой
специальной функции, сопутствует как филогенетиче-
82
скому, так и культурно-историческому возникновению
ритуалов. Изумительные формы и краски сиамских бой-
цовых рыбок, оперение райских птиц, поразительная рас-
цветка мандрилов спереди и сзади -- все это возникло для
того, чтобы усиливать действие определенных ритуализо-
ванных движений. Вряд ли можно сомневаться в том, что
все человеческое искусство первоначально развивалось на
службе ритуала и что автономное искусство -- "Искусст-
во для искусства" -- появилось лишь на следующем этапе
культурного развития.
Непосредственная причина всех изменений, за счет ко-
торых ритуалы, возникшие филогенетически и культурно-
исторически, стали так похожи друг на друга, -- это, безус-
ловно, селекционное давление, формирующее сигнал: не-
обходимо, чтобы посылаемые сигналы соответствовали ог-
раниченным способностям восприятия у того адресата, ко-
торый должен избирательно реагировать на эти сигналы,
иначе система не будет работать. А сконструировать прием-
ник, избирательно реагирующий на сигнал, тем проще, чем
проще (а значит, однозначнее) сами сигналы. Разумеется,
передатчик и приемник оказывают друг на друга селекци-
онное давление, влияющее на их развитие, и таким обра-
зом -- во взаимном приспособлении -- оба могут стать в
высшей степени специализированными.
Многие инстинктивные ритуалы, многие культурные
церемонии, даже слова всех человеческих языков обяза-
ны своей нынешней формой этому процессу взаимного
приспособления передатчика и приемника; тот и другой
являются партнерами в исторически развивавшейся сис-
теме связи. В таких случаях часто бывает невозможно
проследить возникновение ритуала, обнаружить его не-
ритуализованный прототип, потому что форма его изме-
нилась до неузнаваемости. Но если переходные ступени
линии развития можно изучить у других, ныне живущих
видов -- или в других, ныне существующих культурах, --
такое сравнительное исследование может позволить
пройти назад по той тропе, вдоль которой шла в своем раз-
витии нынешняя форма какой-нибудь причудливой и
сложной церемонии. Именно это и придает сравнитель-
ным исследованиям такую привлекательность.
83
Как при филогенетической, так и при культурной ри-
туализации вновь развивающийся шаблон поведения
приобретает самостоятельность совершенно особого рода.
И инстинктивные, и культурные ритуалы становятся ав-
тономными мотивациями поведения, потому что сами они
превращаются в новую цель, достижение которой стано-
вится насущной потребностью организма. Самая сущ-
ность ритуала как носителя независимых мотивирующих
факторов ведет к тому, что он перерастает свою первона-
чальную функцию коммуникации и приобретает способ-
ность выполнять две новые, столь же важные задачи; а
именно -- сдерживание агрессии и формирование связей
между особями одного и того же вида. Мы уже видели, ка-
ким образом церемония может превратиться в прочный
союз, соединяющий определенных индивидов; в 11-й гла-
ве я подробно покажу, как церемония, сдерживающая аг-
рессию, может развиться в фактор, определяющий все со-
циальное поведение, который в своих внешних проявле-
ниях сравним с человеческой любовью и дружбой.
Два шага развития, ведущие в ходе культурной ритуа-
лизации от взаимопонимания к сдерживанию агрессии --
а оттуда дальше к образованию личных связей, -- безус-
ловно аналогичны тем, какие наблюдаются в эволюции
инстинктивных ритуалов, показанной в 11-й главе на
примере триумфального крика гусей. Тройная функ-
ция -- запрет борьбы между членами группы, удержание
их в замкнутом сообществе и отграничение этого сообще-
ства от других подобных групп -- настолько явно прояв-
ляется и в ритуалах культурного происхождения, что эта
аналогия наталкивает на ряд важных соображений.
Существование любой группы людей, превосходящей
по своим размерам такое сообщество, члены которого мо-
гут быть связаны личной любовью и дружбой, основыва-
ется на этих трех функциях культурно-ритуализованного
поведения. Общественное поведение людей пронизано
культурной ритуализацией до такой степени, что именно
из-за ее вездесущности это почти не доходит до нашего со-
знания. Если захотеть привести пример заведомо нериту-
ализованного поведения человека, то придется обратить-
ся к таким действиям, которые открыто не производятся,
84
как неприкрытая зевота или потягивание, ковыряние в
носу или почесывание в неудобоназываемых частях тела.
Все, что называется манерами, разумеется, жестко за-
креплено культурной ритуализацией. "Хорошие" мане-
ры -- по определению -- это те, которые характеризуют
собственную группу; мы постоянно руководствуемся их
требованиями, они становятся нашей второй натурой. В
повседневной жизни мы не осознаем, что их назначение
состоит в торможении агрессии и в создании социального
союза. Между тем, именно они и создают "групповую об-
щность", как это называется у социологов.
Функция манер как средства постоянного взаимного
умиротворения членов группы становится ясной сразу же,
когда мы наблюдаем последствия выпадения этой функ-
ции. Я имею в виду не грубое нарушение обычаев, а всего
лишь отсутствие таких маленьких проявлений учтивости,
как взгляды или жесты, которыми человек обычно реаги-
рует, например, на присутствие своего ближнего, входя в
какое-то помещение. Если кто-то считает себя обижен-
ным членами своей группы и входит в комнату, в которой
они находятся, не исполнив этого маленького ритуала уч-
тивости, а ведет себя так, словно там никого нет, -- такое
поведение вызывает раздражение и враждебность точно
так же, как и открыто агрессивное поведение. Фактиче-
ски, такое умышленное подавление нормальной церемо-
нии умиротворения на самом деле равнозначно открыто-
му агрессивному поведению.
Любое отклонение от форм общения, характерных для
определенной группы, вызывает агрессию, и потому чле-
ны такой группы оказываются вынуждены точно выпол-
нять все нормы социального поведения. С нонконформи-
стом обращаются так же скверно, как с чужаком; в про-
стых группах, примером которых может служить школь-
ный класс или небольшое воинское подразделение, его са-
мым жестоким образом выживают. Каждый университет-
ский преподаватель, имевший детей и работавший в раз-
ных частях страны, мог наблюдать, с какой невероятной
быстротой ребенок усваивает местный диалект, чтобы
школьные товарищи не отвергли его. Однако дома родной
диалект сохраняется. Характерно, что такого ребенка
85
очень трудно побудить заговорить на чужом языке (выу-
ченном в школе) в домашнем кругу, разве что попросить
его прочесть наизусть стихи. Я подозреваю, что негласная
принадлежность к какой-то другой группе, кроме семьи,
ощущается маленькими детьми как предательство.
Развившиеся в культуре социальные нормы и ритуалы
так же характерны для малых и больших человеческих
групп, как врожденные признаки, приобретенные в про-
цессе филогенеза, характерны для подвидов, видов, родов
и более крупных таксономических единиц. Историю их
развития можно реконструировать методами сравнитель-
ного анализа. Их взаимные различия, возникшие в ходе
исторического развития, создают границы между разны-
ми культурными сообществами, подобно тому как дивер-
генция признаков создает границы между видами. Поэто-
му Эрик Эриксон имел все основания назвать этот процесс
"псевдовидообразованием".
Хотя это псевдообразование происходит несравненно
быстрее, чем филогенетическое обособление видов, но и на
него требуется время. Начала такого процесса в миниатю-
ре -- возникновение в группе какого-то обычая и дискри-
минацию непосвященных -- можно увидеть в любой груп-
пе детей; но чтобы придать каким-либо групповым соци-
альным нормам и ритуалам прочность и нерушимость, не-
обходимо, по-видимому, их непрерывное существование в
течение по крайней мере нескольких поколений. Поэтому
наименьший культурный псевдовид, какой я могу себе
представить, -- это содружество бывших учеников какой-
нибудь школы, имеющей сложившиеся традиции; просто
поразительно, как такая группа людей сохраняет свой ха-
рактер псевдовида в течение долгих и долгих лет. Часто вы-
смеиваемая в наши дни "старая школьная дружба" -- это
нечто весьма реальное. Когда я встречаю человека с "ари-
стократическим" носовым прононсом, -- ученика бывшей
Шотландской гимназии, -- я невольно чувствую тягу к не-
му, я склонен ему доверять и веду себя с ним заметно лю-
безнее, чем с совершенно посторонним человеком.
Важная функция вежливых манер особенно хорошо
поддается изучению при социальных контактах между раз-
личными группами и подгруппами человеческих культур.
86
Значительная часть привычек, определяемых хорошими
манерами, представляет собой ритуализованное в культуре
утрирование жестов покорности, большинство из которых,
вероятно, восходит к филогенетически ритуализованному
поведению, имевшему тот же смысл. Местные понятия о
хороших манерах в различных культурных подгруппах
требуют количественно различного подчеркивания этих
выразительных движений. Хорошим примером может по-
служить жест, обозначающий внимание к собеседнику, ко-
торый состоит в том, что слушатель вытягивает шею и од-
новременно поварачивает голову, подчеркнуто "подстав-
ляя ухо" говорящему. Это движение выражает готовность
внимательно слушать и, в случае надобности, повиновать-
ся. В учтивых манерах некоторых азиатских культур этот
жест очень сильно утрирован; в Австрии это один из самых
распространенных жестов вежливости, особенно у женщин
из хороших семей, в других же центральноевропейских
странах он, по-видимому, распространен меньше. В неко-
торых областях северной Германии он сведен к минимуму
или вовсе отсутствует; в здешней культуре считается кор-
ректным и учтивым, чтобы слушатель держал голову ровно
и смотрел говорящему прямо в лицо, как это требуется от
солдата, получающего приказ. Когда я приехал из Вены в
Кенигсберг, -- а между этими городами разница, о которой
идет речь, особенно велика, -- прошло довольно много вре-
мени, прежде чем я привык к жесту вежливого внимания,
принятому у восточнопрусских дам. Я ожидал от женщины,
с которой разговаривал, что она хоть слегка отклонит голо-
ву, и потому -- когда она сидела очень прямо и смотрела
мне прямо в лицо -- не мог отделаться от мысли, что говорю
что-то неподобающее.
Разумеется, значение таких жестов учтивости опреде-
ляется исключительно соглашением между передатчиком
и приемником в одной и той же системе связи. При обще-
нии культур, в которых эти соглашения различны, неиз-
бежно возникают недоразумения.
Если измерять жест японца, "подставляющего ухо",
восточнопрусским масштабом, то его можно расценить
как проявление жалкого раболепия; на японца же вежли-
87
ое внимание прусской дамы произведет впечатление не-
примиримой враждебности.
Даже очень небольшие различия в соглашениях этого
рода могут вызывать неправильное истолкование культур-
но-ритуализованных выразительных движений. Англича-
не или немцы часто считают южан "ненадежными" только
потому, что истолковывают их утрированные жесты дру-
желюбия в соответствии со своим собственным соглашени-
ем и ожидают от них гораздо большего, чем стояло за этими
жестами в действительности. Непопулярность северных
немцев, особенно из Пруссии, в южных странах часто быва-
ет основана на обратном недоразумении. В хорошем амери-
канском обществе я наверняка часто казался грубым просто
потому, что мне бывало трудно улыбаться так часто, как это
предписывают американские манеры.
Несомненно, что эти мелкие недоразумения весьма
способствуют взаимной неприязни разных культурных
групп. Человек, неправильно понявший -- как это описа-
но выше -- социальные жесты представителей другой
культуры, чувствует себя предательски обманутым и ос-
корбленным. Уже простая неспособность понять вырази-
тельные жесты и ритуалы другой культуры возбуждает
такое недоверие и страх, что это легко может привести к
открытой агрессии.
От незначительных особенностей языка или поведе-
ния, объединяющих самые малые сообщества, идет непре-
рывная гамма переходов к весьма сложным, сознательно
выполняемым и воспринимаемым в качестве символов со-
циальным нормам и ритуалам, которые связывают круп-
нейшие социальные сообщества людей -- нации, культу-
ры, религии или политические идеологии. В принципе
вполне возможно исследовать эти системы сравнитель-
ным методом, иными словами -- изучить законы этого
псевдовидообразования, хотя такая задача наверняка
оказалась бы сложнее, чем исследование возникновения
видов, поскольку часто пришлось бы сталкиваться с вза-
имным наложением разных понятий группы, как, напри-
мер, национальное и религиозное сообщества.
Я уже подчеркивал, что каждая ритуализованная норма
социального поведения приобретает движущую силу за
88
счет эмоциональной подоплеки. Эрик Эриксон недавно по-
казал, что привычка к различению добра и зла начинается
в раннем детстве и продолжает развиваться до самой зрело-
сти человека. В принципе нет никакой разницы между
упорством в соблюдении правил опрятности, внушенных
нам в раннем детстве, и верностью национальным или по-
литическим традициям, нормам и ритуалам, в соответст-
вии с которыми нас формировала дальнейшая жизнь. Жес-
ткость традиционного ритуала и настойчивость, с которой
мы его придерживаемся, существенны для выполнения его
необходимой функции. Но в то же время он, как и сравни-
мые с ним жестко закрепленные инстинктивные акты соци-
ального поведения, требует контроля со стороны нашей ра-
зумной, ответственной морали.
Правильно и закономерно, что мы считаем "хороши-
ми" те обычаи, которым научили нас родители; что мы
свято храним социальные ритуалы, переданные нам тра-
дицией нашей культуры. Но мы должны, со всей силой
своего ответственного разума, подавлять нашу естествен-
ную склонность относиться к социальным нормам и риту-
алам других культур как к неполноценным. Темная сто-
рона псевдовидообразования состоит в том, что оно под-
вергает нас опасности не считать людьми представителей
других псевдовидов. Очевидно, именно это и происходит у
многих первобытных племен, в языках которых название
собственного племени синонимично слову "люди". Когда
они съедают убитых воинов враждебного племени, то, с их
точки зрения, это вовсе не людоедство.
Моральные выводы из естественной истории псевдови-
дообразования состоят в том, что мы должны научиться
терпимости к другим культурам, должны отбросить свою
культурную или национальную спесь -- и уяснить себе,
что социальные нормы и ритуалы других культур, кото-
рым их представители хранят такую же верность, как мы
своим, с тем же правом могут уважаться и считаться свя-
щенными. Без терпимости, вытекающей из этого осозна-
ния, человеку слишком легко увидеть воплощение зла в
том, что для его соседа является наивысшей святыней. Как
раз нерушимость социальных норм и ритуалов, в которой
состоит их величайшая ценность, может привести к самой
89
ужасной из войн, к религиозной войне. И именно она гро-
зит нам сегодня!
Здесь снова возникает опасность, что меня неверно
поймут, как это часто бывает, когда я обсуждаю человече-
ское поведение с точки зрения естествознания. Я на самом
деле сказал, что человеческая верность всем традицион-
ным обычаям обусловлена попросту привычкой и живо-
тным страхом ее нарушить; далее я подчеркнул, что все
человеческие ритуалы возникли естественным путем, в
значительной степени аналогичным эволюции социаль-
ных инстинктов у животных и у человека. Более того, я
даже четко пояснил, что все унаследованное человеком из
традиции и свято чтимое -- не является абсолютной эти-
ческой нормой, а освящено лишь в рамках определенной
культуры. Но все это никоим образом не отрицает важ-
ность и необходимость той твердой верности, с которой
любой порядочный человек хранит унаследованные обы-
чаи своей культуры.
Так не будем же глумиться над рабом привычки, сидя-
щим в человеке, который возбудил в нем привязанность к
ритуалу и заставляет держаться за этот ритуал с упорством,
достойным, казалось бы, лучшего применения. Мало ве-
щей более достойных! Если бы Привычное не закреплялось
и не обособлялось, как описано выше, если бы оно не пре-
вращалось в священную самоцель -- не было бы ни досто-
верного сообщения, ни надежного взаимопонимания, ни
верности, ни закона. Клятвы никого не связывают и догово-
ры ничего не стоят, если у партнеров, заключающих дого-
вор, нет общей основы -- нерушимых, превратившихся в
обряды обычаев, нарушение которых вызывает у них тот
самый уничтожающий страх, что охватил мою маленькую
Мартину на пятой ступеньке нашей лестницы в холле.
6. ВЕЛИКИЙ ПАРЛАМЕНТ ИНСТИНКТОВ
Как все в единство сплетено,
Одно в другом воплощено!
Гете
Как мы видели в предыдущей главе, эволюционный
процесс ритуализации всегда создает новый, автономный
инстинкт, который вторгается в общую систему всех ос-
тальных инстинктивных побуждений в качестве независи-
мой силы. Его действие, которое, как мы знаем, первона-
чально всегда состоит в передаче сообщения -- в "коммуни-
кации", -- может блокировать пагубные последствия агрес-
сии уже тем, что делает возможным взаимопонимание со-
родичей. Не только у людей ссоры часто возникают из-за
того, что один ошибочно полагает, будто другой хочет при-
чинить ему зло. Уже в этом состоит чрезвычайная важность
ритуала для нашей темы. Но кроме того -- как это станет
еще яснее на примере триумфального крика гусей, -- но-
вый инстинкт в качестве самостоятельного побуждения мо-
жет приобрести такую мощь, что оказывается в состоянии
успешно выступать против агрессии в Великом Парламенте
Инстинктов. Чтобы объяснить, как действует ритуал, бло-
кируя агрессию, но не ослабляя ее по существу и не мешая
ей способствовать сохранению вида -- о чем мы говорили в
третьей главе, -- необходимо сказать кое-что о системе вза-
имодействий инстинктов вообще. Эта система напоминает
парламент тем, что представляет собой более или менее
целостную систему взаимодействий между множеством не-
зависимых переменных, а также и тем, что ее истинно де-
мократическая процедура произошла из исторического
опыта -- и хотя не всегда приводит к полной гармонии, но
создает, по крайней мере, терпимые компромиссы между
различными интересами.
Что же такое "отдельный" инстинкт? К названиям, ко-
торые часто употребляются и в обыденной речи для обоз-
начения различных инстинктивных побуждений, при-
липло вредное наследие "финалистического" мышления.
Финалист -- в худом значении этого слова -- это человек,
который путает вопрос "почему?" с вопросом "зачем?", и
91
в результате полагает, будто, указав значение какой-либо
функции для сохранения вида, он уже решил проблему ее
причинного возникновения. Легко и заманчиво постули-
ровать наличие особого побуждения, или инстинкта, для
любой функции, которую легко определить и важность
которой для сохранения вида совершенно ясна, как, ска-
жем, питание, размножение или бегство. Как привычен
оборот "инстинкт размножения"! Только не надо себя уго-
варивать -- как, к сожалению, делают многие исследова-
тели, -- будто эти слова объясняют соответствующее яв-
ление. Понятия, соответствующие таким определениям,
ничуть не лучше понятий "флогистона" или "боязни пус-
тоты" ("horior vacui"), которые лишь называют явления,
но "лживо притворяются, будто содержат их объяснение",
как сурово сказал Джон Дьюи. Поскольку мы в этой книге
стремимся найти причинные объяснения нарушениям
функции одного из инстинктов -- инстинкта агрессии, --
мы не можем ограничиться желанием выяснить лишь "за-
чем" нужен этот инстинкт, как это было в третьей главе.
Нам необходимо понять его нормальные причины, чтобы
разобраться в причинах его нарушений и, по возможно-
сти, научиться устранять эти нарушения.
Активность организма, которую можно назвать по ее
функции -- питание, размножение или даже самосохране-
ние, -- конечно же, никогда не бывает результатом лишь
одной-единственной причины или одного-единственного
побуждения. Поэтому ценность таких понятий, как "инс-
тинкт размножения" или "инстинкт самосохранения",
столь же ничтожна, сколько ничтожна была бы ценность
понятия некоей особой "автомобильной силы", которое я
мог бы с таким же правом ввести для объяснения того фак-
та, что моя старая добрая машина все еще ездит. Но кто
платит за ремонты, в результате которых это возможно, --
тому и в голову не придет поверить в эту мистическую силу:
тут дело в ремонтах! Кто знаком с патологическими нару-
шениями врожденных механизмов поведения -- эти меха-
низмы мы и называем инстинктами, -- тот никогда не по-
думает, будто животными, и даже людьми, руководят ка-
кие-то направляющие факторы, которые постижимы лишь
92
с точки зрения конечного результата, а причинному объяс-
нению не поддаются и не нуждаются в нем.
Поведение, единое с точки зрения функции -- напри-
мер, питание или размножение, -- всегда бывает обуслов-
лено очень сложным взаимодействием очень многих фи-
зиологических причин. Изменчивость и Отбор, конструк-
торы эволюции, это взаимодействие "изобрели" и основа-
тельно испытали его. Иногда все физиологические причи-
ны в нем способны взаимно уравновешиваться; иногда од-
на из них влияет на другую в большей мере, нежели под-
вержена обратному влиянию с ее стороны; некоторые из
них сравнительно независимы от общей системы взаимо-
действий и влияют на нее сильнее, нежели она на них. Хо-
рошим примером таких элементов, относительно незави-
симых от целого, являются кости скелета.
В сфере поведения наследственные координации, или
инстинктивные действия, являются элементами, явно не-
зависимыми от целого. Будучи столь же неизменными по
форме, как крепчайшие кости скелета, каждое из них имеет
свою особенную власть над всем организмом. Каждое --
как мы уже знаем -- энергично требует слова, если ему
пришлось долго молчать, и вынуждает животное или чело-
века активно искать такую ситуацию, которая стимулирует
и заставляет произвести именно это инстинктивное дейст-
вие, а не какое-либо иное. Поэтому было бы большой ошиб-
кой полагать, будто всякое инстинктивное действие, видо-
сохраняющая функция которого служит, например, добы-
ванию пищи, непременно должно быть обусловлено голо-
дом. Мы знаем по своим собакам, что они с величайшим
азартом вынюхивают, рыщут, гоняют, хватают и рвут, ког-
да вовсе не голодны; каждому любителю собак известно,
что азартного пса-охотника нельзя, к сожалению, отучить
от его страсти никакой кормежкой. То же справедливо в от-
ношении инстинктивных действий захвата добычи у ко-
шек, в отношении известных "промеров" у скворцов, кото-
рые выполняются почти беспрерывно и совершенно незави-
симо от того, насколько скворец голоден, -- короче, в отно-
шении всех малых служителей сохранения вида, будь то
бег, полет, укус, удар, умывание, рытье и т.п. Каждая на-
следственная координация обладает своей собственной
93
спонтанностью и вызывает свое собственное поисковое по-
ведение. Значит, эти малые частные побуждения совер-
шенно независимы друг от друга? И составляют мозаику,
функциональная целостность которой возникает лишь в
ходе эволюции? В некоторых крайних случаях это может
быть действительно так; еще недавно такие особые случаи
считались общим правилом. В героические времена сравни-
тельной этологии так и считалось, что лишь одно побужде-
ние всегда овладевает животным полностью и безраздель-
но. Джулиан Хаксли использовал красивое и меткое срав-
нение, которое я уже много лет цитирую в своих лекциях:
он сказал, что человек или животное -- это корабль, кото-
рым командует множество капитанов. У человека все эти
командиры могут находиться на капитанском мостике од-
новременно, и каждый волен высказывать свое мнение;
иногда они приходят к разумному компромиссу, который
предлагает лучшее решение проблемы, нежели единичное
мнение умнейшего из них; но иногда им не удается прийти
к соглашению, и тогда корабль остается без всякого разум-
ного руководства. У животных, напротив, капитаны при-
держиваются уговора, что в любой момент лишь один из
них имеет право быть на мостике, так что каждый должен
уходить, как только наверх поднялся другой. Последнее
сравнение подкупающе точно описывает некоторые случаи
поведения животных в конфликтных ситуациях, и потому
мы тогда проглядели тот факт, что это лишь достаточно ре-
дкие особые случаи. Кроме того, простейшая форма взаи-
модействия между двумя соперничающими побуждениями
проявляется именно в том, что одно из них попросту подав-
ляется или выключается другим; так что было вполне зако-
номерно и правильно для начала придерживаться простей-
ших явлений, легче всего поддающихся анализу, хотя и не
самых распространенных.
В действительности между двумя побуждениями, спо-
собными меняться независимо друг от друга, могут возни-
кать любые мыслимые взаимодействия. Одно из них может
односторонне поддерживать и усиливать другое; оба могут
взаимно поддерживать друг друга; могут, не вступая в ка-
кое-либо взаимодействие, суммироваться в одном и том же
поведенческом акте и, наконец, могут взаимно затормажи-
94
вать друг друга. Кроме множества других взаимодействий,
одно перечисление которых увело бы нас слишком далеко,
существует, наконец, и тот редкий особый случай, когда
слабейшее на данный момент из двух побуждений выклю-
чается более сильным, как в триггере, работающем по
принципу Все-или-Ничего. Лишь один этот случай соот-
ветствует сравнению Хаксли, и лишь об одном-единствен-
ном побуждении можно сказать, что оно, как правило, по-
давляет все остальные, -- о побуждении к бегству. Но даже
и этот инстинкт достаточно часто находит себе хозяина.
Обычные, частые, многократно используемые "деше-
вые" инстинктивные действия, которые я выше назвал "ма-
лыми служителями сохранения вида", часто находятся в
распоряжении нескольких "больших" инстинктов. Прежде
всего действия перемещения -- бег, полет, плавание и
т.д., -- но также и другие действия, когда животное клюет,
грызет, хватает и т.п., -- могут служить и питанию, и раз-
множению, и бегству, и агрессии, которые мы здесь назовем
"большими" инстинктами. Поскольку они, таким образом,
служат как бы инструментами различных систем высшего
порядка и подчиняются им -- прежде всего вышеупомяну-
той "большой четверке" -- как источникам мотивации, я
назвал их в другой работе инструментальными действия-
ми. Однако это вовсе не означает, что такие действия лише-
ны собственной спонтанности. Как раз наоборот, в соответ-
ствии с широко распространенным принципом естествен-
ной экономии необходимо, чтобы, скажем, у волка или у со-
баки спонтанное возникновение элементарных побужде-
ний -- вынюхивать, рыскать, гнать, хватать, рвать -- было
настроено приблизительно на те требования, какие предъ-
являет к ним голод (в естественных условиях). Если исклю-
чить голод в качестве побуждения -- с помощью очень про-
стой меры, постоянно наполняя кормушку самой лакомой
едой, -- то сразу выясняется, что животное нюхает, ищет
след, бегает и гоняет почти так же, как и в том случае, когда
вся эта деятельность необходима для удовлетворения по-
требности в пище. Но если собака очень голодна -- она де-
лает все это измеримо активнее. Таким образом, хотя вы-
шеназванные инструментальные инстинкты имеют свою
собственную спонтанность, но голод побуждает их к еще
95
большей активности, чем они проявили бы сами по себе.
Именно так: побуждение может быть побуждаемо!
Такая подверженность спонтанных функций стиму-
лам, идущим откуда-то со стороны, -- это в физиологии
вовсе не исключение и не новость. Инстинктивное дейст-
вие является реакцией -- в тех случаях, когда оно следует
в ответ на стимул какого-то внешнего раздражения или
какого-то другого побуждения. Лишь при отсутствии та-
ких стимулов оно проявляет собственную спонтанность.
Аналогичное явление уже давно известно для возбужда-
ющих центров сердца. Сердечное сокращение в норме вы-
зывается ритмичными автоматическими импульсами, ко-
торые вырабатывает так называемый синусно-предсердный
узел -- орган, состоящий из высокоспециализированной
мышечной ткани и расположенный у входа кровотока в
предсердие. Чуть дальше по ходу кровотока, у перехода в
желудочек, находится второй подобный орган -- предсерд-
но-желудочковый узел, к которому от первого ведет пучок
мышечных волокон, передающих возбуждение. Оба узла
производят импульсы, способные побуждать желудочек к
сокращениям. Синусный узел работает быстрее, чем пред-
сердно-желудочковый, поэтому последний, при нормаль-
ных условиях, никогда не оказывается в состоянии вести се-
бя спонтанно: каждый раз, когда он медленно собирается
выстрелить свой возбуждающий импульс, он получает тол-
чок от своего "начальника" и стреляет чуть раньше, чем
сделал бы это, будучи предоставлен сам себе. Таким обра-
зом "начальник" навязывает "подчиненному" свой собст-
венный рабочий ритм. Теперь проделаем классический экс-
перимент Станниуса и прервем связь между узлами, пере-
резав пучок, проводящий возбуждение; таким образом мы
освобождаем предсердно-желудочковый узел от тирании
синусного, и при этом первый из них делает то, что часто де-
лают в таких случаях подчиненные, -- перестает работать
и ждет команды. Иными словами, сердце на какой-то мо-
мент замирает; это издавна называют "пред-автоматиче-
ской паузой". После короткого отдыха предсердно-желу-
дочковый узел вдруг "замечает", что он, собственно говоря,
и сам прекрасно может выработать нужный стимул и через
некоторое время послать его в сердечную мышцу. Раньше
96
до этого никогда не доходило, потому что он всегда получал
сзади толчок на какую-то долю секунды раньше.
В таких же отношениях, как предсердно-желудочковый
узел с синусным, находится большинство инстинктивных
действий с различными источниками мотиваций высших
порядков. Здесь ситуация осложняется тем, что, во-первых,
очень часто, как в случае с инструментальными реакция-
ми, один слуга может иметь множество хозяев, а во-вто-
рых -- эти хозяева могут быть самой разной природы. Это
могут быть органы, автоматически и ритмично производя-
щие возбуждение, как синусный узел; могут быть рецепто-
ры, внутренние и внешние, принимающие и передающие
дальше -- в форме импульсов -- внешние и внутренние
раздражения, к которым относятся и потребности тканей,
как голод, жажда или недостаток кислорода. Это, наконец,
могут быть и железы внутренней секреции, гормоны кото-
рых стимулируют совершенно определенные нервные про-
цессы. (Слово "гормон" происходит от греческого орм&ш,
"побуждаю".) Однако такая деятельность, руководимая не-
коей высшей инстанцией, никогда не носит характер чисто-
го "рефлекса", т.е. вся система инстинктивных действий ве-
дет себя не как машина, которая -- если не нужна -- сколь
угодно долго стоит без дела и "ждет", коща кто-нибудь на-
жмет на кнопку. Она, скорее, похожа на лошадь: ей нужны
поводья и шпоры, чтобы подчиняться хозяину, но ее необ-
ходимо погонять ежедневно, чтобы избежать проявлений
избыточной энергии, которые при определенных обстоя-
тельствах могут стать поистине опасными, как, например,
в случае инстинкта внутривидовой агрессии, интересую-
щем нас прежде всего.
Как уже упоминалось, количество спонтанно возника-
ющих инстинктивных действий всегда приблизительно
соответствует ожидаемой потребности. Иногда было бы
целесообразно рассчитать его более экономным образом,
как, например, в случае с предсердно-желудочковым уз-
лом, если он производит больше импульсов, чем "закупа-
ет" у него синусный узел; при этом у людей с неврозами
возникает печально известная экстрасистола, т.е. излиш-
нее сокращение желудочка, резко нарушающее нормаль-
ный сердечный ритм. В других случаях постоянное пере-
97
производство может быть безвредно и даже полезно. Если,
скажем, собака бегает больше, чем ей необходимо для по-
иска пищи, или лошадь безо всяких внешних причин вста-
ет на дыбы, скачет и лягается (движения бегства и защиты
от хищников) -- это лишь здоровая тренировка и, следо-
вательно, подготовка "на крайний случай".
Самое обильное "перепроизводство" инструментальных
действий должно проявляться там, тае наименее предсказу-
емо, какое их количество потребуется в каждом отдельном
случае для выполнения видосохраняющей функции всей
совокупности этих действий. Иногда охотящаяся кошка мо-
жет быть вынуждена прождать у мышиной норки несколько
часов, а в другой раз ей не придется ни ждать, ни подкрады-
ваться -- удастся в резком прыжке схватить мышь, случай-
но пробегающую мимо. Однако -- как нетрудно себе пред-
ставить и как можно убедиться, наблюдая кошек в естест-
венной обстановке, -- в среднем кошке приходится очень
долго и терпеливо ждать и подкрадываться, прежде чем она
получит возможность выполнить заключительное дейст-
вие: убить и съесть свою добычу. При наблюдении такой по-
следовательности действий легко напрашивается неверная
аналогия с целенаправленным поведением человека, и мы
невольно склоняемся к предположению, что кошка выпол-
няет свои охотничьи действия только "насыщения ради".
Можно экспериментально доказать, что это не так. Лейха-
узен давал кошке-охотнице одну мышь за другой и наблю-
дал, в какой последовательности выпадали отдельные дей-
ствия поимки и поедания добычи. Прежде всего кошка пе-
рестала есть, но убила еще несколько мышей и бросила их.
Затем ей расхотелось убивать, но она продолжала скрады-
вать мышей и ловить их. Еще позже, когда истощились и
действия ловли, подопытная кошка еще не перестала вы-
слеживать мышей и подкрадываться к ним, причем инте-
ресно, что она всегда выбирала тех, которые бегали на воз-
можно большем удалении от нее, в противоположном углу
комнаты, и не обращала внимания на тех, что ползали у нее
под самым носом.
В этом исследовании легко подсчитать, сколько раз про-
изводится каждое из упомянутых частичных действий, по-
ка не исчерпается. Полученные числа находятся в очевид-
98
ной связи со средней нормальной потребностью. Само собой
разумеется, что кошке приходится очень часто ждать в за-
саде и подкрадываться, прежде чем она вообще сможет по-
добраться к своей добыче настолько, что попытка поймать
ее будет иметь хоть какой-то шанс на успех. Лишь после
многих таких попыток добыча попадает в когти, и ее можно
загрызть, но это тоже не всегда получается с первого раза,
так что должно быть предусмотрено несколько смертель-
ных укусов на каждую мышь, которую предстоит съесть.
Таким образом, производится ли какое-то из частичных
действий только по его собственному побуждению или по
какому-либо еще -- и по какому именно, -- в сложном по-
ведении подобного рода зависит от внешних условий, опре-
деляющих "спрос" на каждое отдельное действие. Насколь-
ко я знаю, впервые эту мысль четко высказал детский пси-
хиатр Рене Шпиц. Он наблюдал, что у грудных детей, по-
лучавших молоко в бутылочках, из которых оно слишком
легко высасывалось, после полного насыщения и отказа от
этих бутылочек оставался нерастраченный запас сосатель-
ных движений; им приходилось отрабатывать его на каком-
нибудь замещающем объекте. Очень похоже обстоит дело с
едой и добыванием пищи у гусей, когда их держат в пруду,
где нет такого корма, который можно было бы доставать со
дна. Если кормить гусей только на берегу, то рано или поз-
дно можно будет увидеть, что они ныряют "вхолостую". Ес-
ли же кормить их на берегу каким-нибудь зерном до полно-
го насыщения -- пока не перестанут есть, -- а затем бро-
сить то же зерно в воду, птицы тотчас же начнут нырять и
поедать поднятую из воды пищу. Здесь можно сказать, что
они "едят, чтобы нырять". Можно провести и обратный экс-
перимент: долгое время давать гусям корм только на пре-
дельной доступной им глубине, чтобы им приходилось до-
ставать его, ныряя, с большим трудом. Если кормить их та-
ким образом до тех пор, пока они не перестанут есть, а за-
тем дать им ту же пищу на берегу -- они съедят еще поря-
дочное количество, и тем самым докажут, что и перед тем
они "ныряли, чтобы есть".
В результате, совершенно невозможно какое-либо
обобщенное утверждение по поводу того, какая из двух
99
спонтанных мотивирующих инстанций побуждает дру-
гую или доминирует над нею.
До сих пор мы говорили о взаимодействии лишь таких
частичных побуждений, которые вместе выполняют ка-
кую-то общую функцию, в нашем примере -- питание ор-
ганизма. Несколько иначе складываются отношения между
источниками побуждений, которые выполняют разные
функции и потому принадлежат к системам разных инс-
тинктов. В этом случае правилом является не взаимное уси-
ление или поддержка, а как бы соперничество: каждое из
побуждений "хочет оказаться правым". Как впервые пока-
зал Эрих фон Хольст, уже на уровне мельчайших мышеч-
ных сокращений несколько стимулирующих элементов мо-
гут не только соперничать друг с другом, но -- что важ-
нее -- за счет закономерного взаимного влияния могут со-
здавать разумный компромисс. Такое влияние состоит -- в
самых общих чертах -- в том, что каждый их двух эндоген-
ных ритмов стремится навязать другому свою собственную
частоту и удерживать его в постоянном фазовом сдвиге. То,
что все нервные клетки, иннервирующие волокна какой-
либо мышцы, всегда рациональным образом выстреливают
свои импульсы в один и тот же момент, -- это результат та-
кого взаимного влияния. Если оно нарушается, то начина-
ются фибриллярные мышечные спазмы, какие часто можно
наблюдать при крайнем нервном утомлении. На более вы-
соком уровне интеграции при движении конечности -- на-
пример, рыбьего плавника -- те же процессы приводят к ра-
циональному взаимодействию мьшц-"антагонистов", ко-
торые попеременно двигают соответствующие части тела в
противоположных направлениях. Каждое ритмичное цик-
лическое движение плавника, ноги или крыла, какие мы
встречаем при любом движении животных, -- это работа
"антагонистов"; не только мышц, но и возбуждающих нер-
вных центров. Эти движения всегда являются следствиями
"конфликтов" между независимыми и соперничающими
источниками импульсов, энергии которых упорядочивают-
ся и направляются к общему благу закономерностями "от-
носительной координации", как назвал фон Хольст процесс
взаимного влияния, о котором идет речь.
Итак, не "война -- всему начало", а, скорее, такой кон-
100
фликт между независимыми друг от друга источниками им-
пульсов, который создает внутри целостной структуры на-
пряжения, работающие буквально как напряженная арма-
тура, придавая целому прочность и устойчивость. Это отно-
сится не только к такой простой функции, как движение
плавника, на которой фон Хольст открыл закономерности
относительной координации; испытанные парламентские
правила вынуждают великое множество источников все-
возможных побуждений присоединять свои голоса к гармо-
нии, служащей общему благу.
В качестве простого примера нам могут здесь послужить
движения лицевой мускулатуры, которые можно наблю-
дать у собаки в конфликте между побуждениями нападения
и бегства. Эта мимика, которую принято называть угрожа-
ющей, вообще появляется лишь в том случае, если тенден-
ция к нападению тормозится страхом, хотя бы малейшим.
Если страха нет, то собака кусает безо всякой угрозы, с та-
кой же спокойной физиономией, какая изображена в левом
верхнем углу иллюстрации; она выдает лишь небольшое
напряжение, примерно такое же, с каким собака смотрит на
только что принесенную миску с едой. Если читатель хоро-
шо знает собак, он может попытаться самостоятельно про-
интерпретировать выражения собачьей морды, изображен-
ные на иллюстрации, прежде чем читать дальше. Попро-
буйте представить себе ситуацию, в которой ваша собака
состроит такую мину. А потом -- второе упражнение -- по-
пытайтесь предсказать, что она станет делать дальше.
Для некоторых картинок я приведу решение сам. Я
предположил бы, что пес в середине верхнего ряда проти-
востоит примерно равному сопернику, которого всерьез
уважает, но не слишком боится; тот, как и он сам, вряд ли
отважится напасть. В отношении их последующего пове-
дения я бы сказал, что они оба с минуту останутся в той же
позе, затем медленно разойдутся, "сохраняя лицо", и на-
конец, на некотором расстоянии друг от друга, одновре-
менно задерут заднюю лапу. Пес вверху справа тоже не
боится, но злее; встреча может протекать, как описано
выше, но может внезапно и шумно перейти в серьезную
драку, особенно если второй проявит хоть какую-то неу-
веренность. Вдумчивый читатель -- а таков, вероятно,
101
каждый, кто дочитал книгу до этого места, -- давно уже
заметил, что собачьи портреты размещены на иллюстра-
ции в определенном порядке: агрессия растет слева напра-
во, а страх -- сверху вниз.
Истолкование поведения и его предсказание легче всего
в крайних случаях; и конечно же, выражение, изображен-
ное в правом нижнем углу, совершенно однозначно. Такая
ярость и такой страх могут одновременно возникнуть в од-
ном-единственном случае: собака противостоит ненавист-
ному врагу, вызывающему у нее панический страх, и нахо-
дящемуся совсем рядом, -- но по какой-то причине не мо-
жет бежать. Я могу себе представить лишь две ситуации, в
которых это возможно: либо собака механически привязана
к определенному месту -- скажем, загнана в угол, попала в
западню и т.п., -- либо это сука, которая защищает свой
выводок от приближающегося врага. Пожалуй, возможен
еще такой романтический случай, что особенно верный пес
102
защищает своего лежащего, тяжелобольного или раненого
хозяина.
Столь же ясно, что произойдет дальше: если враг, как
бы он ни был подавляюще силен, приблизится еще хоть на
шаг -- последует отчаянное нападение, "критическая ре-
акция" (Хедигер).
Мой понимающий собак читатель сейчас проделал в
точности то, что этологи -- вслед за Н.Тинбергеном и Я.ван
Йерселем -- называют мотивационным анализом. Этот
процесс в принципе состоит из трех этапов, где информация
получается из трех источников. Во-первых, стараются по
возможности обнаружить всевозможные стимулы, заклю-
ченные в некоторой ситуации. Боится ли мой пес другого, а
если да -- как сильно? Ненавидит он его или почитает как
старого друга и "вожака стаи"?.. И так далее, и так далее.
Во-вторых, стремятся разложить движение на составные
части. На нашей иллюстрации с собаками видно, как тен-
денция бегства оттягивает назад и книзу уши и углы рта, в
то время как при агрессии приподнимается верхняя губа и
приоткрывается пасть -- оба эти "движения замысла" яв-
ляются подготовкой к укусу. Такие движения -- и соответ-
ственно позы -- хорошо поддаются количественному ана-
лизу. Можно измерить их амплитуду и утверждать, что та-
кая-то собака на столько-то миллиметров напугана и на
столько-то рассержена. После этого анализа движений сле-
дует третий этап: подсчитываются те действия, которые
следуют за выявленными движениями. Если верно наше
заключение, выведенное из анализа ситуаций и движений,
что, скажем, верхний правый пес только разъярен и вряд ли
напуган, -- за этим выразительным движением почти всег-
да должно следовать нападение, а бегство почти никогда.
Если верно, что у собаки, помещенной в центре (рис. е),
ярость и страх смешаны примерно поровну, то за такой ми-
микой примерно в половине случаев должно следовать на-
падение, а в половине -- бегство. Тинберген и его сотрудни-
ки провели огромное количество таких мотивационных
анализов на подходящих объектах, прежде всего на угрожа-
ющих движениях чаек; соответствие утверждений, получен-
ных из трех названных выше источников, доказало правиль-
ность выводов на обширнейшем статистическом материале.
103
Когда молодым студентам, хорошо знающим живо-
тных, начинают преподавать технику мотивационного
анализа, они часто бывают разочарованы: трудоемкая ра-
бота, долгие статистические расчеты в итоге приводят
лишь к тому, что и так давно уже знает каждый разумный
человек, умеющий видеть и знающий своих животных.
Однако видение и доказанное знание -- это разные вещи;
именно здесь проходит граница между искусством и нау-
кой. Ученого, ищущего доказательств, великий яснови-
дец слишком легко считает "несчастнейшим из смерт-
ных" -- и наоборот, использование непосредственного
восприятия в качестве источника познания кажется уче-
ному-аналитику в высшей степени подозрительным. В ис-
следовании поведения существует даже школа -- орто-
доксальный американский бихевиоризм, -- которая
всерьез пытается исключить из своей методики непосред-
ственное наблюдение животных. Право же, стоит потру-
диться ради того, чтобы доказать "незрячим", но разум-
ным людям все то, что мы увидели; доказать так, чтобы им
пришлось поверить, чтобы каждый поверил!
С другой стороны, статистический анализ может обра-
тить наше внимание на несоответствия, до сих пор усколь-
завшие от нашего образного восприятия. Оно устроено
так, что раскрывает закономерности и потому всегда все
видит более красивым и правильным, чем на самом деле.
Решение проблемы, предлагаемое нам восприятием, час-
то носит характер хотя и очень "элегантной", но слишком
уж упрощенной рабочей гипотезы. Как раз в случае иссле-
дования мотиваций рациональному анализу нередко уда-
ется придраться к образному восприятию и уличить его в
ошибках.
В большей части всех проведенных до сих пор мотива-
ционных анализов исследовались поведенческие акты, в
которых принимают участие лишь два взаимно соперни-
чающих инстинкта, причем, как правило, два из "боль-
шой четверки" (голод, любовь, бегство и агрессия). При
изучении конфликтов между побуждениями, сознатель-
ный выбор простейших по возможности случаев вполне
оправдывается нынешним скромным уровнем наших зна-
ний. Точно так же правы были классики этологии, когда
104
ограничивались лишь теми случаями, в которых живо-
тное находится под влиянием одного-единственного по-
буждения. Но мы должны ясно понимать, что поведение,
определяемое только двумя компонентами побужде-
ний, -- это поистине редкость; оно встречается лишь не-
многим чаще, чем такое, которое вызывается только од-
ним инстинктом, действующим без всяких помех.
Поэтому, при поисках подходящего объекта для образ-
цово точного мотивационного анализа правильно поступа-
ет тот, кто выбирает поведение, о котором с некоторой до-
стоверностью известно, что в нем принимают участие толь-
ко два инстинкта одинакового веса. Иногда для этого можно
использовать технический трюк, как это сделала моя со-
трудница Хельга Фишер, проводя мотивационный анализ
угрозы у серых гусей. Оказалось, что на родном озере на-
ших гусей, Эсс-зее, взаимодействие агрессии и бегства в чи-
стом виде изучать невозможно, так как в выразительных
движениях птиц там "высказывается" слишком много дру-
гих мотиваций, прежде всего сексуальных. Но несколько
случайных наблюдений показали, что голос сексуальности
почти совсем замолкает, если гуси находятся в незнакомом
месте. Тогда они ведут себя примерно так же, как перелет-
ная стая в пути: держатся гораздо теснее, становятся гораз-
до пугливее, и в своих социальных конфликтах позволяют
наблюдать проявления обоих исследуемых инстинктов в
более чистых формах. Учитывая все это, Фишер с по-
мощью дрессировки кормом сумела научить наших гусей
"по приказу" выходить на чужую для них местность, кото-
рую она выбирала за оградой Института, и пастись там. За-
тем из гусей, каждый из которых, разумеется, известен по
сочетанию разноцветных колец, выбирался какой-то
один -- как правило, гусак, -- и в течение долгого времени
наблюдались его агрессивные столкновения с товарищами
по стаду, причем регистрировались все замеченные вырази-
тельные движения угрозы. А поскольку из предыдущих
многолетних наблюдений за этим стадом были во всех под-
робностях известны отношения между отдельными птица-
ми в смысле иерархии и силы -- особенно среди старых гу-
саков высоких рангов, -- здесь представлялась особенно хо-
рошая возможность точного анализа ситуаций. Анализ дви-
105
жений и регистрация последующего поведения происходи-
ли следующим образом. Хельга Фишер постоянно имела
при себе приведенную здесь "таблицу образцов", которую
составил художник нашего Института Герман Кахер на ос-
новании точно запротоколированных случаев угрозы, так
что в каждом конкретном случае ей приходилось лишь про-
диктовать: "Макс сделал D Гермесу, который пасся и мед-
ленно приближался к нему; Гермес ответил Е, на что Макс
ответил F''". Серия иллюстраций приводит настолько тонкие
различия угрожающих жестов, что лишь в исключитель-
ных случаях приходилось обозначать замеченную позу как
D--Е или К--L, если нужно было описать промежуточную
форму.
Даже при этих условиях, почти идеальных для "чистой
культуры" двух мотиваций, иногда появлялись движения,
которые нельзя было объяснить только взаимодействием
этих двух побуждений. Про угрожающие движения А и В,
когда шея вытянута вперед и вверх, мы знаем, что на оба
побуждения накладывается независимое третье -- стрем-
ление к охранному наблюдению с поднятой головой. Разли-
чия между рядами А -- С и D -- F, в каждом из которых
представлено возрастание слева направо социального стра-
ха на фоне примерно равной агрессивности, состоит, по-ви-
димому, лишь в разной интенсивности обоих побуждений.
Напротив, в отношении форм М--О совершенно ясно, что
в них принимает участие еще какая-то мотивация, природа
которой пока не выяснена.
Как уже сказано, отыскивать в качестве объектов моти-
вационного анализа такие случаи, ще принимают участие
только два источника побуждений, -- это, безусловно, пра-
вильная стратегия исследований. Однако даже при таких
благоприятных условиях необходимо внимательно и посто-
янно высматривать элементы движений, которые нельзя
объяснить лишь соперничеством этих двух побуждений.
Перед началом любого такого анализа нужно ответить на
первый и основной вопрос: сколько мотиваций принимают
участие в данном действии и какие именно. Для решения
этой задачи многие ученые, как например П. Випкема, в
последнее время с успехом применяли точные методы фак-
торного анализа.
106
Изящный пример мотивационного анализа, в котором с
самого начала нужно было принимать в расчет три глав-
ных компонента, представила в своей докторской диссерта-
ции моя ученица Беатриса Элерт. Предметом исследования
было поведение некоторых цихлид при встрече двух незна-
комых особей. Выбирались такие виды, у которых самцы и
самки почти не отличаются внешне, и именно поэтому два
незнакомца всегда реагируют друг на друга действиями,
107
которые мотивируются одновременно бегством, агрессией и
сексуальностью. У этих рыб движения, обусловленные
каждым отдельным источником мотивации, различаются
особенно легко, потому что даже при самой малой интен-
сивности их характеризует разная ориентация в простран-
стве. Все сексуально мотивированные действия -- копание
ямки под гнездо, очистка гнезда, само выметывание икры и
ее осеменение -- направлены в сторону дна; все движения
бегства, даже малейшие намеки на них, направлены прочь
от противника и, большей частью, одновременно к поверх-
ности воды, а все движения агрессии -- за исключением не-
которых угрожающих движений, в какой-то степени "отя-
гощенных бегством", -- ориентированы в обратном направ-
лении. Если знать эти общие правила и вдобавок специаль-
ную мотивацию некоторых ритуализованных выразитель-
ных движений, то у этих рыб можно очень точно установить
соотношение, в котором находятся названные инстинкты,
определяя их поведение в данный момент. Здесь помогает
еще и то, что многие из них в сексуальном, агрессивном или
боязливом настроении наряжаются в разные характерные
цвета.
Этот мотивационный анализ дал неожиданный побоч-
ный результат -- Беатриса Элерт открыла механизм вза-
имного распознавания полов, который имеется, конечно,
не только у этих рыб, но и у очень многих других позвоноч-
ных. У исследованных рыб самка и самец не только внешне
похожи друг на друга; их движения, даже при половом ак-
те -- при выметывании икры и ее осеменении -- совпадают
до мельчайших деталей. Поэтому до сих пор было совер-
шенно загадочно, что же в поведении этих животных пре-
пятствует у них возникновению однополых пар. К важней-
шим требованиям, какие предъявляются наблюдательно-
сти этолога, относится и то, что он должен заметить, если
какое-либо широко распространенное действие у опреде-
ленного животного, или группы животных, не встречается.
Например, у птиц и у рептилий отсутствует координация
широкого открывания пасти с одновременным глубоким
вдохом -- то, что мы называем зевотой, -- и это таксономи-
чески важный факт, которого никто до Хейнрота не заме-
тил. Можно привести и другие подобные примеры.
108
Поэтому открытие, что разнополые пары у цихлид воз-
никают благодаря отсутствию одних элементов поведения у
самцов и других у самок -- это поистине шедевр точного на-
блюдения. У рыб, о которых идет речь, сочетаемость трех
главных инстинктов -- агрессии, бегства и сексуально-
сти -- у самцов и у самок различна: у самцов не бывает сме-
си мотиваций бегства и сексуальности. Если самец хоть чу-
точку боится своего партнера, то его сексуальность выклю-
чается полностью. У самок то же соотношение между сексу-
альностью и агрессивностью: если дама не настолько "ува-
жает" своего партнера, чтобы ее агрессивность была полно-
стью подавлена, она попросту не в состоянии проявить по
отношению к нему сексуальную реакцию. Она превраща-
ется в Брунгильду и нападает на него тем яростнее, чем бо-
лее готова была бы к сексуальной реакции, т.е. чем ближе
она к икрометанию в смысле состояния овариев и уровня
выделения гормонов. У самца, напротив, агрессия прекрас-
но уживается с сексуальностью: он может грубейшим обра-
зом нападать на свою невесту, гонять ее по всему аквариу-
му, но при этом демонстрирует и чисто сексуальные движе-
ния, и все смешанные, какие только можно себе предста-
вить. Самка может очень бояться самца, но ее сексуально
мотивированных действий это не подавляет. Она может со-
вершенно всерьез удирать от самца, но при каждой пере-
дышке, какую дает ей этот грубиян, будет выполнять сексу-
ально-мотивированные брачные движения. Именно такие
смешанные формы действий, обусловленные бегством и
сексуальностью, превратились посредством ритуализации
в те широко распространенные церемонии, которые приня-
то называть "чопорным" поведением и которые имеют со-
вершенно определенный смысл.
Из-за различных соотношений сочетаемости между
тремя источниками побуждений у разных полов, самец мо-
жет спариваться только с партнером низшего ранга, кото-
рого он может запугать, а самка -- наоборот -- лишь с пар-
тнером высшего ранга, который может запугать ее; тем са-
мым описанный механизм поведения обеспечивает созда-
ние разнополых пар. В различных вариантах, видоизме-
ненный различными процессами ритуализации, этот спо-
соб распознавания пола играет важную роль у очень многих
109
позвоночных, вплоть до человека. В то же время это впечат-
ляющий пример того, какие задачи, необходимые для со-
хранения вида, может выполнять агрессия в гармоничном
взаимодействии с другими мотивациями. В 3-й главе мы
еще не могли говорить об этом, поскольку недостаточно
знали о парламентской борьбе инстинктов. Кроме того, мы
видим на этом примере, насколько различны могут быть со-
отношения "главных" инстинктов даже у самца и самки од-
ного и того же вида: два мотива, которые у одного пола
практические не мешают друг другу и сочетаются в любых
соотношениях, у другого взаимно выключаются по принци-
пу триггера.
Как уже пояснялось, "большая четверка" отнюдь не
всегда поставляет главную мотивацию поведения животно-
го, а тем более человека. И совершенно неправильно пола-
гать, будто между одним из "главных", древних инстинктов
и более специальным, эволюционно более молодым инс-
тинктом всегда существует отношение доминирования, в
том смысле, что второй выключается первым. Механизмы
поведения, которые, вне всяких сомнений, возникли "со-
всем недавно" -- например, социальные инстинкты у обще-
ственных животных, обеспечивающие постоянное сохране-
ние стаи, -- у многих видов подчиняют отдельную особь на-
столько, что при определенных обстоятельствах могут за-
глушить все остальные побуждения. Овцы, прыгающие в
пропасть за вожаком-бараном, вошли в пословицу! Серый
гусь, отставший от стаи, делает все возможное, чтобы вновь
ее обрести, и стадный инстинкт может даже пересилить
стремление к бегству; дикие серые гуси неоднократно при-
соединялись к нашим прирученным -- в непосредственной
близости к людскому жилью -- и оставались! . Кто знает,
насколько пугливы дикие гуси, тому эти случаи дадут пред-
ставление о силе их "стадного инстинкта". То же справед-
ливо для очень многих общественных животных вплоть до
шимпанзе, о которых Йеркс справедливо заметил: "Один
шимпанзе -- вообще не шимпанзе".
Даже те инстинкты, которые "только что" (с точки зре-
ния филогенеза) приобрели самостоятельность через риту-
ализацию и, как я постарался показать в предыдущей гла-
ве, получили место и голос в Великом Парламенте Инстин-
110
ктов в качестве самых молодых депутатов, -- даже они при
соответствующих обстоятельствах могут заглушить всех
своих оппонентов точно так же, как Голод и Любовь. В три-
умфальном крике гусей мы увидим церемонию, которая
управляет жизнью этих птиц больше, чем любой другой ин-
стинкт. С другой стороны, разумеется, существует сколько
угодно ритуализованных действий, которые еще едва обо-
собились от своего неритуализованного прототипа; их
скромное влияние на общее поведение состоит лишь в том,
что "желательная" для них координация движений -- как
мы видели в случае натравливания у огарей -- становится в
какой-то мере предпочтительной и используется чаще, чем
другие, тоже возможные формы.
"Сильный" или "слабый" голос имеет ритуализован-
ное действие в общем концерте инстинктов -- оно во всех
случаях чрезвычайно затрудняет любой мотивационный
анализ, потому что может симулировать поведение, вы-
текающее из нескольких независимых побуждений. В
предыдущей главе мы говорили, что ритуализованное
действие, сплавленное в некоторую общность из различ-
ных компонентов, копирует форму последовательности
движений, которая не является наследственно закреплен-
ной и часто возникает из конфликта нескольких побужде-
ний, как это видно на примере натравливания уток. А по-
скольку, как уже говорилось там же, копия и оригинал по
большей части накладываются друг на друга в одном и том
же движении, то чрезвычайно трудно разобраться, сколь-
ко же в нем от копии, а сколько от оригинала. Только ког-
да один из первоначально независимых компонентов ока-
зывается в противоречии с ритуально закрепленной коор-
динацией, -- как направление на "врага", которому адре-
сована угроза в случае натравливания, -- тогда становит-
ся явным участие новых независимых переменных.
"Танец зигзага" у самцов колюшки, на котором Ян ван
Йерсель провел самый первый эксперимент мотивационно-
го анализа, служит прекрасным примером того, как совсем
"слабый" ритуал может вкрасться в конфликт двух "глав-
ных" инстинктов в качестве едва заметной третьей величи-
ны. Ван-Йерсель заметил, что замечательный танец зигза-
га, который половозрелые самцы, имеющие свой участок,
1 1 1
исполняют перед каждой проплывающей мимо самкой, и
который поэтому до тех пор считался просто "ухаживани-
ем", -- от случая к случаю выглядит совершенно по-разно-
му. Оказалось, что иногда сильнее подчеркнут "зиг" в сто-
рону самки, а иногда "заг" прочь от нее. Если это последнее
движение очень явственно, то становится очевидным, что
"заг" направлен в сторону гнезда. В одном из предельных
случаев самец при виде плывущей мимо самки быстро под-
плывает к ней, тормозит, разворачивается -- особенно если
самка тотчас поставит ему свое распухшее брюшко -- и
плывет назад к входу в гнездо, которое затем показывает
самке посредством определенной церемонии (ложась пло-
ско на бок). В другом предельном случае, особенно частом
если самка еще не совсем готова к нересту, за первым "зи-
гом" вообще не следует никакого "зага", а вместо того -- на-
падение на самку.
Из этих наблюдений ван Йерсель правильно заключил,
что "зиг" в сторону самки мотивируется агрессивным инс-
тинктом, а "заг" в сторону гнезда -- сексуальным; и ему
удалось экспериментально доказать правильность этого
заключения. Он изобрел методы, с помощью которых мог
точно измерять силу агрессивного и сексуального инстинк-
тов у каждого данного самца. Самцу предлагались макеты
соперника стандартизованных размеров и регистрирова-
лась интенсивность и продолжительность боевой реакции.
Сексуальный инстинкт измерялся с помощью макетов сам-
ки, которые внезапно убирались через определенное время.
В этих случаях самец "разряжает" внезапно заблокирован-
ный сексуальный инстинкт, совершая действия ухажива-
ния за потомством, т.е. обмахивая плавниками как бы икру
или мальков в гнезде; и продолжительность этого "заменя-
ющего обмахивания" дает надежную меру сексуальной мо-
тивации. Ван Йерсель научился предсказывать по резуль-
татам таких измерений, как будет выглядеть танец зигзага
у данного самца, -- и наоборот, по наблюдаемой форме тан-
ца заранее оценивать соотношения обоих инстинктов и ре-
зультаты будущих измерений.
Но кроме обоих главных побуждений, определяющих
движения самца колюшки в общих чертах, -- на них ока-
зывает влияние еще какое-то третье, хоть и более слабое.
112
Это знаток ритуализованного поведения заподозрит сразу
же, увидев ритмическую правильность смены "зигов" и "за-
гов". Попеременное преобладание одного из двух противо-
речивых побуждений вряд ли может привести к столь регу-
лярной смене направлений, если здесь не вступает в игру
новая, ритуализованная координация. Без нее короткие
рывки в разных направлениях следуют друг за другом с ти-
пичной случайностью, как это бывает у людей в состоянии
крайней растерянности. Ритуализованное движение, на-
против, всегда имеет тенденцию к ритмическому повторе-
нию в точности одинаковых элементов. Мы говорили об
этом в связи с действенностью сигнала.
Подозрение, что здесь замешана ритуализация, превра-
щается в уверенность, когда мы видим, как танцующий са-
мец при своих "загах" временами, кажется, совершенно за-
бывает, что они сексуально мотивированы и должны указы-
вать точно на гнездо. Вместо этого он рисует вокруг самки
очень красивый и правильный зубчатый венец, в котором
каждый "зиг" направлен точно в сторону самки, а каждый
"заг" -- точно от нее. Как ни очевидна относительная сла-
бость новой координации движений, стремящейся превра-
тить "зиги" и "заги" в ритмический "зигзаг", -- она может,
однако, решающим образом определить регулярность по-
следовательных проявлений обеих главных мотиваций.
Вторая важная функция, которую ритуализованная коор-
динация может, очевидно, выполнять, даже будучи очень
слабой в других отношениях, -- это изменение направле-
ния неритуализованных движений, лежавших в основе ри-
туала и происходивших из других побуждений. Примеры
этого мы уже видели при обсуждении классического образ-
ца ритуала, а именно -- при натравливании селезня уткой.
7. ПОВЕДЕНЧЕСКИЕ АНАЛОГИИ МОРАЛИ
Не убий.
Пятая заповедь
В 5-й главе, где речь шла о процессе ритуализации, я
старался показать, как этот процесс, причины которого
все еще весьма загадочны, создает совершенно новые инс-
тинкты, диктующие организму свои собственные "Ты
должен..." так же категорично, как и любой из, казалось
бы, единовластных "больших" инстинктов голода, страха
или любви. В предыдущей 6-й главе я пытался решить еще
более трудную задачу: коротко и доступно показать, как
происходит взаимодействие между различными автоном-
ными инстинктами, каким общим правилам подчиняются
эти взаимодействия, и какими способами можно -- не-
смотря на все сложности -- получить некоторое представ-
ление о структуре взаимодействий в таком поведении, ко-
торое определяется несколькими соперничающими по-
буждениями.
Я тешу себя надеждой, быть может обманчивой, что
решить предыдущие задачи мне удалось, и что я могу не
только обобщить сказанное в двух последних главах, но и
применить полученные в них результаты к вопросу, кото-
рым мы займемся теперь: каким образом ритуал выполня-
ет поистине невыполнимую задачу -- удерживает внут-
ривидовую агрессию от всех проявлений, которые могли
бы серьезно повредить сохранению вида, но при этом не
выключает ее функций, необходимых для сохранения ви-
да! Часть предыдущей фразы, выделенная курсивом, уже
отвечает на вопрос, -- он кажется очевидным, но вытека-
ет из совершеннейшего непонимания сущности агрес-
сии, -- почему у тех животных, для которых тесная со-
вместная жизнь является преимуществом, агрессия по-
просту не запрещена? Именно потому, что ее функции,
рассмотренные нами в 3-й главе, необходимы!
Решение проблем, возникающих таким образом перед
обоими конструкторами эволюции, достигается всегда од-
ним и тем же способом. Полезный, необходимый инс-
тинкт -- вообще остается неизменным; но для особых слу-
114
чаев, где его проявление было бы вредно, вводится специ-
ально созданный механизм торможения. И здесь снова
культурно-историческое развитие народов происходит
аналогичным образом; именно потому важнейшие требо-
вания Моисеевых и всех прочих скрижалей -- это не пред-
тисания, а запреты. Нам еще придется подробнее гово-
ьрить о том, о чем здесь лишь предварительно упомянем:
передаваемые традицией и привычно выполняемые табу
имеют какое-то отношение к разумной морали -- в пони-
мании Иммануила Канта -- разве что у вдохновенного за-
конодателя, но никак не у его верующих последователей.
Как врожденные механизмы и ритуалы, препятствующие
асоциальному поведению животных, так и человеческие
табу определяют поведение, аналогичное истинно мо-
ральному лишь с функциональной точки зрения; во всем
остальном оно так же далеко от морали, как животное от
человека! Но даже постигая сущность этих движущих мо-
тивов, нельзя не восхищаться снова и снова при виде ра-
боты физиологических механизмов, которые побуждают
животных к самоотверженному поведению, направленно-
му на благо сообщества, как это предписывают нам, лю-
дям, законы морали.
Впечатляющий пример такого поведения, аналогичного
человеческой морали, являют так называемые турнирные
бои. Вся их организация направлена на то, чтобы выпол-
нить важнейшую задачу поединка -- определить, кто силь-
нее, -- не причинив серьезного вреда более слабому. По-
скольку рыцарский турнир или спортивное состязание име-
ют ту же цель, то все турнирные бои неизбежно производят
даже на знающих людей впечатление "рыцарственности",
или "спортивного благородства". Среди цихлид есть вид,
Cichlasoma biocellatum, который именно из-за этого приоб-
рел свое название, широко распространенное у американ-
ских любителей: у них эта рыбка называется "Джек Дэмп-
си" по имени боксера, чемпиона мира, который прославил-
ся своим безупречным поведением на ринге.
О турнирных боях рыб и, в частности, о процессах ри-
туализации, которые привели к ним от первоначальных
подлинных боев, мы знаем довольно много. Почти у всех
костистых рыб настоящей схватке предшествуют угрожа-
115
ющие позы, которые, как уже говорилось, всегда вытека-
ют из конфликта между стремлениями напасть и бежать.
Среди этих поз особенно заметна как специальный ритуал
так называемая демонстрация развернутого бока, которая
первоначально наверняка возникла за счет того, что рыба
под влиянием испуга отворачивается от противника и од-
новременно, готовясь к бегству, разворачивает верти-
кальные плавники. Но поскольку при этих движениях
противнику предъявляется контур тела максимально воз-
можных размеров, то из них -- путем мимического утри-
рования при добавочных изменениях морфологии плав-
ников -- смогла развиться та впечатляющая демонстра-
ция развернутого бока, которую знают все аквариумисты,
да и не только они, по сиамским бойцовым рыбкам и по
другим популярным породам рыб.
В тесной связи с угрозой развернутым боком у кости-
стых рыб возник очень широко распространенный запуги-
вающий жест -- так называемый удар хвостом. Из пози-
ции развернутого бока рыба, напрягая все тело и далеко
оттопыривая хвостовой плавник, производит сильный
удар хвостом в сторону противника. Хотя сам удар до про-
тивника не доходит, но рецепторы давления на его боко-
вой линии воспринимают волну, сила которой, очевидно,
сообщает ему о величине и боеспособности его соперника,
так же как и размеры контура, видимого при демонстра-
ции развернутого бока.
Другая форма угрозы возникла у многих окуневых и у
других костистых рыб из заторможенного страхом фрон-
тального удара. В исходной позиции для броска вперед оба
противника изгибают свои тела, словно напряженные S-
образные пружины, и медленно плывут друг другу на-
встречу, как можно сильнее топорща жаберные крышки.
Это соответствует разворачиванию плавников при угрозе
боком, поскольку увеличивает контур тела, видимый про-
тивником. Из фронтальной угрозы у очень многих рыб
иногда получается, что оба противника одновременно
хватают друг друга за пасть, но -- в соответствии с конф-
ликтной ситуацией, из которой возникла сама фронталь-
ная угроза, -- они всегда делают это не резко, не ударом,
а словно колеблясь, заторможенно. Из этой формы борьбы
116
у некоторых -- и у лабиринтовых рыб, лишь отдаленно
примыкающих к большой группе окуневых, и у цихлид,
типичных представителей окуневых, -- возникла инте-
реснейшая ритуализованная борьба, при которой оба со-
перника в самом буквальном смысле слова "меряются си-
лами", не причиняя друг другу вреда. Они хватают друг
друга за челюсть -- а у всех видов, для которых характе-
рен этот способ турнирного боя, челюсть покрыта тол-
стым, трудноуязвимым слоем кожи -- и тянут изо всех
сил. Так возникает состязание, очень похожее на старую
борьбу на поясах у швейцарских крестьян, которое может
продолжаться по нескольку часов, если встречаются рав-
ные противники. У двух в точности равных по силе самцов
красивого синего вида широколобых окуньков мы запро-
токолировали однажды такой поединок, длившийся с 8.30
утра до 2.30 пополудни.
За этим "перетягиванием пасти" -- у некоторых видов
это, скорее, "переталкивание", потому что рыбы не тянут,
а толкают друг друга, -- через какое-то время, очень раз-
ное для разных видов, следует настоящая схватка, при ко-
торой рыбы уже без каких-либо запретов стремятся бить
друг друга по незащищенным бокам, чтобы нанести про-
тивнику по возможности серьезный урон. Таким образом,
препятствующий кровопролитию "турнир" угроз и следу-
ющая непосредственно за ним прикидка сил первоначаль-
но наверняка были лишь прелюдией к настоящей "мужей
истребляющей битве". Однако такой обстоятельный про-
лог уже выполняет крайне важную задачу, поскольку да-
ет возможность более слабому сопернику своевременно
отказаться от безнадежной борьбы. Именно так и выпол-
няется в большинстве случаев важнейшая видосохраняю-
щая функция поединка -- выбор сильнейшего, -- без того
чтобы один из соперников был принесен в жертву или да-
же хотя бы поранен. Лишь в тех редких случаях, когда
бойцы совершенно равны по силе, к решению приходится
идти кровавым путем.
Сравнение разных видов, обладающих менее и более
специализированным турнирным боем, -- а также изуче-
ние этапов развития отдельного животного от безудержно
драчливого малька до благородного "Джека Дэмпси", --
117
дают нам надежную основу для понимания того, как раз-
вивались турнирные бои в процессе эволюции. Рыцарски
благородный турнирный бой возникает из жестокой борь-
бы без правил прежде всего за счет трех независимых друг
от друга процессов; ритуализация, с которой мы познако-
мились в прежних главах, -- лишь один из них, хотя и
важнейший.
Первый шаг от кровавой борьбы к турнирному бою со-
стоит, как уже упоминалось, в увеличении промежутка
времени между началом постепенно усиливающихся уг-
рожающих жестов и заключительным нападением. У ви-
дов, сражающихся по-настоящему (например, у много-
цветного хаплохромиса), отдельные фазы угроз -- распу-
скание плавников, демонстрация развернутого бока, раз-
дувание жаберных крышек, борьба пастью -- длятся лишь
секунды, а затем тотчас же следуют первые таранные уда-
ры по бокам противника, причиняющие тяжелые ране-
ния. При быстрых приливах и отливах возбуждения, ко-
торые так характерны для этих злобных рыбок, некоторые
из упомянутых ступеней нередко пропускаются. Особен-
но "вспыльчивый" самец может войти в раж настолько бы-
стро, что начинает враждебные действия сразу же с серь-
езного таранного удара. У близкородственного, тоже аф-
риканского вида хемихромисов такое не наблюдается ни-
когда; эти рыбки всегда строго придерживаются последо-
вательности угрожающих жестов, каждый из которых вы-
полняют довольно долго, часто по многу минут, прежде
чем переходят к следующему.
Это четкое разделение во времени допускает два физи-
ологических объяснения. Или дальше друг от друга распо-
ложены пороги возбуждения, при которых отдельные дей-
ствия включаются по очереди -- по мере возрастания го-
товности к борьбе, -- так что их последовательность со-
храняется и при некотором ослаблении или усилении яро-
сти; или же нарастание возбужденности "дросселирова-
но", что приводит к более пологой и правильно возраста-
ющей кривой. Есть основания, говорящие в пользу перво-
го из этих предположений, но, обсуждая их здесь, мы ук-
лонились бы слишком далеко.
Рука об руку с увеличением продолжительности от-
118
дельных угрожающих действий идет их ритуализация,
которая -- как уже описано ранее -- приводит к мимиче-
скому утрированию, ритмическому повторению и к появ-
лению структур и красок, оптически подчеркивающих
эти действия. Увеличенные плавники с ярким рисунком,
который становится виден лишь в развернутом состоянии,
броские пятна на жаберных крышках, которые становятся
видны лишь при фронтальной угрозе, и множество других
столь же театральных украшений превращают турнир-
ный бой в одно из самых увлекательных зрелищ, какие
только можно увидеть, изучая поведение высших живо-
тных. Пестрота горящих возбуждением красок, размерен-
ная ритмика угрожающих движений, выпирающая мощь
соперников -- все это почти заставляет забыть, что здесь
происходит настоящая борьба, а не специально постав-
ленный спектакль.
И наконец, третий процесс, весьма способствующий
превращению кровавой борьбы в благородное состязание
турнирного боя и не менее ритуализации важный для на-
шей темы: возникают специальные физиологические ме-
ханизмы поведения, которые тормозят опасные движе-
ния при атаке. Вот несколько примеров.
Если два "Джек Дэмпси" достаточно долго простоят
друг против друга с угрозой развернутым боком и хвосто-
выми ударами, то вполне может случиться, что один из
них соберется перейти к "перетягиванию пасти" на секун-
ду раньше другого. Он выходит из "боковой стойки" и с
раскрытыми челюстями бросается на соперника, который
еще продолжает угрожать боком и потому подставляет зу-
бам нападающего незащищенный фланг. По тот никогда
не использует эту слабость позиции, он непременно оста-
навливает свой бросок до того, как его зубы коснутся кожи
противника.
Мой покойный друг Хорст Зиверт описал и заснял на
пленку аналогичное до мельчайших подробностей явле-
ние у ланей. У них высокоритуализованному бою на ро-
гах -- когда кроны дугообразными движениями ударяют-
ся одна о другую, а затем совершенно определенным обра-
зом раскачиваются взад и вперед -- предшествует угроза
развернутым боком, во время которой каждый из самцов
119
проходит мимо соперника молодцеватым четким шагом,
покачивая при этом рогами вверх и вниз. Затем оба вдруг,
как по команде, останавливаются, поворачиваются друг
другу навстречу и опускают головы, так что рога с треском
сшибаются у самой земли, сплетаясь между собой. После
этого следует совершенно безопасная борьба, при кото-
рой -- в точности как при перетягивании пасти у "Джеков
Дэмпси" -- побеждает тот, кто продержится дольше. У ла-
ней тоже может случиться, что один из бойцов переходит
ко второй фазе борьбы раньше другого и при этом нацели-
вает свое оружие в незащищенный бок соперника, что при
могучем размахе тяжелых и острых рогов выглядит чрез-
вычайно опасно. Но еще раньше, чем окунь, олень тормо-
зит это движение, поднимает голову -- и видит, что ниче-
го не подозревающий противник продолжает гарцевать и
уже отошел от него на несколько метров. Тогда он рысью
подбегает к тому вплотную и, успокоившись, снова начи-
нает гарцевать боком к нему, покачивая рогами, до тех
пор, пока оба не перейдут к борьбе более согласованным
взмахом рогов.
В царстве высших позвоночных существует неисчис-
лимое множество подобных запретов причинять вред со-
родичу. Они часто играют существенную роль и там, где
наблюдатель, очеловечивающий поведение животных,
вообще не заметил бы ни наличия агрессии, ни необходи-
мости специальных механизмов для ее подавления. Если
верить во "всемогущество" "безошибочных" инстинк-
тов -- кажется просто парадоксальным, что самке, напри-
мер, необходимы специальные механизмы торможения,
чтобы блокировать ее агрессивность по отношению к соб-
ственным детям, особенно новорожденным или только что
вылупившимся из яйца.
В действительности эти специальные механизмы, тор-
мозящие агрессию, чрезвычайно нужны, потому что жи-
вотные, заботящиеся о потомстве, как раз ко времени по-
явления малышей должны быть особенно агрессивны по
отношению ко всем прочим существам. Птица, защищая
свое потомство, должна нападать на любое приближаю-
щееся к гнезду животное, с которым она хоть сколько-ни-
будь соразмерна. Индюшка, пока она сидит на гнезде,
120
должна быть постоянно готова с максимальной энергией
нападать не только на мышей, крыс, хорьков, ворон, со-
рок, и т.д, и т.д., -- но и на своих сородичей: на индюка с
шершавыми ногами, на индюшку, ищущую гнездо, пото-
му что они почти так же опасны для ее выводка, как и
хищники. И, естественно, она должна быть тем агрессив-
нее, чем ближе подходит угроза к центру ее мира, к ее
гнезду. Только собственному птенцу, который вылезает
из скорлупы, она не должна причинить никакого вреда!
Как обнаружили мои сотрудники Вольфганг и Маргрет
Шляйдты, это торможение у индюшки включается только
акустически. Для изучения некоторых реакций самцов-
индюков на акустические стимулы они лишили слуха не-
скольких птиц посредством операции на внутреннем ухе.
Эту операцию можно проделать только на новорожденном
цыпленке, а в тот момент различить пол еще трудно, поэ-
тому среди глухих птиц случайно оказалось и несколько
самок. Ни на что другое они не годились, зато послужили
замечательным материалом для изучения функции от-
ветного поведения, которое играет столь существенную
роль в связях между матерью и ребенком. Мы знаем, на-
пример, о серых гусях, что они сразу после появления на
свет принимают за свою мать любой объект, который от-
ветит звуком на их "писк одиночества". Шляйдты хотели
предложить только что вылупившимся индюшатам выбор
между индюшкой, которая слышит и правильно отвечает
на их писк, и глухой, от которой ожидалось, что она -- не
слыша писка птенцов -- будет издавать свои призывы
случайным образом.
Как это часто случается при исследовании поведения,
эксперимент дал результаты, которых никто не ожидал, но
которые оказались гораздо интереснее, чем ожидалось.
Глухие индюшки совершенно нормально высиживали
птенцов, как и до того их социальное и половое поведение
вполне отвечали норме. Но когда стали появляться на свет
их индюшата -- оказалось, что материнское поведение
подопытных животных нарушено самым драматичным об-
разом: все глухие индюшки тотчас забивали насмерть всех
своих цыплят, как только те появлялись из яиц! Если глу-
хой индюшке, которая отсидела на искусственных яйцах
121
положенный срок и потому должна быть готова к приему
птенцов, показать однодневного индюшонка -- она реаги-
рует на него вовсе не материнским поведением: она не из-
дает призывных звуков; когда малыш приближается к ней
примерно на метр, она готовится к отпору -- распускает
перья, яростно шипит, -- а как только он оказывается в
пределах досягаемости ее клюва -- клюет его изо всех сил.
Если не предполагать, что у индюшки повреждено что-то
еще, кроме слуха, то такое поведение можно объяснить
только одним: у нее нет ни малейшей врожденной инфор-
мации о том, как должны выглядеть ее малыши. Она клюет
все, что движется около ее гнезда, если оно не настолько ве-
лико, чтобы реакция бегства у нее пересилила агрессию.
Только писк индюшонка -- и ничто больше -- посредством
врожденного механизма включает материнское поведение,
одновременно затормаживая агрессию.
Последующие эксперименты с нормальными, слыша-
щими индюшками подтвердили правильность этой интер-
претации. Если к индюшке, сидящей на гнезде, подтяги-
вать на нитке, как марионетку, натурально сделанное чу-
чело индюшонка, то она клюет его точно так же, как глу-
хая. Но стоит включить встроенный в эту куклу малень-
кий динамик, из которого раздается магнитофонная за-
пись "плача" индюшонка, -- нападение резко обрывается
вмешательством торможения, явно очень сильного, так
же внезапно, как это описано выше на примере цихлид и
ланей. Индюшка начинает издавать типичные призывные
звуки, соответствующие квохтанью домашних кур.
Каждая неопытная индюшка, только что впервые выси-
девшая цыплят, нападает на все предметы, которые дви-
жутся возле ее гнезда, размерами, грубо говоря, от земле-
ройки до крупного кота. У такой птицы нет врожденного
"знания", как именно выглядят хищники, которых нужно
отгонять. На беззвучно приближающееся чучело ласки или
хомяка она нападает не более яростно, чем на чучело индю-
шонка, но, с другой стороны, готова тотчас по-матерински
принять обоих хищников, если они предъявят "удостовере-
ние индюшонка" -- ту же запись цыплячьего писка -- че-
рез встроенный микродинамик. Испытываешь ужасное
чувство, когда такая индюшка, только что яростно клевав-
122
шая беззвучно приближавшегося цыпленка, с материн-
ским призывом распускает перья, чтобы с готовностью при-
нять под себя пищащее чучело хорька, подменного ребенка
в самом отчаянном смысле этого слова.
Единственный признак, который, по-видимому, врож-
денным образом усиливает реакцию на врага, -- это воло-
сяной покров, пушистая поверхность объекта. По крайней
мере, из наших первых опытов мы вынесли впечатление,
что мохнатые куклы раздражают индюшек сильнее, чем
гладкие. В таком случае индюшонок -- он имеет как раз
подходящие размеры, движется около гнезда, да еще вдо-
бавок покрыт пухом -- просто не может не вызывать у ма-
тери постоянного оборонительного поведения, которое
должно столь же постоянно подавляться цыплячьим пис-
ком, чтобы предотвратить детоубийство. Это относится,
во всяком случае, к птицам, выводящим потомство впер-
вые и еще не знающим по опыту, как выглядят их собст-
венные дети. Их поведение быстро меняется при индиви-
дуальном обучении.
Только что описанный, примечательно противоречи-
вый состав "материнского" поведения индюшки заставля-
ет нас задуматься. Совершенно очевидно -- не существу-
ет ничего такого, что само по себе можно было бы назвать
"материнским инстинктом" или "инстинктом заботы о по-
томстве", раз нет даже врожденной "схемы" врожденного
узнавания собственных детей. Целесообразное, с точки
зрения сохранения вида, обращение с потомством являет-
ся, скорее, результатом множества эволюционно возник-
ших способов действия, реакций и торможений, организо-
ванных Великими Конструкторами таким образом, что
все вместе они действуют при нормальных внешних усло-
виях как целостная система, "как будто" данное животное
знает, что ему нужно делать в интересах выживания вида
и его отдельных особей. Такая система уже является тем,
что вообще можно было бы назвать "инстинктом"; в слу-
чае нашей индюшки -- инстинктом заботы о потомстве.
Но даже если рассматривать это понятие таким обра-
зом -- все равно оно вводит в заблуждение, потому что не
существует строго ограниченной системы, которая выпол-
няла бы функции, соответствующие только этому опреде-
123
лению. Напротив, в ее общую структуру встроены и такие
побуждения, которые имеют совершенно другие функ-
ции, как агрессия и включающие ее рецепторные меха-
низмы в нашем примере. Кстати, тот факт, что индюшка
разъяряется при виде пушистых цыплят, бегающих вок-
руг гнезда, -- это отнюдь не нежелательный побочный
эффект. Напротив, для защиты потомства в высшей сте-
пени полезно, чтобы цыплята -- особенно их красивые
пушистые шубки -- с самого начала приводили мать в
раздраженное состояние готовности к атаке. На детей она
напасть не может -- этому надежно препятствует тормо-
жение, вызванное их писком, -- тем легче она разряжает
свою ярость на другие объекты, оказавшиеся вблизи.
Единственная специфическая структура, вступающая в
действие только в этой системе поведения, -- это избира-
тельный ответ на писк птенцов, торможение удара.
Итак, если у видов, заботящихся о потомстве, мать не
обижает своих малышей -- это вовсе не само собой разу-
меющийся закон природы; в каждом отдельном случае это
должно быть обеспечено особым механизмом торможе-
ния, об одном из которых мы только что узнали на приме-
ре индюшки. Каждый, кто работал в зоопарке, разводил
кроликов или пушного зверя, может рассказать свою ис-
торию о том, как мало нужно, чтобы поломать аналогич-
ные механизмы торможения. Я знаю один случай, когда
самолет Люфтганзы, сбившись в тумане с курса, низко
пролетел над фермой чернобурых лисиц и из-за этого все
самки, которые недавно ощенились, возбудившись, со-
жрали своих щенков.
У многих позвоночных, которые вовсе не заботятся о
потомстве или заботятся лишь ограниченное время, ма-
лыши рано -- часто задолго до достижения окончатель-
ных размеров -- бывают такими же ловкими, пропорцио-
нально такими же сильными и почти такими же умными,
как взрослые (впрочем, эти виды так или иначе не могут
научиться слишком многому). Поэтому они не особенно
нуждаются в защите, и старшие родичи обходятся с ними
безо всяких церемоний. Совсем иначе обстоит дело у тех
высокоорганизованных существ, у которых обучение и
индивидуальный опыт играют большую роль и у которых
124
родительская опека должна продолжаться долго уже пото-
му, что "жизненная школа" детей требует много времени.
На тесную связь между способностью к обучению и про-
должительностью заботы о потомстве уже указывали
многие биологи и социологи.
Молодой пес, волк или ворон уже по достижении окон-
чательных взрослых размеров -- хотя еще не окончатель-
ного веса -- бывает неловким, неуклюжим, сырым созда-
нием, которое было бы совершенно неспособно защитить
себя в случае серьезного нападения своего взрослого соро-
дича, не говоря уж о том, чтобы спастись от него стреми-
тельным бегством. Казалось бы, молодым животным на-
званных видов -- и многих подобных -- и то, и другое
крайне необходимо: ведь они безоружны не только против
внутривидовой агрессии, но и против охотничьих приемов
своих сородичей, если речь идет о крупных хищниках. Од-
нако каннибализм у теплокровных позвоночных встреча-
ется очень редко. У млекопитающих он, вероятно, исклю-
чается главным образом тем, что сородичи "невкусны",
что довелось узнать многим полярным исследователям
при попытках скормить живым собакам мясо умерших
или забитых по необходимости. Лишь истинно хищные
птицы, прежде всего ястребы, могут иногда в тесной нево-
ле убить и съесть своего сородича; однако я не знаю ни од-
ного случая, чтобы подобное наблюдали в охотничьих
угодьях. Какие сдерживающие факторы препятствуют
этому -- пока неизвестно.
Для уже выросших, но еще неуклюжих молодых живо-
тных и птиц, о которых идет речь, простое агрессивное по-
ведение взрослых, очевидно, гораздо опаснее любых кан-
нибальских прихотей. Эта опасность устраняется целым
рядом очень четко организованных механизмов торможе-
ния, тоже почти неисследованных. Исключение составля-
ет механизм поведения в бездушном сообществе кваквы,
которому мы еще посвятим специальную небольшую гла-
ву, -- его легко понять. Этот механизм позволяет оперив-
шимся молодым птицам оставаться в колонии, хотя в ее
тесных границах буквально каждая ветка на дереве явля-
ется предметом яростного соперничества соседей. Пока
молодая кваква, покинув гнездо, еще попрошайничает --
125
это уже само по себе создает ей абсолютную защиту от лю-
бого нападения местной взрослой птицы. Прежде чем
старшая птица вообще соберется клюнуть птенца, тот,
квакая и хлопая крыльями, стремительно бросается к ней,
старается схватить ее за клюв и "подоить" -- потянуть
клюв книзу, -- как это всегда делают дети с клювами ро-
дителей, когда хотят, чтобы им отрыгнули пищу. Молодая
кваква не знает в лицо своих родителей, и я не уверен, что
эти последние узнают индивидуально своих детей; навер-
няка узнают друг друга только молодые птицы из одного
гнезда. Как старая кваква, у которой нет настроения кор-
мить, боязливо улетает, спасаясь от нападения собствен-
ного дитяти, -- точно так же она улетает и от любого чу-
жого; у нее и в мыслях нет ударить его. Аналогичные слу-
чаи мы знаем у многих животных, у которых от внутриви-
довой агрессии защищает инфантильное поведение.
Еще более простой механизм позволяет молодой пти-
це -- уже взрослой, уже независимой, но еще далеко не
равной в борьбе -- приобрести небольшой собственный
участок в пределах колонии. Молодая кваква, которая
почти три года носит детский костюмчик в полоску, воз-
буждает у взрослых гораздо менее интенсивную агрессию,
нежели птица во взрослом оперении. Это приводит к ин-
тересному явлению, которое я неоднократно наблюдал в
Альтенберге, в колонии свободно гнездившейся кваквы.
Молодая кваква совершенно безо всякого умысла призем-
ляется где-нибудь в пределах семейного участка насижи-
вающей пары -- и ей везет: она попала не в центр его, око-
ло гнезда, который свирепо охраняется, а села подальше.
Но при этом она разозлила соседа, который начинает на-
ступать на пришельца в угрожающей позе -- ползком,
как это всегда бывает у кваквы. Однако при этом движе-
нии он приближается и к расположенному в том же на-
правлении гнезду соседей, сидящей на яйцах пары, а по-
скольку он своей раскраской и угрожающей позой вызы-
вает гораздо большую агрессивность, чем тихо и испуган-
но сидящая молодая птица, -- именно его и берут на муш-
ку соседи, поднимаясь в контратаку. Часто эта контратака
проходит на волосок от молодой птицы и тем самым защи-
щает ее. Поэтому кваквы "в полоску" всегда устраиваются
126
между территориями постоянных жителей, выращиваю-
щих потомство, в строго определенных пределах, где по-
явление взрослой птицы провоцирует нападение хозяина,
а появление молодой -- еще нет.
Не так легко разобраться в механизме торможения,
который надежно запрещает взрослым собакам всех евро-
пейских пород серьезно укусить молодую, в возрасте до
7--8 месяцев. По наблюдениям Тинбергена, у гренланд-
ских эскимосских собак этот запрет ограничивается моло-
дежью собственной стаи; запрета кусать чужих щенков у
них не существует. Быть может, так же обстоит дело и у
волков. Каким образом узнается молодость собрата по ви-
ду -- это еще не совсем ясно. Во всяком случае, рост не иг-
рает здесь никакой роли: крошечный, но старый и злоб-
ный фокстерьер относится к громадному ребенку-сенбер-
нару, уже смертельно надоевшему своими неуклюжими
приглашениями поиграть, так же терпеливо и дружелюб-
но, как к щенку такого же возраста собственной породы.
Вероятно, существенные признаки, вызывающие это тор-
можение, содержатся в поведении молодой собаки, а воз-
можно и в запахе. Последнее проявляется в том, каким об-
разом молодая собака прямо-таки напрашивается на нюх-
контроль: если только приближение взрослого пса кажет-
ся молодому в какой-то степени опасным -- он тотчас бро-
сается на спину и тем самым предъявляет свой еще голень-
кий щенячий животик, и к тому же выпускает несколько
капель, которые взрослый тотчас же нюхает.
Пожалуй еще интереснее и загадочнее, чем торможе-
ние, охраняющее уже подросшую, но еще беспомощную
молодежь, -- тот тормозящий агрессию механизм поведе-
ния, который запрещает "нерыцарское" поведение по от-
ношению к "слабому полу". У толкунчиков, поведение ко-
торых уже описывалось, у богомолов и у многих других
насекомых -- как и у многих пауков -- самки, как извест-
но, являются сильным полом, и необходимы специальные
механизмы поведения, препятствующие тому, что счаст-
ливый жених будет съеден раньше времени. У мантид --
богомолов, -- как известно, самка зачастую с аппетитом
доедает переднюю половину самца, в то время как его за-
127
дняя половина безмятежно выполняет великую миссию
оплодотворения.
Однако здесь нас должны занимать не эти капризы
природы, а те механизмы, которые у очень многих птиц и
млекопитающих -- вплоть до человека -- очень затруд-
няют избиение представительниц слабого пола, если не
полностью препятствуют ему. Что касается человека --
максима "Женщина неприкосновенна" справедлива лишь
отчасти. В берлинском юморе, который часто смягчает до-
бросердечием вообще-то мрачноватые краски, побитая
мужем женщина говорит рыцарски вмешавшемуся прохо-
жему: "Ну а вам-то что за дело, коль меня мой милый
бьет?!" Но среди животных есть целый ряд видов, у кото-
рых при нормальных, т.е. не патологических, условиях
никогда не бывает, чтобы самец всерьез напал на самку.
Это относится, например, к собакам и, без сомнения, к
волкам. Я бы совершенно не доверял кобелю, укусившему
суку, и посоветовал бы его хозяину повышенную осторож-
ность -- особенно если в доме есть дети, -- потому что в
социальном торможении этого пса явно что-то нарушено.
Однажды я пробовал выдать замуж свою суку Стази за ог-
ромного сибирского волка; когда я начал играть с ним --
она пришла в ярость от ревности и совсем всерьез набро-
силась на него. Единственное, что он сделал, -- подставил
озверевшей рыжей фурии свое огромное светло-серое пле-
чо, чтобы принять ее укусы на менее ранимое место. Со-
вершенно такой же абсолютный запрет обидеть самку су-
ществует у некоторых вьюрковых птиц, скажем у снеги-
ря, и даже у некоторых рептилий, как, например, у зеле-
ной ящерицы.
У самцов этого вида агрессивное поведение вызывает-
ся нарядом соперника, прежде всего ультрамариново-си-
ним горлом и зеленой окраской остального тела, от кото-
рой и пошло название ящериц. Торможение, запрещаю-
щее кусать самку, явно основано на обонятельных при-
знаках. Это мы с Г.Китцлером однажды узнали, когда са-
мую крупную самку из наших зеленых ящериц коварно
раскрасили под самца с помощью жирных цветных мел-
ков. Когда мы выпустили прекрасную даму обратно в
вольер, то она -- разумеется, не подозревая о своей внеш-
128
ности, -- кратчайшим путем побежала на территорию
своего супруга. Увидев ее, он яростно бросился на предпо-
лагаемого самца-пришельца и широко раскрыл пасть для
укуса. Но тут он уловил запах загримированной дамы и
затормозил так резко, что его занесло и перевернуло. За-
тем он обстоятельно обследовал ее языком -- и после того
уже не обращал внимания на зовущую к бою расцветку,
что уже само по себе примечательно для рептилии. Но са-
мое интересное -- это происшествие настолько потрясло
нашего изумрудного рыцаря, что еще долго после того он
и настоящих самцов сначала ощупывал языком, т.е. про-
верял их запах, и лишь потом переходил к нападению.
Так его задело за живое то, что едва не укусил даму!
Можно было бы подумать, что у тех видов, где кавале-
рам абсолютно запрещено кусать самок, дамы обходятся
со всем мужским полом весьма дерзко и заносчиво. Как
это ни загадочно -- все обстоит как раз наоборот. Агрес-
сивные крупные самки зеленой ящерицы, затевающие
яростные баталии со своими сестрами, в буквальном
смысле ползают на брюхе и перед самым юным, самым хи-
лым самцом, даже если он втрое меньше ее весом, а его
мужественность едва проявляется синим оттенком на гор-
ле, который можно сравнить с первым пухом на подбород-
ке гимназиста. Самка поднимает от земли передние лапки
и своеобразно встряхивает ими, словно хочет заиграть на
рояле. Так же и суки -- особенно тех пород, которые близ-
ки к северному волку, -- относятся к избранному кобелю
прямо-таки со смиренным почтением, хотя он никогда не
кусал и вообще не доказывал свое превосходство каким-
либо проявлением силы; они проявляют здесь почти такое
же чувство, какое испытывают к человеку-хозяину. Од-
нако самое интересное и самое непонятное -- это иерар-
хические отношения между самцами и самками у некото-
рых вьюрковых птиц из хорошо известного семейства кар-
дуелид, к которому относятся чижи, щеглы, снегири, зе-
ленушки и многие другие, в том числе канарейки.
У зеленушек, например, согласно наблюдениям
Р. Хинде, непосредственно в период размножения самка
стоит выше самца, а в остальное время года -- наоборот. К
этому выводу приводит простое наблюдение, кто кого
129
клюет и кто кому уступает. У снегирей, которых мы знаем
особенно хорошо благодаря исследованиям Николаи, на
основании таких же наблюдений и умозаключений можно
прийти к выводу, что у этого вида, где пары остаются не-
рушимы из года в год, самка всегда иерархически выше
самца. Снегирь-дама всегда слегка агрессивна, кусает
супруга, и даже в церемонии ее приветствия, в так назы-
ваемом "поцелуе", содержится изрядная толика агрессии,
хотя и в строго ритуализованной форме. Снегирь, напро-
тив, никогда не кусает и не клюет свою даму, и если су-
дить об их иерархических отношениях упрощенно --
только на основании того, кто кого клюет, -- можно ска-
зать, что она, несомненно, доминирует над ним. Но если
присмотреться внимательнее, то приходишь к противопо-
ложному мнению. Когда супруга кусает снегиря, то он
принимает позу отнюдь не подчинения или хотя бы испу-
га, а наоборот -- сексуальной готовности, даже нежности.
Таким образом, укусы самки не приводят самца в иерар-
хически низшую позицию. Напротив, его пассивное пове-
дение, манера, с какой он принимает наскоки самки, не
впадая в ответную агрессию и, главное, не утрачивая сво-
его сексуального настроя, -- явно "производит впечатле-
ние", и не только на человека-наблюдателя.
Совершенно аналогично ведут себя самцы собаки и
волка по отношению к любым нападениям слабого пола.
Даже если такие нападения вполне серьезны, как в случае
с моей Стази, -- ритуал безоговорочно требует от самца,
чтобы он не только не огрызался, но и неуклонно сохранял
бы "приветливое лицо" -- держал бы уши вверх-назад и
не топорщил шерсть на загривке. Кеер smiling! Единст-
венная защита, какую мне приходилось наблюдать в по-
добных случаях, -- интересно, что ее описал и Джек Лон-
дон в "Белом клыке", -- состоит в резком повороте задней
части туловища, который действует в высшей степени
"броско", особенно когда массивный кобель, сохраняя
свою дружелюбную улыбку, отшвыривает крикливо на-
падающую на него сучку на метр в сторону.
Мы вовсе не приписываем дамам птичьего или собачь-
его племени чрезмерно человеческих качеств, когда ут-
верждаем, что пассивная реакция на их агрессивность
130
производит на них впечатление. Невпечатляемость про-
изводит сильное впечатление -- это очень распространен-
ный принцип, как следует из многократных наблюдений
за борьбой самцов прыткой ящерицы. В поразительно ри-
туализованных турнирных боях этих ящериц самцы
прежде всего в особой позе демонстрируют друг другу
свою тяжело бронированную голову, затем один из сопер-
ников хватает противника, но после короткой борьбы от-
пускает и ждет, чтобы тот в свою очередь схватил его. При
равносильных противниках выполняется множество та-
ких "ходов", пока один из них -- совершенно невреди-
мый, но истощенный -- не прекратит борьбу. У ящериц,
как и у многих других холоднокровных животных, менее
крупные экземпляры "заводятся" несколько быстрее, т. е.
подъем нового возбуждения, как правило, происходит у
них быстрее, чем у более крупных и старых сородичей. В
турнирных боях это почти всегда приводит к тому, что
меньший из двух борцов первым хватает противника за
загривок и дергает из стороны в сторону. При значитель-
ной разнице в размерах самцов может случиться, что
меньший -- кусавший первым, -- отпустив, не ждет от-
ветного укуса, а тотчас исполняет описанную выше позу
смирения и убегает. Значит, и в чисто пассивном сопро-
тивлении противника он заметил, насколько тот превос-
ходит его.
Эти чрезвычайно комичные происшествия всегда на-
поминают мне одну сцену из давно забытого фильма Чар-
ли Чаплина: Чарли подкрадывается сзади к своему гро-
мадному сопернику, размахивается тяжелой палкой и изо
всех сил бьет его по затылку. Гигант удивленно смотрит
вверх и слегка потирает рукой ушибленное место, явно
убежденный, что его укусило какое-то летучее насекомое.
Тогда Чарли разворачивается -- и улепетывает так, как
это умел только он.
У голубей, певчих птиц и попугаев существует очень
примечательный ритуал, каким-то загадочным образом
связанный с иерархическими отношениями супругов, --
передача корма. Это кормление -- при поверхностном на-
блюдении его, как правило, принимают за "поцелуй", --
как и множество других внешне "самоотверженных" и "ры-
131
царственных" действий животных и человека, интересным
образом представляет собой не только социальную обязан-
ность, но и привилегию, которая причитается индивиду вы-
сшего ранга. В сущности, каждый из супругов предпочел бы
кормить другого, а не получать от него корм, по принципу
"Давать -- прекраснее, чем брать", или -- когда пища от-
рыгивается из зоба -- кормить прекраснее, чем есть. В бла-
гоприятных случаях удается увидеть совершенно недву-
смысленную ссору: супруги выясняют вопрос, кто же из них
имеет право кормить, а кому придется играть менее жела-
тельную роль несовершеннолетнего ребенка, который ра-
зевает клюв и позволяет кормить себя.
Когда Николаи однажды воссоединил после долгой
разлуки парочку одного из африканских видов мелких
вьюрковых, то супруги тотчас же узнали друг друга, радо-
стно полетели друг другу навстречу; но самка, очевидно,
забыла свое прежнее подчиненное положение, потому что
сразу вознамерилась отрыгивать из зоба и кормить парт-
нера. Однако и он сделал то же, так что первый момент
встречи был слегка омрачен выяснением отношений, в ко-
тором самец одержал верх; после этого супруга уже не пы-
талась кормить, а просила, чтобы кормили ее. У снегирей
супруги не расстаются круглый год; может случиться, что
самец начинает линять раньше, чем его супруга, и уро-
вень его сексуальных и социальных претензий понижает-
ся, в то время как самка еще вполне "в форме" в обоих
этих смыслах. В таких случаях -- они часто происходят и
в естественных условиях, -- как и в более редких, когда
самец утрачивает главенствующее положение из-за ка-
ких-либо патологических причин, нормальное направле-
ние передачи корма меняется на противоположное: самка
кормит ослабевшего супруга. Как правило, наблюдателю
кажется необычайно трогательным, что супруга так забо-
тится о своем больном муже. Как уже сказано, такое тол-
кование неверно: она и раньше, всегда с удовольствием
кормила бы его, если бы это не запрещалось ей его иерар-
хическим превосходством.
Таким образом, очевидно, что социальное первенство
самок у снегирей, как и у всех псовых, -- это лишь види-
мость, которая создается "рыцарским" запретом для самца
132
обидеть свою самку. Совершенно такое же, с формальной
точки зрения, поведение мужчины в западной культуре яв-
ляет замечательную аналогию между обычаем у людей и
ритуализацией у животных. Даже в Америке, в стране без-
граничного почитания женщины, по-настоящему покорно-
го мужа совершенно не уважают. Что требуется от идеаль-
ного мужчины, -- это, чтобы супруг, несмотря на подавля-
ющее духовное и физическое превосходство, в соответствии
с ритуально-регламентированным законом покорялся ма-
лейшему капризу своей самки. Знаменательно, что для
презираемого, по-настоящему покорного мужа существу-
ет определение, взятое из поведения животных. Про такого
говорят "hanpecked" (англ.) -- "курицей клеваный", -- и
это сравнение замечательно иллюстрирует ненормальность
мужской подчиненности, потому что настоящий петух не
позволяет себя клевать ни одной курице, даже своей фаво-
ритке. Впрочем, у петуха нет никаких запретов, которые
мешали бы ему клевать кур.
Самое сильное торможение, не позволяющее кусать
самку своего вида, встречается у европейского хомяка.
Быть может, у этих грызунов такой запрет особенно важен
потому, что у них самец гораздо крупнее самки, а длинные
резцы этих животных способны наносить особенно тяже-
лые раны. Эйбл-Эйбесфельдт установил, что, когда во вре-
мя короткого брачного периода самец вторгается на терри-
торию самки, проходит немалый срок, прежде чем эти зако-
ренелые индивидуалисты настолько привыкнут друг к дру-
гу, что самка начинает переносить приближение самца. В
этот период -- и только тогда -- хомяк-дама проявляет пуг-
ливость и робость перед мужчиной. В любое другое время
она -- яростная фурия, грызущая самца безо всякого удер-
жу. При разведении этих животных в неволе необходимо
своевременно разъединять партнеров после спаривания,
иначе дело доходит до мужских трупов.
Только что, при описании поведения хомяков, мы упо-
мянули три факта, которые характерны для всех механиз-
мов торможения, препятствующих убийству или серьез-
ному ранению, -- потому о них стоит поговорить более
подробно. Во-первых, существует зависимость между
действенностью оружия, которым располагает вид, и ме-
133
ханизмом торможения, запрещающим применять это
оружие против сородичей. Во-вторых, существуют ритуа-
лы, цель которых состоит в том, чтобы задействовать у аг-
рессивных сородичей именно эти механизмы торможе-
ния. В-третьих -- на эти механизмы нельзя полагаться
абсолютно, при случае они могут и не сработать.
В другом месте я уже подробно объяснял, что тормо-
жение, запрещающее убийство или ранение сородича,
должно быть наиболее сильным и надежным у тех видов,
которые, во-первых, как профессиональные хищники
располагают оружием, достаточным для быстрого и вер-
ного убийства крупной жертвы, а во-вторых -- социально
объединены. У хищников-одиночек -- например, у неко-
торых видов куниц или кошек -- бывает достаточно того,
что сексуальное возбуждение затормаживает и агрессию,
и охоту на такое время, чтобы обеспечить безопасное сои-
тие полов. Но если крупные хищники постоянно живут
вместе -- как волки или львы, -- надежные и постоянно
действующие механизмы торможения должны быть в ра-
боте всегда, являясь совершенно самостоятельными и не
зависящими от изменений настроения отдельного зверя.
Таким образом возникает особенно трогательный пара-
докс: как раз наиболее кровожадные звери -- прежде все-
го волк, которого Данте назвал "непримиримым зверем"
(bestia senza pace), -- обладают самыми надежными тор-
мозами против убийства, какие только есть на Земле. Ког-
да мои внуки играют со сверстниками -- присмотр кого-то
из взрослых необходим. Но я со спокойной душой остав-
ляю их одних в обществе нашей собаки, хотя это крупная
псина, помесь чау с овчаркой, чрезвычайно свирепая на
охоте. Социальные запреты, на которые я полагаюсь в по-
добных случаях, отнюдь не являются чем-то приобретен-
ным в процессе одомашнивания -- они, вне всяких сомне-
ний, перешли в наследство от волка.
Очевидно, что у разных животных механизмы соци-
ального торможения приводятся в действие очень разны-
ми признаками. Например, как мы видели, запрет кусать
самку у самцов зеленой ящерицы наверняка зависит от
химических раздражителей; несомненно, так же обстоит
дело и с запретом у кобеля кусать суку, а его бережное от-
134
ношение к любым молодым собакам явно вызывается и их
поведением. Поскольку торможение -- как еще будет по-
казано в дальнейшем -- это активный процесс, который
противостоит какому-то столь же активному побуждению
и подавляет его, или видоизменяет, то вполне правомочно
говорить, что процессы торможения высвобождаются,
разряжаются, точно так же как мы говорили о разрядке
какого-либо инстинктивного действия. Разнообразные
передатчики стимулов, которые у всех высших животных
включают в работу активное ответное поведение, в прин-
ципе не отличаются от тех, какие включают социальное
торможение. В обоих случаях передатчик стимула состоит
из бросающихся в глаза структур, ярких цветов и ритуа-
лизованных движений, а чаще всего -- из комбинации
всех этих компонентов. Очень хороший пример того, на-
сколько одинаковые принципы лежат в основе конструк-
ций для передачи стимулов, включающих и активное дей-
ствие, и торможение, -- являют релизер боевого поведе-
ния у журавлей и релизер запрета обидеть птенца у неко-
торых пастушковых птиц. В обоих случаях на затылке
птицы развилась маленькая тонзура, голое пятно, на ко-
тором под кожей находится сильно разветвленная сеть со-
судов, так называемое "набухающее тело". В обоих случа-
ях этот орган наполняется кровью и в таком состоянии,
как выпуклая рубиново-красная шапочка, демонстриру-
ется сородичу поворотом головы. Но функция этих двух
релизеров, возникших совершенно независимо друг от
друга, настолько противоположны, насколько это вообще
возможно: у журавлей этот сигнал означает агрессивное
настроение и, соответственно, вызывает у противника --
в зависимости от соотношения сил -- или контрагрессию,
или стремление к бегству. У водяного пастушка и некото-
рых родственных ему птиц -- и этот орган, и жест его де-
монстрации свойственны только птенцам и служат иск-
лючительно для того, чтобы включать у взрослых сороди-
чей специфический запрет обижать маленьких. Птенцы
водяных пастушков "по ошибке" трагикомично предъяв-
ляют свои рубиновые шапочки не только агрессорам свое-
го вида. Одна такая птаха, которую я растил у себя, под-
ставляла шапочку утятам; те, естественно, на этот сугубо
135
видовой сигнал водяного пастушка отвечали не торможе-
нием, а как раз клевали его в красную головку. И как ни
мягок клювик у крошечного утенка, но мне пришлось
разъединить птенцов.
Ритуализованные движения, обеспечивающие тормо-
жение агрессии у сородичей, обычно называют позами по-
корности или умиротворения; второй термин, пожалуй,
лучше, поскольку он не так склоняет к субъективизации
поведения животных. Церемонии такого рода, как и риту-
ализованные выразительные движения вообще, возника-
ют разными путями. При обсуждении ритуализации мы
уже видели, каким образом из конфликтного поведения,
из движений намерения и т. д. могут возникнуть сигналы
с функцией сообщения, и какую власть приобретают эти
ритуалы. Все это было необходимо, чтобы разъяснить
сущность и действие тех умиротворяющих движений, о
которых пойдет речь теперь.
Интересно, что громадное количество жестов умиро-
творения у самых различных животных возникло под се-
лекционным давлением, которое оказывали механизмы
поведения, вызывающие борьбу. Животное, которому
нужно успокоить сородича, делает все возможное, что-
бы -- если высказать это по-человечески -- не раздра-
жать его. Рыба, возбуждая у сородича агрессию, расцве-
чивает свой яркий наряд, распахивает плавники или жа-
берные крышки и демонстрирует максимально возмож-
ный контур тела, двигается резко, проявляя силу; когда
она просит пощады -- все наоборот, по всем пунктам. Она
бледнеет, по возможности прижимает плавники и повора-
чивается к сородичу, которого нужно успокоить, узким
сечением тела, двигается медленно, крадучись, букваль-
но пряча все стимулы, вызывающие агрессию. Петух,
серьезно побитый в драке, прячет голову в угол или за ка-
кое-нибудь укрытие, и таким образом отнимает у против-
ника непосредственные стимулы боевого возбуждения,
исходящие из его гребня и бороды. О некоторых коралло-
вых рыбах, у которых кричаще-яркий наряд описанным
образом запускает в ход внутривидовую агрессию, мы уже
знаем, что они снимают эту раскраску, когда должны мир-
но сойтись для спаривания.
136
При исчезновении сигнала, призывающего к борьбе,
поначалу избегается только выплеск внутривидовой аг-
рессии; активное торможение уже начатого нападения
еще не включается. Однако совершенно очевидно, что с
точки зрения эволюции здесь всего один шаг от первого до
второго; и как раз возникновение умиротворяющих жес-
тов из сигналов борьбы "с обратным знаком" являет тому
прекрасный пример. Естественно, у очень многих живо-
тных угроза заключается в том, что противнику много-
значительно "суют под нос" свое оружие, будь то зубы,
когти, клюв, сгиб крыла или кулак. Поскольку у таких ви-
дов все эти прелестные жесты принадлежат к числу сигна-
лов, "понимание" которых заложено в наследственности,
то в зависимости от силы адресата они вызывают у него
либо ответную угрозу, либо бегство; а способ возникнове-
ния жестов, предотвращающих борьбу, определен здесь
однозначно: они должны состоять в том, что ищущее мира
животное отворачивает оружие от противника.
Однако оружие почти никогда не служит только для
нападения, оно необходимо и для защиты, для отражения
ударов, -- и потому в этой форме жестов умиротворения
есть большое "но": каждое животное, выполняющее такой
жест, очень опасно разоружается, а во многих случаях и
подставляет противнику незащищенным самое уязвимое
место своего тела. Тем не менее эта форма жеста покорно-
сти распространена чрезвычайно широко, и была "найде-
на" независимо друг от друга самыми различными группа-
ми позвоночных. Побежденный волк отворачивает голову
и подставляет победителю чрезвычайно ранимую боко-
вую сторону шеи, выгнутую навстречу укусу. Галка под-
ставляет под клюв той, кого нужно умиротворить, свой
незащищенный затылок: как раз то место, которое стара-
ются достать эти птицы при серьезном нападении с целью
убийства. Это совпадение настолько бросается в глаза, что
я долгое время думал, будто такое выпячивание самого
уязвимого места существенно для действенности позы
умиротворения. У волка и собаки это выглядит действи-
тельно так, потому что молящий о пощаде подставляет по-
бедителю яремную вену. И хотя отведение оружия, не-
сомненно, было поначалу единственным действующим
137
элементом в жесте умиротворения, -- в моем прежнем
предположении есть определенная доля истины.
Если бы зверь внезапно подставил разъяренному про-
тивнику самую ранимую часть тела незащищенной, пола-
гаясь лишь на то, что происходящее при этом выключение
боевых стимулов будет достаточным, чтобы предотвра-
тить его атаку, -- это было бы самоубийственной затеей.
Мы слишком хорошо знаем, насколько медленно происхо-
дит переход к равновесию от господства одного инстинкта
над другим, и потому можем смело утверждать, что про-
стое изъятие боевого стимула повело бы лишь к постепен-
ному снижению агрессивности нападающего животного.
Таким образом, если внезапное принятие позы покорно-
сти тотчас же останавливает еще грозящее нападение по-
бедителя, то мы имеем право с достаточной достоверно-
стью предположить, что такая поза создает специальную
стимулирующую ситуацию -- и тем самым включает ка-
кое-то активное торможение.
Это безусловно верно в отношении собак, у которых я
много раз видел, что когда побежденный внезапно прини-
мает позу покорности и подставляет победителю незащи-
щенную шею -- тот проделывает движение смертельной
встряски "вхолостую", т. е. возле самой шеи поверженного
противника, но без укуса и с закрытой пастью. То же са-
мое относится к трехпалой чайке -- среди чаек -- и к гал-
ке среди врановых птиц. Среди чаек, поведение которых
известно особенно хорошо благодаря исследованиям Тин-
бергена и его учеников, трехпалая чайка занимает особое
положение, в том смысле, что экологическое своеобра-
зие -- она гнездится по кромкам скальных обрывов --
привязывает ее к гнезду. Птенцы, находящиеся в гнезде,
нуждаются в действенной защите от возможного нападе-
ния чужих чаек больше, чем такие же малыши других ви-
дов, растущие на земле: те, если потребуется, могут убе-
жать. Соответственно и жест умиротворения у трехпалых
чаек не только более развит, но и подчеркнут у молодых
птиц особым цветным узором, усиливающим его дейст-
вие. Отворачивание клюва от партнера действует как
жест умиротворения у всех чаек. Однако, если у серебри-
стой чайки и у клуши, как и у других крупных чаек рода
138
Larus, такое движение не слишком бросается в глаза и уж
никак не выглядит особым ритуалом, то у простой чайки
это строго определенная танцеобразная церемония, при
которой один из партнеров приближается к другому или
же оба идут друг другу навстречу -- если ни один не за-
мышляет зла, -- отвернув клюв точно на 180 градусов и
повернувшись к другому затылком. Это "оповещение го-
ловой", как называют его английские авторы, оптически
подчеркивается тем, что черно-коричневая лицевая мас-
ка и темно-красный клюв чайки при таком жесте умиро-
творения убираются назад, а их место занимает белоснеж-
ное оперение затылка. Если у обыкновенной чайки глав-
ную роль играет исчезновение включающих агрессию
признаков -- черной маски и красного клюва, -- то у мо-
лодой трехпалой чайки особенно подчеркивается цвет-
ным узором поворот затылка: на белом фоне здесь появля-
ется темный рисунок характерной формы, который -- со-
вершенно очевидно -- действует как специальный тормоз
агрессивного поведения.
Параллель такому развитию сигнала, тормозящего
агрессию у чаек, существует и у врановых птиц. Пожалуй,
все крупные черные и серые врановые в качестве жеста
умиротворения подчеркнуто отворачивают голову от сво-
его партнера. У многих, как у вороны и у африканского бе-
логрудого ворона, затылочная область, которую подстав-
ляют при этом жесте, чтобы успокоить партнера, обозна-
чена светлым пятном.
У галок, которым в силу их тесной совместной жизни в
колониях, очевидно, в особенности необходим действен-
ный жест умиротворения, та же часть оперения заметно
отличается от остального черного не только замечатель-
ной шелковисто-серой окраской. Эти перья, кроме того,
значительно длиннее и -- как украшающие перья некото-
рых цапель -- не имеют крючочков на бородках, так что
образуют бросающийся в глаза пышный и блестящий ве-
нец, когда в максимально распушенном виде подставля-
ются жестом покорности под клюв сородича. Чтобы тот в
такой ситуации клюнул, -- не бывает никогда, даже если
более слабый принял позу покорности в самый момент его
атаки. В большинстве случаев птица, только что яростно
139
нападавшая, реагирует социальным "поглаживанием":
дружески перебирает и чистит перья на затылке покорив-
шегося сородича. Поистине трогательная форма заключе-
ния мира!
Существует целый ряд жестов покорности, которые
восходят к инфантильному, детскому поведению, а также
и другие, очевидно произошедшие от поведения самок при
спаривании. Однако в своей нынешней функции эти жес-
ты не имеют ничего общего ни с ребячливостью, ни с дам-
ской сексуальностью, а лишь обозначают (в переводе на
человеческий язык): "Не трогай меня, пожалуйста!" На-
прашивается предположение, что у этих животных спе-
циальные механизмы торможения запрещали нападение
на детей или, соответственно, на самок еще до того, как
такие выразительные движения приобрели общий соци-
альный смысл. Но если так -- можно предположить, что
именно через них из пары и семьи развилась более круп-
ная социальная группа.
Тормозящие агрессию жесты подчинения, которые
развились из требовательных выразительных движений
молодых животных, распространены в первую очередь у
псовых. Это и неудивительно, потому что у них так сильно
торможение, защищающее детей. Р. Шенкель показал,
что очень многие жесты активного подчинения -- т.е. дру-
жеской покорности по отношению к "уважаемому", но не
вызывающему страха сородичу высшего ранга -- проис-
ходят непосредственно из отношений щенка с его ма-
терью. Когда собака тычет мордой, теребит лапой, лижет
щеку возле рта -- как все мы знаем у дружелюбных
псов, -- все это, говорит Шенкель, производные от движе-
ний при сосании или при просьбе накормить. Точно так
же, как учтивые люди могут выражать друг другу взаим-
ную покорность, хотя в действительности между ними су-
ществуют вполне однозначные отношения иерархии, так
и две взаимно дружелюбные собаки исполняют друг для
друга инфантильные жесты смирения, особенно при дру-
жеском приветствии после долгой разлуки. Эта взаимная
предупредительность и у волков заходит настолько дале-
ко, что Мури -- во время своих замечательно успешных
полевых наблюдений в горах Мак-Кинли -- зачастую не
140
мог определить иерархические отношения двух взрослых
самцов по их выразительным движениям приветствия. На
острове Айл-Ройял, расположенном в Национальном пар-
ке Великого озера, С.Л.Эллен и Л.Д.Мэч наблюдали нео-
жиданную функцию церемонии приветствия. Стая, со-
стоявшая примерно из 20 волков, жила зимой за счет ло-
сей, причем, как выяснилось, исключительно за счет ос-
лабевших животных. Волки останавливают каждого лося,
до которого могут добраться, но вовсе не стараются его ра-
зорвать, а тотчас прекращают свое нападение, если тот
начинает защищаться энергично и мощно. Если же они
находят лося, который ослаблен паразитами, инфекцией
или, как это часто у жвачных, зубной фистулой, -- тут
они сразу замечают, что есть надежда поживиться. В этом
случае все члены стаи вдруг собираются вместе и рассыпа-
ются во взаимных церемониях: толкают друг друга морда-
ми, виляют хвостами -- короче, ведут себя друг с другом,
как наши собаки, когда мы собираемся с ними гулять. Эта
общая "нос-к-носу-конференция" (так она называется
по-английски), безо всяких сомнений, означает соглаше-
ние, что на обнаруженную только что жертву будет устро-
ена вполне серьезная охота. Как здесь не вспомнить танец
воинов масаи, которые ритуальной пляской поднимают
себе дух перед охотой на льва!
Выразительные движения социальной покорности, ко-
торые развились из дамского приглашения к соитию, об-
наруживаются у обезьян, особенно у павианов. Ритуаль-
ный поворот задней части тела, которая зачастую роскош-
но, совершенно фантастически окрашена для оптического
подчеркивания этой церемонии, в современной своей
форме у павианов едва ли имеет что-либо общее с сексу-
альностью и сексуальной мотивацией. Он означает лишь
то, что обезьяна, производящая этот ритуал, признает бо-
лее высокий ранг той, которой он адресован" Уже совсем
крошечные обезьянки прилежно выполняют этот обычай
без какого-либо наставления. У Катарины Хейнрот была
самка павиана Пия, которая росла среди людей почти с са-
мого рождения, -- так она, когда ее выпускали в незнако-
мую комнату, торжественно исполняла церемонию "под-
ставления попки" перед каждым стулом. Очевидно,
141
стулья внушали ей страх. Самцы павианов обращаются с
самками властно и грубо, и хотя -- согласно полевым на-
блюдениям Уошбэрна и Деворе -- на свободе это обраще-
ние не так жестоко, как можно предположить по их пове-
дению в неволе, оно разительно отличается от церемон-
ной учтивости псовых и гусей. Поэтому понятно, что у
этих обезьян легко отождествляются значения "Я -- твоя
самка" и "Я -- твой раб". Происхождение символики это-
го примечательного жеста проявляется и в том, каким
именно образом адресат заявляет, что принял его к сведе-
нию. Я видел однажды в Берлинском зоопарке, как два
сильных старых самца-гамадрила на какое-то мгновение
схватились в серьезной драке. В следующий миг один из
них бежал, а победитель гнался за ним, пока наконец не
загнал в угол, -- у побежденного не осталось другого вы-
хода, кроме жеста смирения. В ответ победитель тотчас
отвернулся и гордо, на вытянутых лапах, пошел прочь.
Тогда побежденный, вереща, догнал его и начал просто-
таки назойливо преследовать своей подставленной задни-
цей, до тех пор пока сильнейший не "принял к сведению"
его покорность: с довольно скучающей миной оседлал его
и проделал несколько небрежных копулятивных движе-
ний. Только после этого побежденный успокоился, оче-
видно убежденный, что его мятеж был прощен.
Среди различных -- и происходящих из различных ис-
точников -- церемоний умиротворения нам осталось рас-
смотреть еще те, которые, по-моему, являются важней-
шими для нашей темы. А именно -- ритуалы умиротворе-
ния или приветствия, уже упоминавшиеся вкратце, кото-
рые произошли в результате переориентации атакующих
движений. Они отличаются от всех до сих пор описанных
церемоний умиротворения тем, что не затормаживают аг-
ресссию, но отводят ее от определенных сородичей и на-
правляют на других. Я уже говорил, что это переориенти-
рование агрессивного поведения является одним из гени-
альнейших изобретений эволюции, но это еще не все. Вез-
де, где наблюдается переориентированный ритуал умиро-
творения, церемония связана с индивидуальностью парт-
неров, принимающих в ней участие. Агрессия некоего оп-
ределенного существа отводится от второго, тоже опреде-
142
ленного, в то время как ее разрядка на всех остальных со-
родичей, остающихся анонимными, не подвергается тор-
можению. Так возникает различие между другом и всеми
остальными, и в мире впервые появляется личная связь
отдельных индивидов. Когда мне возражают, что живо-
тное -- это не личность, то я отвечаю, что личность начи-
нается именно там, где каждое из двух существ играет в
жизни другого существа такую роль, которую не может
сразу взять на себя ни один из остальных сородичей. Дру-
гими словами, личность начинается там, где впервые воз-
никает личная дружба.
По своему происхождению и по своей первоначальной
функции личные узы относятся к тормозящим агрессию,
умиротворяющим механизмам поведения, и поэтому их
следовало бы отнести в главу о поведении, аналогичном мо-
ральному. Однако они создают настолько необходимый
фундамент для построения человеческого общества и на-
столько важны для темы этой книги, что о них нужно гово-
рить особо. Но той главе придется предпослать еще три, по-
тому что, только зная другие возможные формы совместной
жизни, при которых личная дружба и любовь не играют ни-
какой роли, можно в полной мере оценить их значение для
организации человеческого общества. Итак, я опишу сна-
чала анонимную стаю, затем бездушное объединение у
кваквы и, наконец, вызывающую равно и уважение, и от-
вращение общественную организацию крыс, -- и лишь по-
сле этого обращусь к естественной истории тех связей, ко-
торые всего прекраснее и прочнее на нашей Земле.
8. АНОНИМНАЯ СТАЯ
Осилить массу можно только массой
Гете
Первая из трех форм сообщества, которые мы хотим
сравнить с единением, построенном на личной дружбе и
любви, -- пожалуй, в качестве древнего и мрачного фо-
на, -- это так называемая анонимная стая. Это самая час-
тая и, несомненно, самая примитивная форма сообщест-
ва, которая обнаруживается уже у многих беспозвоноч-
ных, например у каракатиц и у насекомых. Однако это
вовсе не значит, что она не встречается у высших живо-
тных; даже люди при определенных, подлинно страшных
обстоятельствах могут впасть в состояние анонимной
стаи, "отступить в нее", как бывает при панике.
Термином "стая" мы обозначаем не любые случайные
скопления отдельных существ одного и того же вида, кото-
рые возникают, скажем, когда множество мух или коршу-
нов собираются на падали, либо когда на каком-нибудь
особенно благоприятном участке приливной зоны образу-
ются сплошные скопления улиток или актиний. Понятие
стаи определятся тем, что отдельные особи некоторого ви-
да реагируют друг на друга сближением, а значит, их
удерживают вместе какие-то поведенческие акты, кото-
рые одно или несколько отдельных существ вызывают у
других таких же. Поэтому для стаи характерно, что мно-
жество существ, тесно сомкнувшись, движутся в одном
направлении.
Сплоченность анонимной стаи вызывает ряд вопросов
физиологии поведения. Они касаются не только функци-
онирования органов чувств и нервной системы, создаю-
щих взаимопритяжение, "позитивный таксис", но --
прежде всего -- и высокой избирательности этих реакций.
Когда стадное существо любой ценой стремится быть в не-
посредственной близости ко множеству себе подобных и
лишь в исключительных, крайних случаях удовлетворя-
ется в качестве эрзац-объектов животными другого ви-
да -- это требует объяснения. Такое стремление может
быть врожденным, как, например, у многих уток, которые
144
избирательно реагируют на цвет оперения своего вида и
летят следом; оно может зависеть и от индивидуального
обучения.
Мы не сможем ответить на многие "Почему?", возни-
кающие в связи с объединением анонимной стаи, до тех
пор, пока не решим проблему "Зачем?", в том смысле, в
каком рассматривали ее в начале книги. При постановке
этого вопроса мы сталкиваемся с парадоксом: так легко
оказалось найти вполне убедительный ответ на бессмыс-
ленный с виду вопрос, для чего может быть полезна "вред-
ная" агрессия, о значении которой для сохранения вида
мы знаем уже из 3-й главы; но, странным образом, очень
трудно сказать, для чего нужно объединение в громадные
анонимные стаи, какие бывают у рыб, птиц и многих мле-
копитающих. Мы слишком привыкли видеть эти сообще-
ства; а поскольку мы сами тоже социальные существа --
нам слишком легко представить себе, что одинокая
сельдь, одинокий скворец или бизон не могут чувствовать
себя благополучно. Поэтому вопрос "Зачем?" просто не
приходит в голову. Однако правомочность такого вопроса
тотчас становится ясной, едва мы присмотримся к очевид-
ным недостаткам крупных стай: большому количеству
животных трудно найти корм, спрятаться невозможно (а
эту возможность естественный отбор в других случаях
оценивает очень высоко), возрастает подверженность па-
разитам, и т.д., и т.п.
Легко предположить, что одна сельдь, плывущая в оке-
ане сама по себе, или один вьюрок, самостоятельно улетаю-
щий по осени в свои скитания, или один лемминг, пытаю-
щийся в одиночку найти угодья побогаче при угрозе голо-
да, -- они имели бы лучшие шансы на выживание. Плотные
стаи, в которых держатся эти животные, просто-таки про-
воцируют их эксплуатацию "хищниками одного удара",
вплоть до "Германского акционерного общества рыболовст-
ва в Северном море". Мы знаем, что инстинкт, собирающий
животных, обладает огромной силой, и что притягивающее
действие, которое оказывает стая на отдельных животных и
небольшие их группы, возрастает с размером стаи, причем
вероятно даже в геометрической прогрессии. В результате у
многих животных, как например у вьюрков, может возник-
145
нуть смертельный порочный круг. Если под влиянием слу-
чайных внешних обстоятельств -- например, чрезвычайно
обильный урожай буковых орешков в определенном райо-
не, -- зимнее скопление этих птиц значительно, на поря-
док, превысит обычную величину, то их лавина перераста-
ет экологически допустимые пределы, и птицы массами
гибнут от голода. Я имел возможность наблюдать такое ги-
гантское скопление зимой 1951 года близ Турензее в Швей-
царии. Под деревьями, на которых спали птицы, каждый
день лежало много-много трупиков; несколько выборочных
проб с помощью вскрытия однозначно указали на голодную
смерть.
Я полагаю, будет вполне естественно, если из явных и
крупных недостатков, присущих жизни в больших стаях,
мы извлечем тот вывод, что в каком-то другом отношении
такая жизнь должна иметь какие-то преимущества, кото-
рые не только спорят с этими недостатками, но и превыша-
ют их -- настолько, что селекционное давление выпестова-
ло сложные поведенческие механизмы образования стаи.
Если стадные животные хотя бы в малейшей степени
вооружены -- как, скажем, галки, мелкие жвачные или
маленькие обезьяны, -- то легко понять, что для них
единство -- это сила. Отражение хищника или защита
схваченного им члена стаи даже не обязательно должны
быть успешными, чтобы иметь видосохраняющую цен-
ность. Если социальная защитная реакция галок и не при-
водит к спасению галки, попавшей в когти ястреба, а лишь
докучает ястребу настолько, что он начинает охотиться на
галок чуть-чуть менее охотно, чем, скажем, на сорок, --
этого уже достаточно, чтобы защита товарища приобрела
весьма существенную роль. То же относится к "запугива-
нию", с которым преследует хищника самец косули, или к
яростным воплям, с какими преследуют тигра или леопар-
да многие обезьянки, прыгая по кронам деревьев на без-
опасной высоте и стараясь подействовать тому на нервы.
Из таких же начал путем вполне понятных постепенных
переходов развились тяжеловооруженные боевые поряд-
ки буйволов, павианов и других мирных героев, перед
оборонной мощью которых пасуют и самые страшные
хищники.
146
Но какие преимущества приносит тесная сплоченность
стаи безоружным -- сельди и прочей косяковой рыбешке,
мелким птахам, полчищами совершающим свои перелеты,
и многим-многим другим? У меня есть только один предпо-
ложительный ответ, и я высказываю его с сомнением, так
как мне самому трудно поверить, что одна-единственная,
маленькая, но широко распространенная слабость хищни-
ков имеет столь далеко идущие последствия в поведении
животных, служащих им добычей. Эта слабость состоит в
том, что очень многие, а может быть даже и все хищники,
охотящиеся на одиночную жертву, неспособны сконцент-
рироваться на одной цели, если в то же время множество
других, равноценных, мельтешат в их поле зрения. Попро-
буйте сами вытащить одну птицу из клетки, в которой их
много. Даже если вам вовсе не нужна какая-то определен-
ная птица, а просто нужно освободить клетку, вы с изумле-
нием обнаружите, что необходимо твердо сконцентриро-
ваться именно на какой-то определенной, чтобы вообще
поймать хоть одну. Кроме того, вы поймете, насколько
трудно сохранять эту нацеленность на определенный объ-
ект и не позволить себе отвлекаться на другие, которые ка-
жутся более доступными. Другую птицу, которая вроде бы
лезет под руку, почти никогда схватить не удается, потому
что вы не следили за ее движениями в предыдущие секунды
и не можете предвидеть, что она сделает в следующий мо-
мент. И еще -- как это ни поразительно -- вы часто будете
хватать по промежуточному направлению, между двумя
одинаково привлекательными.
Очевидно, как раз тоже самое происходит и с хищни-
ками, когда им одновременно предлагается множество це-
лей. На золотых рыбках экспериментально установлено,
что они, парадоксальным образом, хватают меньшее ко-
личество водяных блох, если их предлагается слишком
много сразу. Точно так же ведут себя ракеты с радарным
наведением на самолет: они пролетают по равнодейству-
ющей между двумя целями, если те расположены близко
друг к другу и симметрично по отношению к первоначаль-
ной траектории. Хищная рыба, как и ракета, лишена спо-
собности проигнорировать одну цель, чтобы сконцентри-
роваться на другой. Так что причина, по которой сельди
147
стягиваются в плотный косяк, вполне вероятно, та же, что
и у реактивных истребителей, которые мы видим в небе
летящими плотно сомкнутым строем, что отнюдь не без-
опасно даже при самом высоком классе пилотов.
Человеку, не вникавшему в эти проблемы, такое объ-
яснение может показаться притянутым за уши, однако за
его правильность говорят весьма веские аргументы. На-
сколько я знаю, не существует ни одного единственного
вида, живущего в тесном стайном объединении, у которо-
го отдельные животные в стае, будучи взволнованны --
например, заподозрив присутствие хищного врага, -- не
стремились бы стянуться плотнее. Как раз у самых ма-
леньких и самых беззащитных животных это заметно на-
иболее отчетливо, так что у многих рыб это делают только
мальки, а взрослые -- уже нет. Некоторые рыбы в случае
опасности собираются в такую плотную массу, что она вы-
глядит как одна громадная рыбина; а поскольку многие
довольно глупые хищники, например барракуда, очень
боятся подавиться, напав на слишком крупную добычу, --
это может играть своеобразную защитную роль.
Еще один очень сильный довод в пользу правильности
моего объяснения вытекает из того, что, очевидно, ни
один крупный профессиональный хищник не нападает на
жертву внутри плотного стада. Не только крупные млеко-
питающие хищники, как лев и тигр, задумываются об обо-
роноспособности их добычи, прежде чем прыгнуть на буй-
вола в стаде. Мелкие хищники, охотящиеся на беззащит-
ную дичь, тоже почти всегда стараются отбить от стаи ко-
го-то одного, прежде чем соберутся всерьез на него на-
пасть. Сапсан и чеглок имеют даже специальный охотни-
чий прием, который служит исключительно этой цели и
никакой другой. В.Бээбе наблюдал то же самое у рыб в
открытом море. Он видел, как крупная макрель следует за
косяком мальков рыбы-ежа и терпеливо ждет, пока ка-
кая-нибудь-одна рыбка не отделится наконец от плотного
строя, чтобы самой схватить какую-то мелкую добычу.
Такая попытка неизменно заканчивалась гибелью ма-
ленькой рыбки в желудке большой.
Перелетные стаи скворцов, очевидно, используют за-
труднения хищника с выбором цели для того, чтобы спе-
148
циальной воспитательной мерой внушать ему дополни-
тельное отвращение к охоте на скворцов. Если стая этих
птиц замечает в воздухе ястреба-перепелятника или чег-
лока, то она стягивается настолько плотно, что кажется --
птицы уже не в состоянии работать крыльями. Однако та-
ким строем скворцы не уходят от хищника, а спешат ему
навстречу и в конце концов обтекают его со всех сторон,
как амеба обтекает питательную частицу, пропуская ее
внутрь себя в маленьком пустом объеме, в "вакуоли". Не-
которые наблюдатели предполагали, что в результате та-
кого маневра у хищной птицы забирается воздух из-под
крыльев, так что она не может не только нападать, но и во-
обще летать. Это, конечно, бессмыслица; но такое пере-
живание наверняка бывает для хищника достаточно му-
чительным, чтобы оказать упомянутое воспитательное
воздействие; так что это поведение имеет видосохраняю-
щую ценность.
Многие социологи полагают, что изначальной формой
социального объединения является семья, а уже из нее в
процессе эволюции развились все разнообразные формы
сообществ, какие мы встречаем у высших животных. Это
может быть верно для общественных насекомых, а воз-
можно, и для некоторых млекопитающих, включая при-
матов и человека, но такое утверждение нельзя обобщать.
Самая первая форма "сообщества" -- в самом широком
смысле слова -- это анонимное скопление, типичный при-
мер которого нам дают рыбы в мировом океане. Внутри та-
кого скопления нет ничего похожего на структуру; ника-
ких вожаков и никаких ведомых -- лишь громадная масса
одинаковых элементов. Несомненно, они взаимно влияют
друг на друга; несомненно, существуют какие-то простей-
шие формы "взаимопонимания" между особями, состав-
ляющими эти скопления. Когда кто-то из них замечает
опасность и спасается бегством, -- все остальные, кто мо-
жет заметить его страх, заражаются этим настроением.
Насколько широко распространится такая паника в круп-
ном косяке, окажется ли она в состоянии побудить весь ко-
сяк к повороту и бегству -- это сугубо количественный
вопрос; ответ здесь зависит от того, сколько особей испу-
гались и насколько интенсивно они удирали. Так же мо-
149
жег среагировать весь косяк и на привлекающий стимул,
вызывающий "позитивный таксис", даже в том случае, ес-
ли его заметила лишь одна особь. Ее решительное движе-
ние наверняка увлечет в том же направлении и других
рыб, и снова лишь вопрос количества, позволит ли себя
увлечь весь косяк.
Чисто количественное, в определенном смысле очень
демократическое проявление такой "передачи настрое-
ний" состоит в том, что решение дается косяку тем труд-
нее, чем больше в нем рыб и чем сильнее у них стадный
инстинкт. Рыба, которая по какой-то причине поплыла в
определенном направлении, вскоре волей-неволей вы-
плывает из косяка и попадает при этом под влияние всех
стимулов, побуждающих ее вернуться. Чем больше рыб
выплывает в одном и том же направлении, -- какие бы
внешние стимулы ни побуждали каждую из них, -- тем
скорее они увлекут весь косяк; чем больше косяк -- а вме-
сте с тем и его обратное влияние, -- тем меньшее расстоя-
ние проплывают его предприимчивые представители,
прежде чем повернут обратно, словно притянутые магни-
том. Поэтому большая стая мелких и плотно сбившихся
рыбок являет жалкий образец нерешительности. То и де-
ло предприимчивые рыбки образуют маленькие группы,
которые вытягиваются из стаи, как ложноножка у амебы.
Чем длиннее становятся эти псевдоподии, тем они дела-
ются тоньше, и тем сильнее, очевидно, становится напря-
жение вдоль них; как правило, этот поиск заканчивается
стремительным бегством в глубь стаи. Когда видишь
это -- поневоле начинаешь нервничать, сомневаться в де-
мократии и находить достоинства в политике правых.
Что такие сомнения мало оправданны -- доказывает
простой, но очень важный для социологии опыт, который
провел однажды на речных гольянах Эрих фон Хольст. Он
удалил одной-единственной рыбе этого вида передний
мозг, отвечающий -- по крайней мере у этих рыб -- за все
реакции стайного объединения. Гольян без переднего моз-
га выглядит, ест и плавает, как нормальный; единствен-
ный отличающий его поведенческий признак состоит в
том, что ему безразлично, если никто из товарищей не
следует за ним, когда он выплывает из стаи. Таким обра-
150
зом, у него отсутствует нерешительная "оглядка" нор-
мальной рыбы, которая, даже если очень интенсивно плы-
вет в каком-либо направлении, уже с самых первых дви-
жений обращает внимание на товарищей по стае: плывут
ли за ней и сколько их, плывущих следом. Гольяну без пе-
реднего мозга это было совершенно безразлично; если он
видел корм или по какой-то другой причине хотел куда-
то, он решительно плыл туда -- и, представьте себе, вся
стая плыла следом. Искалеченное животное как раз из-
за своего дефекта стало несомненным лидером.
Внутривидовая агрессия, разделяющая и отдаляющая
сородичей, по своему действию противоположна стадному
инстинкту, так что -- само собой разумеется -- сильная
агрессивность и тесное объединение несовместимы. Одна-
ко не столь крайние проявления обоих механизмов пове-
дения отнюдь не исключают друг друга. И у многих видов,
образующих большие скопления, отдельные особи никог-
да не переступают определенного предела: между кажды-
ми двумя животными всегда сохраняется какое-то посто-
янное пространство. Хорошим примером тому служат
скворцы, которые рассаживаются на телеграфном прово-
де с правильными промежутками, словно жемчужины в
ожерелье. Дистанция между каждыми двумя скворцами в
точности соответствует их возможности достать друг дру-
га клювом. Непосредственно после приземления скворцы
размещаются случайным образом; но те, которые оказа-
лись слишком близко друг к другу, тотчас затевают драку,
и она продолжается до тех пор, пока повсюду не устано-
вится "предписанный" интервал, очень удачно обозна-
ченный Хедигером как индивидуальная дистанция. Про-
странство, радиус которого определен индивидуальной
дистанцией, можно рассматривать как своего рода кро-
шечную транспортабельную территорию, потому что по-
веденческие механизмы, обеспечивающие поддержание
этого пространства, в принципе ничем не отличаются от
описанных выше, определяющих границы соседних вла-
дений. Бывают и настоящие территории -- например, у
олушей, гнездящихся колониями, -- которые возникают
в точности так же, как распределяются сидячие места у
скворцов: крошечное владение пары олушей имеет как
151
раз такие размеры, что две соседние птицы, находясь каж-
дая в центре своего "участка" (т.е. сидя на гнезде), толь-
ко-только не достают друг друга кончиком клюва, когда
обе вытянут шеи, как только могут.
Итак, стайное объединение и внутривидовая агрессия
не совсем исключают друг друга, но мы упомянули об
этом лишь для полноты общей картины. Вообще же для
стайных животных типично отсутствие какой бы то ни бы-
ло агрессивности, а вместе с тем и отсутствие индивиду-
альной дистанции. Сельдевые и карповые косяковые ры-
бы не только при беспокойстве, но и в покое держатся так
плотно, что касаются друг друга; и у многих рыб, которые
во время нереста становятся территориальными и крайне
агрессивными, всякая агрессивность совершенно исчеза-
ет, как только эти животные, позаботившись о продолже-
нии рода, снова собираются в стаи, как многие цихлиды,
колюшка и другие. В большинстве случаев неагрессивное
косяковое состояние рыб внешне проявляется в их особой
окраске. У очень многих видов птиц тоже господствует
обычай -- на время, не связанное с заботой о потомстве,
вновь собираться в большие анонимные стаи, как это бы-
вает у аистов и цапель, у ласточек и очень многих других
певчих птиц, у которых супруги осенью и зимой не сохра-
няют никаких связей.
Лишь у немногих видов птиц и в больших перелетных
стаях супружеские пары -- или, точнее, родители и де-
ти -- держатся вместе, как у лебедей, диких гусей и жу-
равлей. Понятно, что громадное количество птиц и тесно-
та в большинстве крупных птичьих стай затрудняют со-
хранение связей между отдельными особями, но боль-
шинство этих животных и не придает этому никакого зна-
чения. В том-то и дело, что форма такого объединения со-
вершенно анонимна; каждому отдельному существу об-
щество каждого сородича так же мило, как и любого дру-
гого. Идея личной дружбы, которая так прекрасно выра-
жена в народной песне, -- "У меня был друг-товарищ,
лучше в мире не сыскать", -- абсолютно неприложима в
отношении такого стайного существа: каждый товарищ
так же хорош, как и любой другой; хотя ты не найдешь ни-
кого лучше, но и никого хуже тоже не найдешь, так что
152
нет никакого смысла цепляться за какого-то определенно-
го члена стаи как за своего друга и товарища.
Связи, соединяющие такую анонимную стаю, имеют
совершенно иной характер, нежели личная дружба, кото-
рая придает прочность и стабильность нашему собствен-
ному сообществу. Однако можно было бы предположить,
что личная дружба и любовь вполне могли бы развиться в
недрах такого мирного объединения; эта мысль кажется
особенно заманчивой, поскольку анонимная стая, безус-
ловно, появилась в процессе эволюции гораздо раньше
личных связей. Поэтому, чтобы избежать недоразумений,
я хочу сразу предупредить о том, что анонимное стаеобра-
зование и личная дружба исключают друг друга, потому
что последняя -- как это ни странно -- всегда связана с аг-
рессивным поведением. Мы не знаем ни одного живого су-
щества, которое способно на личную дружбу и при этом
лишено агрессивности. Особенно впечатляющей является
эта связь у тех животных, которые становятся агрессив-
ными лишь на период размножения, а в остальное время
утрачивают агрессивность и образуют анонимные стаи.
Если у таких существ вообще возникают личные узы --
эти узы теряются вместе с утратой агрессивности. Именно
поэтому распадаются супружеские пары у аистов, зябли-
ков, цихлид и прочих, когда громадные анонимные стаи
собираются для осенних странствий.
9. СООБЩЕСТВО БЕЗ ЛЮБВИ
И в сердце вечный хлад
Гете
В конце предыдущей главы анонимная стая противо-
поставлена личным узам лишь для того, чтобы подчерк-
нуть, что эти два механизма социального поведения явля-
ются в корне взаимоисключающими; это вовсе не значит,
что других механизмов не существует. У животных быва-
ют и такие отношения между определенными особями,
которые связывают их на долгое время, иногда на всю
жизнь, но при этом личные узы не возникают. Как у лю-
дей существуют деловые партнеры, которым прекрасно
вместе работается, но и в голову не придет вместе пойти на
прогулку или вообще как-то быть вместе, помимо рабо-
ты, -- так и у многих видов животных существуют инди-
видуальные связи, которые возникают лишь косвенно, че-
рез общие интересы партнеров в каком-то общем "пред-
приятии", или -- лучше сказать -- которые в этом пред-
приятии и заключаются. По опыту известно, что любите-
лям очеловечивать животных бывает удивительно и не-
приятно слышать, что у очень многих птиц, в том числе и
у живущих в пожизненном "браке", самцы и самки совер-
шенно не нуждаются друг в друге, они в самом букваль-
ном смысле "не обращают внимания" друг на друга, если
только им не приходится совместно заботиться о гнезде и
птенцах.
Крайний случай такой связи -- индивидуальной, но не
основанной на индивидуальном узнавании и на любви
партнеров -- представляет то, что Хейнрот назвал "мест-
ным супружеством". Например, у зеленых ящериц самцы
и самки занимают участки независимо друг от друга, и
каждое животное обороняет свой участок исключительно
от представителей своего пола. Самец ничего не предпри-
нимает в ответ на вторжение самки; он и не может ничего
предпринять, поскольку торможение, о котором мы гово-
рили, не позволяет ему напасть на самку. В свою очередь,
самка тоже не может напасть на самца, даже если тот мо-
лод и значительно уступает ей в размерах и в силе, по-
154
скольку ее удерживает глубокое врожденное почтение к
регалиям мужественности, как было описано ранее. Поэ-
тому самцы и самки устанавливают границы своих владе-
ний так же независимо, как это делают животные двух
разных видов, которым совершенно не нужны внутриви-
довые дистанции между ними. Однако они принадлежат
все же к одному виду и потому проявляют одинаковые
"вкусы", когда им приходится занимать какую-то норку
или подыскивать место для ее устройства. Но в пределах
хорошо оборудованного вольера площадью более 40 квад-
ратных метров -- и даже в естественных условиях -- яще-
рицы имеют в своем распоряжении далеко не беспредель-
ное количество привлекательных возможностей устро-
иться (пустот между камнями, земляных нор и т.п.). И по-
тому -- иначе попросту и быть не может -- самец и самка,
которых ничто друг от друга не отталкивает, поселяются
в одной и той же квартире. Но кроме того, очень редко два
возможных жилища оказываются в точности равноцен-
ными и одинаково привлекательными, так что мы совсем
не удивились, когда в нашем вольере в самой удобной, об-
ращенной к югу норке тотчас же обосновались самый
сильный самец и самая сильная самка из всей нашей коло-
нии ящериц. Животные, которые подобным образом ока-
зываются в постоянном контакте, естественно, чаще спа-
риваются друг с другом, чем с чужими партнерами, слу-
чайно попавшими в границы их владений; но это вовсе не
значит, что здесь проявляется их индивидуальное пред-
почтение к совладельцу жилища. Когда одного из "ло-
кальных супругов" ради эксперимента удаляли, то вскоре
среди ящериц вольера "проходил слух", что заманчивое
имение самца -- или соответственно самки -- не занято.
Это вело к новым яростным схваткам предендентов, и --
что можно было предвидеть -- как правило, уже на другой
день следующие по силе самец или самка добывали себе
это жилище вместе с половым партнером.
Поразительно, но почти так же, как только что опи-
санные ящерицы, ведут себя наши домашние аисты. Кто
не слышал ужасно красивых историй, которые рассказы-
вают повсюду, где гнездятся аисты и бытуют охотничьи
рассказы?! Они всегда принимаются всерьез, и время от
155
времени то в одной, то в другой газете появляется отчет о
том, как аисты перед отлетом в Африку вершили суровый
суд: карались все преступления аистов, входящих в стаю;
и прежде всего все аистихи, запятнавшие себя супруже-
ской изменой, были приговорены к смерти и безжалостно
казнены. В действительности для аиста его супруга значит
не так уж много; даже нет абсолютно никакой уверенно-
сти, что он вообще узнал бы ее, встретив вдали от их обще-
го гнезда. Пара аистов вовсе не связана той волшебной ре-
зиновой лентой, которая у гусей, журавлей, воронов или
галок явно притягивает супругов тем сильнее, чем дальше
друг от друга они находятся. Аист-самец и его дама почти
никогда не летают вместе, на одинаковом расстоянии друг
от друга, как это делают пары упомянутых и многих дру-
гих видов, и в большой перелет они отправляются в совер-
шенно разное время. Аист-самец всегда прилетает весной
на родину гораздо раньше своей супруги -- точнее, рань-
ше самки из того же гнезда. Эрнст Шюц, будучи руково-
дителем Росситенской орнитологической станции, сделал
очень многозначительное наблюдение на аистах, гнездив-
шихся у него на крыше. Заключалось оно в следующем. В
тот год самец вернулся рано, и едва прошло два дня его
пребывания дома -- появилась чужая самка. Самец, стоя
на гнезде, приветствовал чужую даму хлопаньем клюва,
она тотчас опустилась к нему на гнездо и так же приветст-
вовала в ответ. Самец без колебаний впустил ее и обра-
щался с нею точь-в-точь, до мелочей, так, как всегда об-
ращаются самцы со своими долгожданными, вернувши-
мися супругами. Профессор Шюц говорил мне, он бы по-
клялся, что появившаяся птица и была долгожданной,
родной супругой, если бы его не вразумило кольцо -- вер-
нее, его отсутствие -- на ноге новой самки.
Они вдвоем уже вовсю были заняты ремонтом гнезда,
когда вдруг явилась старая самка. Между аистихами нача-
лась борьба за гнездо, -- "не на жизнь, а на смерть", -- а
самец следил за ними безо всякого интереса и даже не по-
думал принять чью-либо сторону. В конце концов новая
самка улетела, побежденная "законной" супругой, а са-
мец после смены жен продолжил свои занятия по устрой-
ству гнезда с того самого места, где его прервал поединок
156
соперниц. Он не проявил никаких признаков того, что во-
обще заметил эту двойную замену одной супруги на дру-
гую. Как это не похоже на легенду о суде! Если бы аист за-
стал свою супругу на месте преступления с соседом на
ближайшей крыше -- он, по всей вероятности, просто не
смог бы ее узнать.
Точно так же, как у аистов, обстоит дело и у кваквы, но
отнюдь не у всех цапель вообще. Отто Кених доказал, что
среди них есть много видов, у которых супруги, без всяких
сомнений, узнают друг друга персонально и даже вдали от
гнезда держатся до какой-то степени вместе. Квакву я
знаю достаточно хорошо. В течение многих лет я наблю-
дал за искусственно организованной колонией свободных
птиц этого вида, так что видел вблизи и до мельчайших
подробностей, как у них образуются пары, как они строят
гнезда, как высиживают и выращивают птенцов. Когда
супруги, составляющие пару, встречались на нейтраль-
ной территории, т.е. на некотором расстоянии от их обще-
го гнездового участка, -- ловили они рыбу в пруду или
кормились на лугу, расположенном примерно в 100 мет-
рах от дерева-гнездовья, -- не было никаких, абсолютно
никаких признаков того, что птицы знают друг друга. Они
так же яростно отгоняли друг друга от хорошего рыбного
места, так же яростно дрались из-за разбросанного мною
корма, как любые кваквы, между которыми нет никаких
отношений. Они никогда не летали вместе. Объединение
птиц в более или менее крупную стаю, когда в густых ве-
черних сумерках кваквы улетали рыбачить на Дунай, но-
сило характер типично анонимного сообщества. Так же
анонимна и организация их гнездовья, которое коренным
образом отличается от строго замкнутого круга друзей в
колонии галок. Каждая кваква, готовая весной к продол-
жению рода, устраивает свое гнездо хоть не слишком
близко, но возле гнезда другой. Создается впечатление,
что птице нужна "здоровая злость" по отношению к враж-
дебному соседу, что без этого ей было бы труднее выпол-
нять родительский долг. Наименьшие размеры гнездового
участка определяются тем, как далеко достают клювы
ближайших соседей при вытянутых шеях, т.е. точно так
же, как у олушей или как при размещении скворцов на
157
проводе. Таким образом, центры двух гнезд никогда не
могут располагаться ближе, чем на расстоянии двойной
досягаемости. У цапель шеи длинные, так что дистанция
получается вполне приличной.
Знают ли соседи друг друга -- этого я с уверенностью
сказать не могу. Однако я никогда не замечал, чтобы ка-
кая-нибудь кваква привыкла к приближению определен-
ного сородича, которому приходилось проходить мимо, по
дороге к своему собственному гнезду. Казалось бы, после
сотни повторений одного и того же события эта глупая
скотина должна наконец сообразить, что ее сосед -- испу-
ганный, с прижатыми перьями, выражающими что угод-
но, но уж никак не воинственные намерения, -- хочет
только "проскочить поскорее". Но кваква никогда не нау-
чается понимать, что у соседа есть свое гнездо и потому он
совершенно не опасен. Не понимает -- и не делает ника-
кой разницы между этим соседом и совершенно чужим
пришельцем, замыслившим завоевание участка. Даже
наблюдатель, не слишком склонный очеловечивать пове-
дение животных, часто не может удержаться от злости на
беспрерывные резкие вопли и яростный стук клювов, ко-
торые то и дело раздаются в колонии кваквы, в любой час
дня и ночи, круглые сутки. Казалось бы, можно легко
обойтись без этой ненужной траты энергии, поскольку
кваквы в принципе могут узнавать друг друга индивиду-
ально. Совсем маленькие птенцы одного выводка еще в
гнезде знают друг друга, совершенно безошибочно и пря-
мо-таки яростно нападают на подсаженного к ним чужого
птенца, даже если он в точности того же возраста. Вылетев
из гнезда, они тоже довольно долго держатся вместе, ищут
друг у друга защиты и в случае нападения обороняются
плотной фалангой. Тем более странно, что взрослая пти-
ца, сидящая на гнезде, никогда не ведет себя так, "как ес-
ли бы она знала", что ее соседка -- сама вполне обеспечен-
ная домовладелица, у которой наверняка нет никаких за-
воевательских намерений.
Можно спросить, почему же все-таки кваква до сих пор
не "додумалась до открытия", лежащего на самой поверх-
ности, и не использовала своей способности узнавать со-
родичей для избирательного привыкания к соседям, изба-
158
вив себя тем самым от невероятного количества волнений
и энергетических затрат? Ответить на этот вопрос трудно,
но по-видимому он и поставлен неверно. В природе суще-
ствует не только целесообразное для сохранения видов, но
и все не настолько нецелесообразное, чтобы повредить
существованию вида.
Чему не научилась кваква, -- привыкать к соседу, о
котором известно, что он не замышляет нападения, и за
счет этого избегать ненужных проявлений агрессии, -- в
том значительно преуспела одна из рыб: одна из уже изве-
стной нам своими рыбьими рекордами группы цихлид. В
североафриканском оазисе Гафза живет маленький хап-
лохромис, о социальном поведении которого мы узнали
благодаря основательнейшим наблюдениям Росла Кирш-
хофера в естественных условиях. Самцы строят там тес-
ную колонию "гнезд", лучше сказать -- ямок для икры.
Самки лишь выметывают икру в эти гнезда, а затем -- как
только самцы ее оплодотворят -- забирают ее в рот и уп-
лывают на другое место, на богатое растительностью мел-
ководье возле берега, где они будут выращивать молодь.
Крошечный участок каждого из самцов бывает почти це-
ликом занят икряной ямкой, которую рыбка выгрызает
ртом и выметает хвостовым плавником. Каждый самец
каждую плывущую мимо самку старается приманить к
своей ямке определенными Ритуализованными действия-
ми ухаживания и так называемым указывающим плава-
нием. За этой деятельностью они проводят большую часть
года; не исключено даже, что они постоянно пребывают на
нерестилище. Нет и никаких оснований предполагать, что
они часто меняют свои участки. Таким образом, каждый
имеет достаточно времени, чтобы основательно познако-
миться со своими соседями; а уже давно установлено, что
цихлиды вполне способны на это. Доктор Киршхофер не
испугался чудовищной работы -- выловить всех самцов
такой колонии и индивидуально обозначить каждого из
них. И тогда оказалось, что каждый самец, на самом деле,
совершенно точно знает хозяев соседних участков и мир-
но сносит их присутствие рядом с собою, но тотчас же яро-
стно нападает на каждого чужака, стоит лишь тому напра-
виться, даже издали, в сторону его икряной ямки.
159
что у млекопитающих -- а именно у грызунов -- тоже су-
ществуют гигантские семьи, которые ведут себя точно так
же. Это важное открытие сделали почти одновременно и
совершенно независимо друг от друга Ф.Штайнигер и
И.Эйбл-Эйбесфельдт; один на серых крысах, а другой на
домовых мышах.
Эйбл, который в то время еще работал на биологиче-
ской станции Вильхельминенберг у Отто Кенига, следо-
вал здравому принципу жить в максимально близком кон-
такте с изучаемыми животными; мышей, бегавших по его
бараку, он не только не преследовал, но регулярно под-
кармливал и вел себя так спокойно и осторожно, что в кон-
це концов совершенно приручил их и мог без помех на-
блюдать за ними в непосредственной близости. Однажды
случилось так, что раскрылась большая клетка, в которой
Эйбл держал целую партию крупных темных лаборатор-
ных мышей, довольно близких к диким. Как только эти
животные отважились выбраться из клетки и забегали по
комнате -- местные дикие мыши тотчас напали на них,
прямо-таки с беспримерной яростью, и лишь после тяже-
лой борьбы им удалось вернуться под надежную защиту
прежней тюрьмы. Ее они обороняли успешно, хотя дикие
домовые мыши пытались ворваться и туда.
Штайнигер помещал серых крыс, пойманных в разных
местах, в большом вольере, где животным были предо-
ставлены совершенно естественные условия. С самого на-
чала отдельные животные, казалось, боялись друг друга.
Нападать им не хотелось. Тем не менее иногда доходило
до серьезной грызни, когда животные встречались случай-
но, особенно если двух из них гнали вдоль ограждения
друг другу навстречу, так что они сталкивались на боль-
ших скоростях. По-настоящему агрессивными они стали
только тогда, когда начали привыкать и делить террито-
рии. Одновременно началось и образование пар из незна-
комых друг другу крыс, найденных в разных местах. Если
одновременно возникало несколько пар, то следовавшие
за этим схватки могли продолжаться очень долго; если же
одна пара создавалась раньше, то тирания объединенных
сил обоих супругов настоль со подавляла несчастных сосе-
дей, что дальнейшее образование пар было парализовано.
162
Одиночные крысы явно понижались в ранге, и отныне па-
ра преследовала их беспрерывно. Даже в загоне площадью
64 квадратных метра такой паре было достаточно двух-
трех недель, чтобы доконать всех остальных обитателей,
т.е. 10--15 сильных взрослых крыс.
Оба супруга победоносной пары были одинаково жесто-
ки к побежденным сородичам, хотя было очевидно, что он
предпочитает терзать самцов, а она -- самок. Побежден-
ные крысы почти не защищались, отчаянно пытались убе-
жать и, доведенные до крайности, бросались туда, ще кры-
сам удается найти спасение очень редко, -- вверх. Вместо
сильных, здоровых животных Штайнигер неоднократно
видел израненных, измученных крыс, которые средь бела
дня, совершенно открыто, сидели высоко на кустах или на
деревьях -- явно заблудшие, чужие на участке. Ранения у
них располагались в основном на задней части спины и на
хвосте, где преследователь мог достать убегавшего. Они ре-
дко умирали легкой смертью в результате внезапной глубо-
кой раны или сильной потери крови. Чаще смерть была ре-
зультатом сепсиса, особенно от тех укусов, которые по-
вреждали брюшину. Но больше всего животные погибали
от общего истощения и нервного перенапряжения, которое
приводило к истощению надпочечников.
Особенно действенный и коварный метод умерщвления
сородичей Штайнигер наблюдал у некоторых самок, пре-
вратившихся в настоящих профессиональных убийц. "Они
медленно подкрадываются, -- пишет он, -- затем внезап-
но прыгают и наносят ничего не подозревающей жертве,
которая, например, ест у кормушки, укус в шею сбоку,
чрезвычайно часто задевающий сонную артерию. По боль-
шей части все это длится считаные секунды. Как правило,
смертельно укушенное животное гибнет от внутренних
кровоизлияний, которые обнаруживаются под кожей или в
полостях тела".
Наблюдая кровавые трагедии, приводящие в конце кон-
цов к тому, что оставшаяся пара крыс завладевает всем
вольером, трудно представить себе то сообщество, которое
скоро, oчень скоро образуется из потомков победоносных
убийц. Миролюбие, даже нежность, которые отличают от-
ношение млекопитающих матерей к своим детям, у крыс
163
свойственны не только отцам, но и дедушкам, а также все-
возможным дядюшкам, тетушкам, двоюродным бабушкам
и т.д. и т.д. -- не знаю, до какой степени родства. Матери
приносят все свои выводки в одно и то же гнездо, и вряд ли
можно предположить, что каждая из них заботится только
о собственных детях. Серьезных схваток внутри этой гиган-
тской семьи не бывает никогда, даже если в ней насчитыва-
ются десятки животных. Даже в волчьих стаях, члены ко-
торых так учтивы друг с другом, звери высшего ранга едят
общую добычу первыми. В крысиной стае иерархии не су-
ществует. Стая сплоченно нападает на крупную добычу, и
более сильные ее члены вносят больший вклад в победу. Но
затем -- я цитирую Штайнигера дословно -- "именно
меньшие животные ведут себя наиболее свободно; большие
добровольно подбирают объедки меньших. Так же и при
размножении: во всех смыслах более резвые животные, вы-
росшие лишь наполовину или на три четверти, опережают
взрослых. Молодые имеют все права, и даже сильнейший из
старых не оспаривает их".
Внутри стаи не бывает серьезной борьбы; в крайнем слу-
чае -- мелкие трения, которые разрешаются ударами пе-
редней лапки или наступанием задней, но укусами никог-
да. Внутри стаи не существует индивидуальной дистанции;
напротив, крысы -- по Хедигеру -- "контактные живо-
тные": они охотно касаются друг друга. Церемония друже-
любной готовности к контакту состоит в так называемом
подползании, которое особенно часто наблюдается у моло-
дых животных, в то время как более крупные чаще выра-
жают свою симпатию к меньшим -- наползанием. Инте-
ресно, что излишняя назойливость в таких проявлениях
дружбы является наиболее частым поводом к безобидным
ссорам внутри семьи. Если взрослому зверьку, занятому
едой, молодой чересчур надоедает своим под- или наполза-
нием, то первый обороняется: бьет второго передней лапкой
или наступает на него задней. Ревность или жадность в еде
почти никогда не бывают причиной подобных действий.
Внутри стаи действует быстрая передача новостей на ос-
нове передачи настроений, а также -- что важнее всего --
сохранение однажды приобретенного опыта и передача его
потомству. Если крысы находят новую, до тех пор не знако-
164
мую им еду, то -- по наблюдениям Штайнигера -- в боль-
шинстве случаев первый зверек, нашедший ее, решает, бу-
дет семья ее есть или нет. "Стоит лишь нескольким живо-
тным из стаи наткнуться на приманку и не взять ее -- ни
один из членов стаи к ней больше не подойдет. Если же пер-
вые не берут отравленную приманку, то они метят ее мочой
или калом. Хотя поднимать кал наверх должно быть крайне
неудобно, однако на высоко расположенной приманке час-
то можно обнаружить помет". Но что самое поразитель-
ное -- знание опасности какой-то определенной приманки
передается из поколения в поколение и надолго переживает
ту особь, которая имела какие-то неприятности, связанные
с этой приманкой. Трудность по-настоящему успешной
борьбы с серой крысой -- наиболее успешным биологиче-
ским противником человека -- состоит прежде всего в том,
что крыса пользуется теми же методами, что и человек: тра-
диционной передачей опыта и его распространением внут-
ри тесно сплоченного сообщества.
Серьезная грызня между крысами, принадлежащими к
одной семье, происходит лишь в одном-единственном слу-
чае, многозначительном и интересном во многих отноше-
ниях, а именно -- когда присутствует чужая крыса, пробу-
дившая внутривидовую, внутрисемейную агрессивность.
То, что делают крысы, когда на их участок попадает член
чужого крысиного клана -- или подсаживается экспери-
ментатором, -- это одна из самых впечатляющих, ужас-
ных и отвратительных вещей, какие можно наблюдать у
животных. Чужая крыса может бегать с минуту или даже
больше, не подозревая об ужасной судьбе, которая ее ожи-
дает, и столь же долго местные могут заниматься своими
обычными делами, -- до тех пор, пока наконец чужая не
приблизится к одной из них настолько, что та учует чужую.
Тогда она вздрагивает, как от электрического удара, и в од-
но мгновение вся колония оказывается поднятой по тревоге
посредством передачи настроения, которая у серых крыс
осуществляется лишь выразительными движениями, а у
черных -- еще и резким, сатанински-пронзительным кри-
ком, который подхватывают все члены стаи, услышавшие
его. От возбуждения у них глаза вылезают из орбит, шерсть
встает дыбом,-- и крысы начинают охоту на крысу. Они
165
приходят в такую ярость, что если две из них натыкаются
друг на друга, то в первый момент обязательно с ожесточе-
нием кусаются. "Они сражаются в течение трех-пяти се-
кунд, -- сообщает Штайнигер, -- затем основательно об-
нюхивают друг друга, сильно вытянув шеи, и мирно расхо-
дятся. В день травли чужой крысы все члены стаи относятся
друг к другу раздраженно и недоверчиво". Очевидно, что
члены крысиного клана узнают друг друга не персонально,
как, скажем, галки, гуси или обезьяны, а по общему запаху,
точно так же, как пчелы и другие общественные насекомые.
Как и у этих насекомых, можно в эксперименте поста-
вить на члена крысиной стаи штамп ненавистного чужа-
ка, и наоборот -- с помощью специальных мер придать
чужой крысе запах стаи. Когда Эйбл брал животное из
крысиной колонии и пересаживал его в другой вольер, то
уже через несколько дней при возвращении в прежний за-
гон стая встречала его как чужого. Если же вместе с кры-
сой он брал из загона почву, хворост и т.д. и помещал все
это на пустое и чистое стеклянное основание, так что изо-
лированный зверек получал с собой приданое из таких ве-
щей, которые позволяли ему сохранить на себе запах
стаи, то такого зверька безоговорочно признавали членом
стаи даже после отсутствия в течение недель.
Поистине душераздирающей была участь одной черной
крысы, которую Эйбл отсадил от стаи первым из описанных
способов, а затем вернул в загон в моем присутствии. Этот
зверек очевидно не забыл запах своей стаи, но не знал, что
сам он пахнет по-другому. Поэтому, будучи перенесен в
прежнее место, он чувствовал себя совершенно надежно, он
был дома, так что свирепые укусы его прежних друзей были
для него совершенно неожиданны. Даже после нескольких
серьезных ранений он все еще не пугался и не пытался от-
чаянно бежать, как это делают действительно чужие крысы
после первой же встречи с нападающим членом местного
клана. Спешу успокоить мягкосердечного читателя, сооб-
щив ему, что в том случае мы не стали дожидаться печаль-
ного конца, а посадили подопытного зверька в родной загон
под защиту маленькой проволочной клетки и держали его
там до тех пор, пока он не возобновил свой "запах-паспорт"
и не был снова принят в стаю.
166
Без такого сентиментального вмешательства жребий
чужой крысы поистине ужасен. Самое лучшее, что с ней
может произойти, -- ее сразит насмерть шок безмерного
ужаса; С.А. Барнетт наблюдал единичные случаи такого
рода. Иначе же сородичи медленно растерзают ее. Редко
можно так отчетливо видеть у животного отчаяние, пани-
ческий страх -- и в то же время знание неотвратимости
ужасной смерти, как у такой крысы, готовой к тому, что
крысы ее казнят: она больше не защищается! Невольно на-
прашивается сравнение такого поведения с другим -- когда
она встречает угрозу со стороны крупного хищника, загнав-
шего ее в угол, и у нее не больше шансов спастись от него,
чем от крыс чужой стаи. Однако подавляюще превосходя-
щему врагу она противопоставляет смертельно-мужест-
венную самозащиту, лучшую из всех оборон, какие быва-
ют на свете, -- атаку. Кому в лицо когда-нибудь бросалась,
с пронзительным боевым кличем своего вида, загнанная в
угол серая крыса -- тот поймет, что я имею в виду.
Для чего же нужна эта партийная ненависть между
стаями крыс? Какая задача сохранения вида породила та-
кое поведение? Так вот, самое ужасное -- и для нас, лю-
дей, в высшей степени тревожное -- состоит в том, что
эти добрые, старые дарвинистские рассуждения примени-
мы только там, где существует какая-то внешняя, из ок-
ружающих условий исходящая причина, которая и произ-
водит такой выбор. Только в этом случае отбор вызывает-
ся приспособлением. Однако там, где отбор производится
соперничеством сородичей самим по себе, -- там сущест-
вует, как мы уже знаем, огромная опасность, что сородичи
в слепой конкуренции загонят друг друга в самые темные
тупики эволюции. Ранее мы познакомились с двумя при-
мерами таких ложных путей развития; это были крылья
аргус-фазана и темп работы в западной цивилизации. Та-
ким образом, вполне вероятно, что партийная ненависть
между стаями, царящая у крыс, -- это на самом деле
лишь "изобретение дьявола", совершенно ненужное виду.
С другой стороны, нельзя исключить и того, что действо-
вали -- и сейчас действуют -- какие-то еще неизвестные
факторы внешнего мира. Но одно мы можем утверждать
наверняка: борьба между стаями не выполняет тех видо-
167
сохраняющих функций внутривидовой агрессии, о кото-
рых мы уже знаем и о необходимости которых мы говори-
ли в 3-й главе. Эта борьба не служит ни пространственно-
му распределению, ни отбору сильнейших защитников
семьи, -- ими, как мы видели, редко бывают отцы потом-
ства, -- ни какой-либо другой из перечисленных в 3-й
главе функций. Кроме того, вполне понятно, что постоян-
ное состояние войны, в котором находятся все соседние
семьи крыс, должно оказывать очень сильное селекцион-
ное давление в сторону все возрастающей боеготовности и
что стая, которая хоть самую малость отстанет в этом от
своих соседей, будет очень быстро истреблена. Возможно,
что естественный отбор назначил премию максимально
многочисленной семье. Поскольку ее члены, безусловно,
помогают друг другу в борьбе с чужими, -- небольшая
стая наверняка проигрывает более крупной. Штайнигер
обнаружил на маленьком острове Нордероог в Северном
море, что несколько крысиных стай поделили землю, ос-
тавив между собой полосы ничьей земли, "no rat's land",
шириной примерно в 50 метров, в пределах которых идет
постоянная война. Так как фронт обороны для малочис-
ленной популяции бывает более растянутым, нежели для
более крупной, то первая оказывается в невыгодном поло-
жении. Напрашивается мысль, что на каждом таком ост-
ровке будет оставаться все меньше и меньше крысиных
популяций, а выжившие будут становиться все многочис-
леннее и кровожаднее, так как Премия Отбора назначена
за усиление партийной злобы. Про исследователя, кото-
рый всегда помнит об угрозе гибели человечества, можно
сказать в точности то же, что говорит в погребке Ауэрбаха
Альтмайер о Зибеле: "В несчастье тих и кроток он: срав-
нил себя с распухшей крысой (!) -- и полным сходством
поражен".
11. СОЮЗ
Мой страх пропал - плечо к плечу с тобой
Я брошу вызов моему столетью.
Шиллер
В тех различных типах социальной организации, кото-
рые я описал в предыдущих главах, связи между отдель-
ными существами совершенно не носят личного характе-
ра. Почти любая особь равноценно заменяет другую как
элемент над-индивидуального сообщества. Первый про-
блеск личных отношений мы видели у оседлых самцов
хаплохромисов из Гафзы, которые заключают с соседями
пакт о ненападении и бывают агрессивны только с чужи-
ми. Однако при этом проявляется лишь пассивная терпи-
мость по отношению к хорошо знакомому соседу. Еще не
действует никакая притягательная сила, которая побуж-
дала бы следовать за партнером, если он поплыл куда-то,
или ради него оставаться на месте, если он остается, или
же активно искать его, если он исчез.
Однако именно такое поведение характеризует ту объ-
ективно определимую личную связь, которая является
предметом данной главы и которую я буду в дальнейшем
называть союзом или узами. Совокупность существ, свя-
занную этими узами, можно обозначить термином груп-
па. Таким образом, группа определяется тем, что она -
как и анонимная стая - объединяется реакциями, кото-
рые вызывают друг у друга ее члены; однако, в отличие от
безличных сообществ, групповые объединяющие реакции
тесно связаны с индивидуальностью членов группы.
Как и пакт о взаимной терпимости у хаплохромисов
Гафзы, настоящее группообразование имеет предпосылкой
способность отдельных животных избирательно реагиро-
вать на индивидуальность других членов группы. У хапло-
хромиса, который на одном и том же месте, на своей гнездо-
вой ямке, по-разному реагирует на соседей и на чужих, -
в процесс этого специального привыкания вовлечен целый
ряд побочных обстоятельств. Это еще вопрос, как он стал бы
обходиться с привычным соседом, если бы оба вдруг оказа-
169
так, первоначально партнер должен появляться привыч-
ным путем, с привычной стороны, освещение должно быть
таким же, как всегда, и т.д. и т.д., - в противном случае
каждая рыба воспринимает другую как вызывающего аг-
рессию пришельца. В это время пересадка в другой аквари-
ум может совершенно разрушить пару. С упрочением зна-
комства связь партнеров становится все более независимой
от фона, на котором она развивается; этот процесс выделе-
ния главного хорошо известен гештальт-психологам и ис-
следователям условного рефлекса. В конце концов связь
между партнерами становится настолько независимой от
побочных условий, что можно пересаживать пары, даже
транспортировать их на значительное расстояние, и их узы
не рвутся. В крайнем случае при этом старые пары "регра-
дируют" к ранней стадии, т.е. у них снова начинаются це-
ремонии ухаживания и примирения, которые у супругов,
долго состоящих в браке, давно уже исчезли из повседнев-
ной рутины.
Если образование пары происходит без помех, то у
самца постепенно все больше и больше выходит на пере-
дний план сексуальное поведение. Оно может быть приме-
шано уже к самым первым, вполне серьезным нападениям
на самку; теперь же сексуальные проявления начинают
преобладать в смысле частоты и интенсивности, но при
этом выразительные движения агрессии не исчезают.
Что исчезает очень быстро - это готовность самки к бег-
ству, ее "покорность". Выразительные движения стра-
ха - или, точнее, готовности к бегству - с укреплением
пары исчезают у самки все больше и больше; зачастую это
происходит настолько быстро, что при первых своих на-
блюдениях над цихлидами я вообще не заметил этих дви-
жений и целый год был уверен, что у этих рыб не сущест-
вует иерархических отношений между супругами. Мы
уже знаем, какую роль в действительности играет иерар-
хия при взаимном узнавании полов. Она латентно сохра-
няется и тогда, когда самка окончательно прекращает вы-
полнение своих жестов покорности перед супругом. Лишь
в редких случаях, если старая пара вдруг рассорится, -
самка вспоминает эти жесты.
Поначалу пугливая и покорная самка своим страхом
172
лишает самца возможности проявить какое бы то ни было
торможение агрессивного поведения. Внезапно ее застен-
чивость проходит, и она дерзко и заносчиво появляется
прямо посреди владений своего супруга - с расправлен-
ными плавниками, в самой внушительной позе и в рос-
кошном наряде, который у этих видов почти не отличает-
ся от наряда самца. Как и следовало ожидать, самец при-
ходит в ярость, ибо ситуация, преподнесенная ему красу-
ющейся супругой, неизбежно несет в себе ключевой раз-
дражитель, включающий боевое поведение, уже извест-
ный нам из анализа стимулов. Итак, самец бросается на
свою даму, тоже принимает позу угрозы развернутым бо-
ком, и какую-то долю секунды кажется, что он ее вот-вот
уничтожит, - и тут происходит то, что побудило меня
писать эту книгу. Самец, угрожая самке, задерживается
лишь на долю секунды или не задерживается вовсе: он не
может ждать, он слишком возбужден, так что практиче-
ски сразу начинает яростную атаку... Но не на свою сам-
ку, а - на волосок от нее, мимо - на какого-нибудь дру-
гого сородича\ В естественных условиях этим другим ока-
зывается, как правило, ближайший сосед.
Это - классический пример явления, которое мы с
Тинбергеном называем переориентированным действием.
Оно определяется тем, что некоторое действие вызывает-
ся каким-то одним объектом, но на этот объект испускает
и тормозящие стимулы, - и потому оно направляется на
другой объект, как будто он и был причиной данного дей-
ствия. Так, например, человек, рассердившийся на друго-
го, скорее ударит кулаком по столу, чем того по лицу, -
как раз потому, что такое действие тормозится определен-
ными запретами, а ярость требует выхода, как лава в вул-
кане. Большинство известных случаев переориентиро-
ванного действия относится к агрессивному поведению,
которое провоцируется каким-то объектом, одновременно
вызывающим страх. На этом специфическом случае, ко-
торый он назвал "реакцией велосипедиста", Б. Гржимек
впервые распознал и описал сам принцип переориентиро-
вания. В качестве "велосипедиста" здесь годится любой,
кто гнет спину кверху и давит ногами книзу. Особенно от-
четливо проявляется механизм такого поведения в тех
173
случаях, когда животное нападает на предмет своей яро-
сти с некоторого расстояния; затем, приблизившись, за-
мечает, насколько тот страшен; и тогда - поскольку оно
не может затормозить уже заведенную машину нападе-
ния - изливает свою ярость на какое-нибудь безобидное
существо, случайно оказавшееся рядом.
Разумеется, существует бесчисленное множество дру-
гих форм переориентированного действия; они могут воз-
никать в результате самых различных сочетаний сопер-
ничающих побуждений. Особый случай с самцом цихли-
ды важен для нашей темы потому, что аналогичные явле-
ния играют решающую роль в семейной и общественной
жизни очень многих высших животных и человека. Оче-
видно, в царстве позвоночных неоднократно и независимо
делалось "открытие", что агрессия, вызываемая партне-
ром, может быть не только подавлена, но и использована
для борьбы с враждебными соседями.
Предотвращение нежелательной агрессии, вызывае-
мой партнером, и ее канализация в желательном направ-
лении - на соседа по участку - в наблюдавшемся и дра-
матично описанном случае с самцом цихлиды, конечно
же, не является таким изобретением данного критическо-
го момента, которое животное может сделать, а может и
не сделать. Напротив - оно давным-давно ритуализова-
но и превратилось в неотъемлемый инстинктивный атри-
бут данного вида. Все, что мы узнали в 5-й главе о процес-
се ритуализации, служит прежде всего пониманию факта,
что из переориентированного действия может возникнуть
жесткий ритуал, а вместе с ним и автономная потреб-
ность, самостоятельный мотив поступков.
В далекой древности, ориентировочно в конце мело-
вого периода (миллион лет туда-сюда здесь никакой ро-
ли не играет!), однажды, должна была произойти в точ-
ности такая же история, как с индейскими вождями и
трубкой в 5-й главе, иначе никакой ритуал не мог бы воз-
никнуть. Ведь один из двух великих конструкторов эво-
люции - Отбор, - чтобы иметь возможность вмешать-
ся, всегда нуждается в какой-то случайно возникшей
точке опоры, и эту опору предоставляет ему его слепой,
но прилежный коллега - Изменчивость.
174
Как многие телесные признаки или инстинктивные дей-
ствия, так и ритуализованные церемонии в процессе инди-
видуального развития животного, в онтогенезе, проходят, в
общих чертах, тот же путь, какой они прошли в ходе эволю-
ционного становления. Строго говоря, в онтогенезе повто-
ряется не весь ряд древних форм, а только ряд данного он-
тогенеза - как справедливо отметил уже Карл-Эрнст фон
Байер, - но для наших целей достаточно и более упрощен-
ное представление. Итак, ритуал, возникший из переори-
ентации нападения, в своем первом проявлении значитель-
но больше похож на неритуализованный образец, нежели
впоследствии, в своем окончательном развитии. Поэтому у
самца цихлиды, только вступающего в брачную жизнь,
можно отчетливо увидеть - особенно если интенсивность
всей реакции не слишком велика, - что он, пожалуй, весь-
ма охотно нанес бы своей юной супруге сильный удар, но в
самый последний момент какое-то другое побуждение ме-
шает ему, и тогда он предпочитает разрядить свою ярость на
соседа. В полностью развитой церемонии "символ" отошел
от символизируемого значительно дальше, так что ее про-
исхождение маскируется не только "театральностью" всего
действия, но и тем обстоятельством, что оно с очевидностью
выполняется ради него самого. При этом функция и симво-
лика церемонии гораздо заметнее, нежели ее происхожде-
ние. Необходим тщательный анализ, чтобы разобраться в
том, сколько же от первоначальных конфликтных побуж-
дений еще содержится в церемонии в данном конкретном
случае. Когда мы с моим другом Альфредом Зейтцем чет-
верть века назад впервые разглядели описанный здесь ри-
туал, то функции церемоний "смены" и "приветствия" у
цихлид стали нам совершенно ясны очень скоро; но еще
долго мы не могли распознать их эволюционного происхож-
дения.
Что нам, правда, сразу же бросилось в глаза - на пер-
вом же, в то время изученном лучше других виде африкан-
ских рыбок-самоцветов - это большое сходство жестов уг-
розы и "приветствия". Мы быстро научились различать их
и правильно предсказывать, поведет ли данное действие к
схватке или к образованию пары; но, к досаде своей, долго
не могли обнаружить, какие же именно признаки служили
175
нам основой для этого. Только когда мы внимательно про-
анализировали постепенные переходы, путем которых са-
мец меняет серьезные угрозы невесте на церемонию при-
ветствия, - нам стала ясна разница: при угрозе рыбка за-
тормаживает до полной остановки прямо перед той, кото-
рой угрожает, особенно если она настолько возбуждена, что
обходится даже без удара хвостом, не говоря уж о разверну-
том боке. При церемонии приветствия или смены, напро-
тив, она целит не в партнера, а подчеркнуто плывет мимо
него и при этом, проплывая мимо, адресует ему угрозу раз-
вернутым боком и удар хвостом. Направление, в котором
самец предлагает свою церемонию, тоже подчеркнуто от-
личается от того, в каком начиналось бы движение атаки.
Если же перед церемонией он неподвижно стоял в воде не-
подалеку от супруги, то он всеща начинает решительно
плыть вперед до того как выполняет угрозу развернутым
боком и бьет хвостом. Таким образом очень отчетливо, поч-
ти непосредственно "символизируется", что супруга как
раз не является объектом его нападения, что этот объект на-
до искать где-то дальше, в том направлении, куда он плыл.
Так называемое изменение функции - это средство,
которым часто пользуются оба Великих Конструктора, что-
бы поставить на службу новым целям устаревший в ходе
эволюции неликвидный фонд. Со смелой фантазией они -
возьмем лишь несколько примеров - из водопроводящей
жаберной щели сделали слуховой проход, заполненный
воздухом и проводящий звуковые волны; из двух костей че-
люстного сустава - слуховые косточки; из теменного гла-
за - железу внутренней секреции (шишковидную желе-
зу) ; из передней лапы рептилии - крыло птицы и т.д. и т.д.
Однако все эти переделки выглядят весьма скромно по срав-
нению с гениальным маленьким шедевром: из поведенче-
ского акта, который не только первоначально мотивировал-
ся, но и в нынешней своей форме мотивируется внутриви-
довой агрессией - по крайней мере частично, - простым
способом ритуально зафиксированного переориентирова-
ния получилось умиротворяющее действие. Это не больше
и не меньше как обращение отталкивающего действия аг-
рессии в его противоположность. Как мы видели в главе о
ритуализации, обособившаяся церемония превращается в
176
вожделенную самоцель, в потребность, как и любое дру-
гое инстинктивное действие; а вместе с тем она превраща-
ется и в прочные узы, соединяющие одного партнера с дру-
гим. Церемония умиротворения такого рода по самой
своей сути такова, что каждый из товарищей по союзу
может выполнять ее лишь со вторым - и ни с кем боль-
ше из собратьев по виду.
Только представьте себе, какая почти неразрешимая
задача решена здесь самым простым, самым полным и са-
мым изящным образом! Двух животных, которые своей
внешней формой, расцветкой и поведением неизбежно
действуют друг на друга, как красная тряпка на быка (это,
впрочем, только в поговорке), нужно привести к тому,
чтобы они мирно ужились в тесном пространстве, на гнез-
де, т.е. как раз на том месте, которое оба считают центром
своих владений и в котором их внутривидовая агрессив-
ность достигает наивысшего уровня. И эта задача, сама по
себе трудная, дополнительно затрудняется тем обстоя-
тельством, что внутривидовая агрессивность каждого из
супругов не имеет права уменьшиться: мы уже знаем из 3-ей
главы, что за малейшее ослабление боеготовности по от-
ношению к соседу собственного вида тотчас же приходит-
ся расплачиваться потерей территории, а значит и поте-
рей источника питания для будущего потомства. При та-
ких обстоятельствах вид "не может себе позволить" ради
запрета схваток между супругами обратиться к таким це-
ремониям умиротворения, которые имеют своей предпо-
сылкой - как жесты покорности или инфантильное по-
ведение - снижение агрессивности. Ритуализованное
переориентирование не только избавляет от этих нежела-
тельных последствий, но и более того - использует неиз-
бежно исходящие от супруга ключевые раздражения, вы-
зывающие агрессивность, чтобы обратить партнера про-
тив соседа. По-моему, этот механизм поведения поистине
гениален, и вдобавок гораздо более благороден, чем ана-
логичное - с обратным знаком - поведение человека,
который возвращается вечером домой, преисполненный
внутренней ярости от общения с "любимыми" соседями
или с начальством и разряжает всю свою нервозность и
раздражение на бедную жену.
177
Любое особенно удачное конструктивное решение
обычно обнаруживается на великом Древе Жизни неодно-
кратно, совершенно независимо на разных его сучьях и
ветвях. Крыло изобрели насекомые, рыбы, птицы и лету-
чие мыши; обтекаемую форму - каракатицы, рыбы, их-
тиозавры и киты. Потому нас не слишком удивляет, что
предотвращающие борьбу механизмы поведения, осно-
ванные на ритуализованном переориентировании атаки,
аналогичным образом возникают у очень многих разных
животных.
Существует, например, изумительная церемония
умиротворения - все знают ее как "танец" журавлей, -
которая, с тех пор как мы научились понимать символику
ее движений, прямо-таки напрашивается в перевод на че-
ловеческий язык. Птица высоко и угрожающе вытягива-
ется перед другой и разворачивает мощные крылья, клюв
нацелен на партнера, глаза устремлены прямо на него...
Это картина серьезной угрозы - и на самом деле, до сих
пор мимика умиротворения совершенно аналогична под-
готовке к нападению. Но в следующий момент птица на-
правляет эту угрожающую демонстрацию в сторону от
партнера, причем выполняет разворот точно на 180 граду-
сов, и теперь - все так же, с распростертыми крылья-
ми - подставляет партнеру свой беззащитный затылок,
который, как известно, у серого журавля и у многих дру-
гих видов украшен изумительно красивой рубиново-крас-
ной шапочкой. На секунду "танцующий" журавль под-
черкнуто застывает в этой позе - и тем самым в понят-
ной символике выражает, что его угроза направлена не
против партнера, а совсем наоборот, как раз прочь от него,
против враждебного внешнего мира; и в этом уже слышит-
ся мотив защиты прута. Затем журавль вновь поворачи-
вается к другу и повторяет перед ним демонстрацию свое-
го величия и мощи, потом снова отворачивается и те-
перь - что еще более знаменательно - делает ложный
выпад против какого-нибудь эрзац-объекта; лучше всего,
если рядом стоит посторонний журавль, но это может быть
и безобидный гусь или даже, если нет никого, палочка или
камушек, которые в этом случае подхватываются клювом
и три-четыре раза подбрасываются в воздух. Все вместе
178
взятое ясно говорит: "Я могуч и ужасен - но я не против
тебя, а против вон того, того и того".
Быть может, менее сценичной в своем языке жестов,
но еще более многозначительной является церемония
умиротворения у уток и гусей, которую Оскар Хейнрот
описал как триумфальный крик. Важность этого ритуала
для нас состоит, прежде всего, в том, что у разных пред-
ставителей упомянутых птиц он достиг очень разной сте-
пени сложности и завершенности; а эта последователь-
ность постепенных переходов дает нам хорошую картину
того, как здесь - в ходе эволюции - из отводящих
ярость жестов смущения получились узы, проявляющие
какое-то таинственное родство с другими, с теми, что объ-
единяют людей и кажутся нам самыми прекрасными и са-
мыми прочными на нашей Земле.
В своей примитивнейшей форме, какую мы видим, к
примеру, в так называемой "рэбрэб-болтовне" у кряквы,
угроза очень мало отличается от "приветствия". По край-
ней мере мне самому незначительная разница в ориенти-
ровании рэбрэб-кряканья - при угрозе в одном случае, и
приветствии в другом - стала ясна лишь после того, как
я научился понимать принцип переориентированной це-
ремонии умиротворения в ходе внимательного изучения
цихлид и гусей, у которых его легче распознать. Утки сто-
ят друг против друга, с клювами, поднятыми чуть выше
горизонтали, и очень быстро и взволнованно произносят
двухслоговый сигнал голосовой связи, который у селезня
обычно звучит как "рэб-рэб"; утка произносит несколько
более в нос, что-то вроде "квэнг-квэнг". Но у этих уток не
только социальное торможение атаки, а и страх перед
партнером тоже может вызвать отклонение угрозы от на-
правления на ее цель; так что два селезня часто стоят,
всерьез угрожая друг другу, - крякая, с поднятым клю-
вом, - но при этом не направляют клювы друг на друга.
Если они все-таки это сделают, то в следующий момент
начнут настоящую драку и вцепятся друг другу в опере-
ние на груди. Однако обычно они целятся чуть-чуть мимо,
даже при самой враждебной встрече.
Если же селезень "болтает" со своей уткой, - и уж
тем более если отвечает этой церемонией на натравлива-
179
ние своей будущей невесты, - то очень отчетливо видно,
как "что-то" тем сильнее отворачивает его клюв от утки,
за которой он ухаживает, чем больше он возбужден в сво-
ем ухаживании. В крайнем случае это может привести к
тому, что он, все чаще и чаще крякая, поворачивается к
самке затылком. По форме это в точности соответствует
церемонии умиротворения у чаек, описанной ранее, хотя
нет никаких сомнений, что та церемония возникла имен-
но так, как изложено там, а не за счет переориентирова-
ния. Это - предостережение против опрометчивых упо-
доблений! Из только что описанного отворачивания голо-
вы селезня - в ходе дальнейшей ритуализации - у ве-
ликого множества уток развились свои жесты, подставля-
ющие затылок, которые играют большую роль при ухажи-
вании у кряквы, чирка, шилохвости и других настоящих
уток, а также и у гаг. Супружеская пара кряквы с особым
увлечением празднует церемонию "рэбрэб-болтовни" в
тех случаях, когда они теряли друг друга и снова нашли
после долгой разлуки. В точности то же самое относится и
к жестам умиротворения с демонстрацией развернутого
бока и хвостовыми ударами, которые мы уже знаем у суп-
ругов-цихлид. Как раз потому, что все это так часто про-
исходит при воссоединении разлученных перед тем парт-
неров, первые наблюдатели зачастую воспринимали та-
кие действия как "приветствие".
Хотя такое толкование отнюдь не неправильно для оп-
ределенных, очень специализированных церемоний этого
рода, большая частота и интенсивность жестов умиротво-
рения именно в подобных ситуациях наверняка имеет из-
начально другое объяснение: притупление всех агрессив-
ных реакций за счет привычки к партнеру частично про-
ходит уже при кратком перерыве той ситуации, которая
обусловила возникновение такой привычки. Очень впе-
чатляющие примеры тому получаются, когда приходится
изолировать ради какой-либо цели - хотя бы всего на
один час - животное из стаи вместе выросших, очень
друг к другу привыкших и потому более или менее сносно
уживающихся друг с другом молодых петухов, цихлид,
бойцовых рыбок, малабарских дроздов или других, столь
же агрессивных видов. Если после того попытаться вер-
180
нуть животное к его прежним товарищам, то агрессия на-
чинает бурлить, как перегретая вода при задержке кипе-
ния, от малейшего толчка.
Как мы уже знаем, действие привычки могут нару-
шить и другие, даже малейшие изменения общей ситуа-
ции. Моя старая пара малабарских дроздов летом 1961 го-
да терпела своего сына из первого выводка, находившего-
ся в клетке в той же комнате, что и их скворечник, гораздо
дольше того срока, когда эти птицы обычно выгоняют по-
взрослевших детей из своих владений. Однако если я пе-
реставлял его клетку со стола на книжную полку - роди-
тели начинали нападать на сына столь интенсивно, что
даже забывали вылетать на волю, чтобы принести корм
маленьким птенцам, появившимся к этому времени. Та-
кое внезапное обрушение запретов агрессии, построенных
на привычке, представляет собой очевидную опасность,
угрожающую связям между партнерами каждый раз, ког-
да пара разлучается даже на короткий срок. Так же оче-
видно, что подчеркнутая церемония умиротворения, ко-
торая каждый раз наблюдается при воссоединении пары,
служит не для чего иного, как для предотвращения этой
опасности. С таким предположением согласуется и то, что
"приветствие" бывает тем возбужденнее и интенсивнее,
чем продолжительнее была разлука.
Наш человеческий смех, вероятно, тоже в своей перво-
начальной форме был церемонией умиротворения или
приветствия. Улыбка и смех, несомненно, соответствуют
различным степеням интенсивности одного и того же по-
веденческого акта, т.е. они проявляются при различных
порогах специфического возбуждения, качественно одно-
го и того же. У наших ближайших родственников - у
шимпанзе и гориллы - нет, к сожалению, приветствен-
ной мимики, которая по форме и функции соответствова-
ла бы смеху. Зато есть у многих макак, которые в качестве
жеста умиротворения скалят зубы - и время от времени,
чмокая губами, крутят головой из стороны в сторону,
сильно прижимая уши. Примечательно, что некоторые
люди на Дальнем Востоке, приветствуя улыбкой, делают
то же самое точно таким же образом. Но самое интерес-
ное - при интенсивной улыбке они держат голову так,
181
что лицо обращено не прямо к тому, кого приветствуют, а
чуть-чуть в сторону, мимо него. С точки зрения функци-
ональности ритуала совершенно безразлично, какая часть
его формы заложена в генах, а какая закреплена культур-
ной традицией учтивости.
Во всяком случае, заманчиво считать приветственную
улыбку церемонией умиротворения, возникшей - подо-
бно триумфальному крику гусей - путем ритуализации
переориентированной угрозы. При взгляде на обращен-
ный мимо собеседника дружелюбный оскал учтивого
японца появляется искушение предположить, что это
именно так.
За такое предположение говорит и то, что при очень
интенсивном, даже пылком приветствии двух друзей их
улыбки внезапно переходят в громкий смех, который
каждому из них кажется слишком не соответствующим
его чувствам, когда при встрече после долгой разлуки он
неожиданно прорывается откуда-то из вегетативных глу-
бин. Объективный наблюдатель просто обязан уподобить
поведение таких людей гусиному триумфальному крику.
Во многих отношениях аналогичны и ситуации, вызы-
вающие смех. Если несколько простодушных людей, -
скажем, маленьких детей, - вместе высмеивают кого-то
другого или других, не принадлежащих к их группе, то в
этой реакции, как и в других переориентированных жес-
тах умиротворения, содержится изрядная доля агрессии,
направленной наружу, на не-члена-группы. И смех, кото-
рый обычно очень трудно понять, - возникающий при
внезапной разрядке какой-либо конфликтной ситуа-
ции, - тоже имеет аналогии в жестах умиротворения и
приветствия многих животных. Собаки, гуси и, вероятно,
многие другие животные разражаются бурными приветст-
виями, когда внезапно разряжается мучительная ситуа-
ция конфликта. Понаблюдав за собой, я могу с уверенно-
стью утверждать, что общий смех не только действует как
чрезвычайно сильное средство отведения агрессии, но и
доставляет ощутимое чувство социального единения.
Исходной, а во многих случаях даже главной функ-
цией всех только что упомянутых ритуалов может быть
простое предотвращение борьбы. Однако даже на сравни-
182
тельно низкой ступени развития - как показывает, на-
пример, "рэбрэб-болтовня" у кряквы - эти ритуалы уже
достаточно автономны для того, чтобы превращаться в са-
моцель. Когда селезень кряквы, непрерывно издавая свой
протяжный однослоговый призыв, - "рэээээб...", "рээээ-
эб ...", - ищет свою подругу, и когда, найдя ее наконец,
впадает в подлинный экстаз "рэбрэб-болтовни", с задира-
нием клюва и подставлением затылка, - трудно удер-
жаться от субъективизации и не подумать, что он ужасно
радуется, обретя ее, и что его напряженные поиски были
в значительной мере мотивированы стремлением к цере-
монии приветствия. При более высокоритуализованных
формах собственно триумфального крика, какие мы нахо-
дим у пеганок и тем паче у настоящих гусей, это впечат-
ление значительно усиливается, так что слово "приветст-
вие" уже не хочется брать в кавычки.
Вероятно, у всех настоящих уток, а также и у пеганки,
которая больше всех прочих родственных видов похожа
на них в отношении триумфального крика, - точнее,
рэбрэб-болтовни, - эта церемония имеет и вторую фун-
кцию, при которой только самец выполняет церемонию
умиротворения, в то время как самка натравливает его,
как описано выше. Тонкий мотивационный анализ гово-
рит нам, что здесь самец, направляющий свои угрожаю-
щие жесты в сторону соседнего самца своего вида, в глуби-
не души агрессивен и по отношению к собственной самке,
в то время как она на самом деле агрессивна только по от-
ношению к тому чужаку и ничего не имеет против своего
супруга. Этот ритуал, скомбинированный из переориен-
тированной угрозы самца и из натравливания самки, в
функциональном смысле совершенно аналогичен триум-
фальному крику гусей, при котором каждый из партнеров
угрожает мимо другого. В особенно красивую церемонию
он развился - наверняка независимо - у европейской
связи и у пеганки. Интересно, что у чилийской связи, на-
против, возникла столь же высокоспециализированная
церемония, подобная триумфальному крику, при которой
переориентированную угрозу выполняют оба супруга,
как настоящие гуси и большинство крупных пеганок.
Самка чилийской связи носит мужской наряд, с головкой
183
переливчатой зелени и яркой красно-коричневой груд-
кой; это единственный случай у настоящих уток.
У огарей, египетских гусей и многих родственных ви-
дов самка выполняет такие же действия натравливания,
но самец чаще реагирует на это не ритуализованной угро-
зой мимо своей самки, а настоящим нападением на ука-
занного супругой враждебного соседа. Вот когда тот по-
бежден, - или, по крайней мере, схватка не закончилась
сокрушительным поражением пары, - лишь тогда начи-
нается несмолкающий триумфальный крик. У многих ви-
дов - андский гусь, оринокский гусь и др. - этот крик
не только слагается в очень занятную музыкальную кар-
тину из-за разного звучания голосов самца и самки, но и
превращается в забавнейшее представление из-за чрез-
вычайно утрированных жестов. Мой фильм с парой анд-
ских гусей, одержавших впечатляющую победу над люби-
мым моим другом Нико Тинбергеном, - это настоящая
комедия. Началось с того, что самка натравила своего суп-
руга на знаменитого этолога коротким ложным выпадом в
его сторону; гусак завелся не сразу, но постепенно пришел
в такую ярость и бил ороговелым сгибом крыла так свире-
по, что под конец Нико удирал весьма убедительно. Его
ноги и руки, которыми он отбивался от гусака, были изби-
ты и исклеваны в сплошной синяк. Когда враг-человек ис-
чез, началась бесконечная триумфальная церемония,
изобиловавшая слишком человеческими выражениями
эмоций и потому действительно очень смешная.
Еще больше, чем у других видов пеганок, самка еги-
петского гуся натравливает своего самца на всех сороди-
чей, до каких только можно добраться, - а если таких
нет, то, увы, и на птиц других видов; к великому огорче-
нию владельцев зоопарков, которым приходится лишать
этих красавцев возможности летать и попарно изолиро-
вать их. Самка египетского гуся следит за всеми схватка-
ми своего супруга с интересом профессионального рефе-
ри, но никогда не помогает ему, как иногда делают серые
гусыни и всегда - самки цихлид. Более того - она всег-
да готова с развернутыми знаменами перейти к победите-
лю, если ее супругу придется потерпеть поражение.
Такое поведение должно значительно влиять на поло-
184
вой отбор, поскольку здесь Премия Отбора назначается за
максимальную боеспособность и боеготовность самца. И
это снова наталкивает на мысль, которая уже занимала
нас в конце 3-й главы. Может быть, даже весьма вероятно,
что эта драчливость египетских гусей, которая кажется
наблюдателю прямо-таки сумасшедшей, является следст-
вием внутривидового отбора и вообще не так уж важна для
сохранения вида. Такая возможность должна нас беспоко-
ить, потому что - как мы увидим в дальнейшем - подо-
бные соображения касаются и эволюционного развития
инстинкта агрессии у человека.
Кстати, египетский гусь принадлежит к тем немногим
видам, у которых тирумфальный крик в его функции це-
ремонии умиротворения может не сработать. Если две
пары разделить прозрачной, но непреодолимой сеткой, то
они ярятся друг на друга через нее, все больше входят в
раж, - и не так уж редко бывает, что вдруг, как по ко-
манде, супруги каждой пары обращаются друг к другу и
затевают свирепую драку. Почти наверняка того же мож-
но добиться и в том случае, если посадить в загон к паре
"мальчика для битья" того же вида, а затем, когда избие-
ние будет в разгаре, по возможности незаметно убрать его.
Тут пара поначалу впадает в подлинный экстаз триум-
фального крика, который становится все более и более
буйным, все меньше отличается от неритуализованной
угрозы, - а затем, вдруг, влюбленные супруги хватают
друг друга за шиворот и молотят по всем правилам, что
обычно заканчивается победой самца, поскольку он за-
метно крупнее и сильнее самки. Но я никогда не слышал,
чтобы накопление нерастраченной агрессии из-за долгого
отсутствия "злого соседа" привело у них к убийству суп-
руга, как это бывает у некоторых цихлид.
Тем не менее, и у египетских гусей, и у видов Тааогпа
наибольшее значение триумфальный крик имеет в функ-
ции громоотвода. Он нужен прежде всего там, где надви-
гается гроза, т.е. и внутреннее состояние животных, и
внешняя ситуация вызывают внутривидовую агрессию.
Хотя триумфальный крик, особенно у нашей европейской
пеганки, и сопровождается высокодифференцированны-
ми, балетно преувеличенными телодвижениями, - он в
185
меньшей степени свободен от первоначальных побужде-
ний, лежащих в основе конфликта, нежели, скажем, уже
описанное, не столь развитое по форме "приветствие" у
многих настоящих уток. Совершенно очевидно, что у пе-
ганок триумфальный крик все еще черпает большую часть
энергии из первоначальных побуждений, конфликт кото-
рых некогда дал начало переориентированному действию.
Даже при наличии явного, бросающегося в глаза стремле-
ния к нападению - церемония остается связанной с эти-
ми взаимно противодействующими факторами. Соответ-
ственно, у названных видов она подвержена сильным се-
зонным колебаниям: в период размножения она наиболее
интенсивна, в спокойные периоды ослабевает, и - разу-
меется - полностью отсутствует у молодых птиц, до на-
ступления половой зрелости.
У серых гусей, пожалуй даже у всех настоящих гусей,
все это совершенно иначе. Прежде всего, у них триумфаль-
ный крик уже не является исключительно делом супруже-
ской пары; он объединяет не только целые семьи, но и вооб-
ще любые группы тесно сдружившихся птиц. Эта церемо-
ния стала почти или совсем независимой от половых по-
буждений, так что выполняется на протяжении всего года и
свойственна даже совсем крошечным птенцам.
Последовательность движений здесь более длинная и
более сложная, чем во всех описанных до сих пор ритуа-
лах умиротворения. В то время как у цихлид, а часто и у
пеганок, агрессия, которая отводится от партнера церемо-
нией приветствия, ведет к последующему нападению на
враждебного соседа, - у гусей в ритуализованной после-
довательности действий такое нападение предшествует
сердечному приветствию. Иными словами, типичная схе-
ма триумфального крика состоит в том, что один из парт-
неров - как правило, сильнейший член группы, потому
в паре это всегда гусак - нападает на действительного
или воображаемого противника, сражается с ним, а за-
тем - после более или менее убедительной победы - с
громким приветствием возвращается к своим. От этого ти-
пичного случая, схематично изображенного Хельгой Фи-
шер, происходит и само название триумфального крика.
Временная последовательность нападения и приветст-
186
вия достаточно ритуализована для того, чтобы вся цере-
мония в целом могла проводиться и при высокой интен-
сивности возбуждения, даже в том случае, если для насто-
ящей агрессии нет никакого повода. В этом случае нападе-
ние превращается в имитацию атаки в сторону какого-ни-
будь безобидного, стоящего поблизости гусенка либо во-
обще проводится вхолостую, под громкие фанфары так
называемого "раската" - глухо звучащей хриплой тру-
бы, которая сопровождает этот первый акт церемонии
триумфального крика. Хотя при благоприятных условиях
атака-раскат может мотивироваться только автономной
мотивацией ритуала, такое нападение значительно облег-
чается, если гусак оказывается в ситуации, действительно
вызывающей его агрессивность. Как показывает деталь-
ный мотивационный анализ, раскат возникает чаще все-
го, если птица находится в конфликте между нападением,
страхом и социальными обязательствами. Узы, связыва-
ющие гусака с супругой и детьми, удерживают его на ме-
сте и не позволяют бежать, даже если противник вызыва-
ет в нем сильное стремление к бегству, а не только агрес-
сивность. В этом случае он попадает в такое же положе-
ние, как загнанная в угол крыса, и "геройская" - с ви-
ду - храбрость, с какой отец семейства сам бросается на
превосходящего противника, - это мужество отчаяния,
уже знакомая нам критическая реакция.
187
Вторая фаза триумфального крика - поворот к парт-
неру, под аккомпанемент тихого гоготанья, - по форме
движения совершенно аналогична жесту угрозы и отлича-
ется лишь тем, что направлена чуть в сторону, что обус-
ловлено ритуально закрепленным переориентированием.
Однако эта "угроза" мимо друга при нормальных обстоя-
тельствах содержит уже очень мало либо вовсе не содер-
жит агрессивной мотивации, а вызывается только авто-
номным побуждением самого ритуала, особенным инс-
тинктом, который мы вправе называть социальным.
Свободная от агрессии нежность гогочущего приветст-
вия существенно усиливается контрастом. Гусак во вре-
мя ложной атаки и раската уже выпустил основательный
заряд агрессии, и теперь - когда он внезапно отвернулся
от противника и обратился к возлюбленной семье - про-
исходит перелом в настроении, который в соответствии с
хорошо известными физиологическими и психологиче-
скими закономерностями толкает маятник в сторону, про-
тивоположную агрессии. Если собственная мотивация це-
ремонии слаба, то в приветственном гоготанье может со-
держаться несколько большая доля агрессивного инстинк-
та. При совершенно определенных условиях, которые мы
рассмотрим позже, церемония приветствия может "ре-
грессировать", т.е. возвратиться на более раннюю ступень
эволюционного развития, причем в нее может войти и по-
длинная агрессия (свойственная той ранней ступени).
Поскольку жесты приветствия и угрозы почти одинако-
вы, очень трудно заметить эту редкую и не совсем нормаль-
ную примесь побуждения к атаке в самом движении как та-
ковом. Насколько похожи эти дружелюбные жесты на древ-
нюю мимику угрозы - несмотря на коренное различие мо-
тиваций, - видно из того, что их можно перепутать. Не-
значительное отклонение "угрозы" хорошо видно адресату
спереди; но сбоку - в профиль - это отклонение совер-
шенно незаметно, и не только наблюдателю-человеку, но и
другому дикому гусю. По весне, когда семейные узы посте-
пенно слабеют и молодые гусаки начинают искать себе не-
вест, - часто случается, что один из братьев еще связан с
другим семейным триумфальным криком, но уже стремит-
ся делать брачные предложения какой-нибудь чужой юной
188
гусыне. Выражаются они отнюдь не в приглашении к спари-
ванию, а в том, что он нападает на чужих гусей и затем, с
приветствием, торопится к своей избраннице. Если его вер-
ный брат видит это сбоку - он, как правило, принимает
сватовство за начало атаки на чужую гусыню; а поскольку
все самцы в группе триумфального крика мужественно сто-
ят друг за друга в борьбе, он яростно бросается на будущую
невесту своего брата и начинает ее колотить. Сам он не ис-
пытывает к ней никаких чувств, и такое избиение вполне
соответствовало бы выразительному движению брата-же-
ниха, если бы то несло в себе не приветствие, а угрозу. Ког-
да самка в испуге удирает, ее жених оказывается в величай-
шем смущении. Я отнюдь не приписываю гусям человече-
ских качеств: объективной физиологической основой любо-
го смущения является конфликт противоречащих друг дру-
гу побуждений, а именно в таком состоянии - вне всяких
сомнений - и находится наш молодой гусак. У молодого
серого гуся невероятно сильно стремление защищать из-
бранную самку, но столь же силен и запрет напасть на бра-
та, который в это время еще является его сотоварищем по
братскому триумфальному крику. Насколько непреодолим
этот запрет, мы еще увидим в дальнейшем на впечатляю-
щих примерах.
Если триумфальный крик и содержит сколь-нибудь су-
щественный заряд агрессии по отношению к партнеру, то
лишь в первой фазе с раскатом; в гогочущем приветствии
она уже наверняка отсутствует. Поэтому - и Хельга Фи-
шер того же мнения - приветствие уже не имеет функ-
ции умиротворения. Хотя оно "еще" в точности копирует
символическую форму переориентированной угрозы, -
между партнерами, совершенно определенно, не сущест-
вует настолько сильной агрессивности, чтобы она нужда-
лась в отведении.
Лишь в одной, совершенно особой и быстро проходящей
стадии индивидуального развития первоначальные побуж-
дения, лежащие в основе переориентирования, отчетливо
видны и в приветствии. (Впрочем, индивидуальное разви-
тие триумфального крика у серых гусей - тоже детально
изученное Хельгой Фишер - вовсе не является репродук-
цией его эволюционного становления; нельзя переоцени-
189
вать пределы применимости закона повторений.) Ново-
рожденный гусь - еще до того как он может ходить, стоять
или есть - способен вытягивать шейку вперед, что сопро-
вождается "гоготаньем" на тончайшей фистульной ноте. С
самого начала этот звук двухслоговый, точно как "рэбрэб"
или соответствующий писк утят. Уже через пару часов он
превращается в многослоговое "пипипи", которое по ритму
в точности совпадает с приветственным гоготаньем взрос-
лых гусей. Вытягивание шеи и этот писк, несомненно, яв-
ляются первой ступенью, из которой при взрослении гуся
развиваются и выразительное движение угрозы, и вторая
фаза триумфального крика. Из сравнительного исследова-
ния происхождения этих видов мы знаем наверняка, что в
ходе эволюции приветствие произошло из угрозы за счет ее
переориентирования и ритуализации. Однако в индивиду-
альном развитии тот же по форме жест сначала означает
приветствие. Когда гусенок только что совершил тяжелую
и небезопасную работу появления на свет и лежит мокрым
комочком горя, с бессильно вытянутой шейкой, - из него
можно вытянуть только одну-единственную реакцию. Если
наклониться над ним и издать пару звуков, подражая голо-
су гусей,-- он с трудом поднимает качающуюся головку,
вытягивает шейку и приветствует. Крошечный дикий гусь
ничего другого еще не может, но уже приветствует свое со-
циальное окружение!
Как по смыслу выразительного движения, так и в отно-
шении провоцирующей ситуации вытягивание шейки и
писк у серых гусят соответствуют именно приветствию, а
не угрожающему жесту взрослых. Примечательно, одна-
ко, что по своей форме это движение аналогично как раз
угрозе, так как характерное отклонение вытянутой шеи в
сторону от партнера у совсем маленьких гусят отсутст-
вует. Только когда им исполняется несколько недель, -
среди пуха видны уже настоящие перья, - тогда это ме-
няется. К этому времени птенцы становятся заметно аг-
рессивнее по отношению к гусятам того же возраста из
других семей: наступают на них с писком, вытянув шеи, и
пытаются щипать. Но поскольку при таких потасовках де-
тских семейных команд жесты угрозы и приветствия еще
совершенно одинаковы, - понятно, что часто происходят
190
недоразумения и кто-то из братцев и сестриц щиплет сво-
его. В этой особой ситуации, впервые в онтогенезе, видно
ритуализованное переориентирование приветственного
движения: гусенок, обиженный кем-то из своих, не щип-
лется в ответ, а интенсивно пищит и вытягивает шею, ко-
торая совершенно отчетливо направлена мимо обидчика,
хотя и под меньшим углом, чем это будет впоследствии,
при полностью освоенной церемонии. Тормозящее агрес-
сию действие этого жеста необычайно отчетливо: только
что нападавшие братец или сестрица тотчас же отстают и
в свою очередь переходят к приветствию, направленному
мимо. Фаза развития, за время которой триумфальный
крик приобретает столь заметное умиротворяющее дейст-
вие, длится лишь несколько дней. Ритуализованное пере-
ориентирование быстро закрепляется и предотвращает
впредь - за редкими исключениями - любые недора-
зумения. Кроме того, с окончательным усвоением ритуа-
лизованной церемонии приветствие подпадает под власть
автономного социального инстинкта и уже вовсе не содер-
жит агрессии к партнеру; либо содержит такую мизерную
ее долю, что нет нужды в специальном механизме, кото-
рый затормаживал бы нападение на него. В дальнейшем
триумфальный крик функционирует исключительно в
качестве уз, объединяющих членов семьи.
Бросается в глаза, что группа, объединенная триум-
фальным криком, является закрытой. Только что вылу-
пившийся птенец приобретает членство в группе по праву
рождения и принимается "не глядя", даже если он вовсе не
гусь, а подкидыш, подсунутый ради эксперимента, напри-
мер мускусная утка. Уже через несколько дней родители
знают своих детей; дети тоже узнают родителей и с этих
пор уже не проявляют готовности к триумфальному крику
с другими гусями.
Если поставить довольно жестокий эксперимент с пере-
носом гусенка в чужую семью, то бедный ребенок принима-
ется в новое сообщество триумфального крика тем труднее,
чем позже его вырвали из родного семейного союза. Дитя
боится чужих; и чем больше оно выказывает этот страх, тем
более они расположены набрасываться на него.
Трогательна детская доверчивость, с которой совсем
191
неопытный, только что вылупившийся гусенок вышепты-
вает предложение дружбы - свой крошечный триум-
фальный писк - первому существу, какое приближается
к нему, "в предположении", что это должен быть кто-то из
его родителей.
Но совершенно чужому - серый гусь предлагает три-
умфальный крик (а вместе с ним и вечную любовь и друж-
бу) лишь в одном-единственном случае: когда темпера-
ментный юноша вдруг влюбляется в чужую девушку. Это
безо всяких кавычек! Эти первые предложения совпадают
по времени с моментом, когда почти годовалая молодежь
должна уходить от родителей, которые собираются выво-
дить новое потомство. Семейные узы при этом по необхо-
димости ослабляются, но никогда не рвутся окончательно.
У гусей триумфальный крик еще более связан с персо-
нальным знакомством, чем у описанных выше уток. Утки
тоже "болтают" лишь с определенными, знакомыми това-
рищами; однако у них узы, возникающие между участни-
ками церемонии, не так прочны, и добиться принадлеж-
ности к группе у них не так трудно, как у гусей. У этих
случается, что гусю, вновь прилетевшему в колонию, -
или купленному, если речь идет о домашних, - требуют-
ся буквально годы, чтобы быть принятым в группу совме-
стного триумфального крика.
Чужаку легче приобрести членство в группе триум-
фального крика окольным путем, если кто-то из партне-
ров этой группы влюбляется в него и они образуют семью.
За исключением специальных случаев влюбленности и
принадлежности к семье по праву рождения - триум-
фальный крик бывает тем интенсивнее, а узы, возникаю-
щие из него, тем прочнее, чем дольше животные знают
друг друга. При прочих равных условиях можно утверж-
дать, что прочность связей триумфального крика пропор-
циональна степени знакомства партнеров. Несколько
утрируя, можно сказать, что узы триумфального крика
между двумя или несколькими гусями возникают всегда,
когда степень знакомства и доверия становятся для этого
достаточной.
Когда ранней весной старые гуси предаются заботам о
потомстве, а молодые, однолетки и двухлетки, любовным
192
помыслам - всегда остается какое-то количество неспа-
рившихся гусей разного возраста, которые как "третьи
лишние" эротически не заняты; и они всегда объединяются
в большие или меньшие группы. Обычно мы кратко называ-
ем их бездетными. Это выражение неточно, так как многие
молодые новобрачные, уже образовавшие прочные пары,
тоже еще не высиживают птенцов. В таких бездетных груп-
пах могут возникать по-настоящему прочные триумфаль-
ные крики, не имеющие ни малейшей связи с сексуально-
стью. Обстоятельства принуждают каждого из двух одино-
ких гусей к общению с другим, и случайно может возник-
нуть бездетное содружество самца и самки. Именно это
произошло в нынешнем году, когда старая овдовевшая гу-
сыня вернулась из нашей дочерней колонии серых гусей на
Аммерзее и объединилась с вдовцом, жившим на Зеевизен,
супруга которого скончалась незадолго перед тем по неиз-
вестной причине. Я думал, что здесь начинается образова-
ние новой пары, но Хельга Фишер с самого начала была
убеждена, что речь идет о типичном бездетном триумфаль-
ном крике, который может еще раз связать взрослого самца
с такой же самкой. Так что - вопреки иному мнению -
между мужчинами и женщинами бывают и отношения по-
длинной дружбы, не имеющие ничего общего с влюбленно-
стью. Впрочем, из такой дружбы легко может возникнуть
любовь, и у гусей тоже. Существует давно известный трюк
в разведении диких гусей: двух гусей, которых хотят спаро-
вать, вместе пересаживают в другой зоопарк или в другую
компанию водоплавающих птиц. Там их обоих не любят,
как "гадкого утенка", и им приходится искать общества
друг друга. Таким образом добиваются, как минимум, воз-
никновения бездетного триумфального крика - и можно
надеяться, что из него получится пара. Однако в моей прак-
тике было очень много случаев, когда такие вынужденные
связи тотчас же разрушались при возвращении птиц в
прежнее окружение.
Связь между триумфальным криком и сексуально-
стью, т. е. собственно инстинктом копуляции, не так легко
понять. Во всяком случае, эта связь слаба, и все непосред-
ственно половое играет в жизни диких гусей сугубо подчи-
ненную роль. Что объединяет пару гусей на всю жизнь -
193
это трицмфальный крик, а не половые отношения супру-
гов. Наличие прочных уз триумфального крика между
двумя индивидами "прокладывает путь", т. е. до какой-то
степени способствует появлению половой связи. Если два
гуся - это могут быть и два гусака - очень долго связа-
ны союзом этой церемонии, то в конце концов они, как
правило, пробуют совокупляться. Напротив, половые свя-
зи, которые часто возникают уже у годовалых птиц, -
задолго до наступления половой зрелости, - по-видимо-
му никак не благоприятствуют развитию уз триумфаль-
ного крика. Если две молодые птицы многократно сово-
купляются, из этого нельзя делать каких-либо выводов о
возникновении будущей пары.
Напротив, достаточно лишь самого малого намека на
предложение триумфального крика со стороны молодого
гусака, - если только он находит ответ у самки, - что-
бы со значительной вероятностью предсказать, что из
этих двух сложится прочная пара. Эти нежные отноше-
ния, в которых сексуальные реакции вообще не играют
никакой роли, к концу лета или к началу осени кажутся
уже совершенно исчезнувшими; однако, когда по второй
весне своей жизни молодые гуси начинают серьезное уха-
живание - они поразительно часто находят свою про-
шлогоднюю первую любовь. Слабая и в некотором смысле
односторонняя связь, существующая между триумфаль-
ным криком и копуляцией у гусей, в значительной степе-
ни аналогична той, какая бывает и у людей, - связи
между влюбленностью и грубо-сексуальными реакциями.
"Чистая" любовь через нежность ведет к физическому
сближению, которое при этом отнюдь нс рассматривается
как нечто существенное в данной связи; в то же время,
возбуждающие ситуации и партнеры, вызывающие силь-
нейшее сексуальное влечение, далеко не всегда приводят
к пылкой влюбленности. У серых гусей эти две функцио-
нальные сферы могут быть так же оторваны и независимы
одна от другой, как и у людей, хотя, разумеется, "в нор-
мальном случае", для выполнения своей задачи по сохра-
нению вида, они должны совпадать и относиться к одному
и тому же индивиду.
Понятие "нормального" является одним из самых труд-
194
неопределимых во всей биологии; но в то же время, к сожа-
лению, оно столь же необходимо, как и обратное ему поня-
тие патологического. Мой друг Бернхард Холлман, когда
ему попадалось что-нибудь особенно причудливое или не-
объяснимое в строении или поведении какого-либо живо-
тного, обычно задавал наивный с виду вопрос: "Конструк-
тор этого хотел?" И в самом деле, единственная возмож-
ность определить "нормальную" структуру или функцию
состоит в том, что мы утверждаем: они являются как раз та-
кими, какие под давлением отбора должны были развиться
именно в данной форме - и ни в какой иной - ради вы-
полнения задачи сохранения вида, К несчастью, это опре-
деление оставляет в стороне все то, что развилось именно
так, а не иначе, по чистой случайности - но вовсе не дол-
жно подпадать под определение ненормального, патологи-
ческого. Однако мы понимаем под "нормальным" отнюдь не
какое-то среднее, полученное из всех наблюдавшихся слу-
чаев; скорее это выработанный эволюционный тип, кото-
рый - по понятным причинам - в чистом виде осущест-
вляется крайне редко или вообще никогда. Тем не менее,
эта сугубо идеальная конструкция нам необходима, чтобы
было с чем сравнивать реальные случаи. В учебнике зооло-
гии поневоле приходится описывать - в качестве предста-
вителя вида - какого-то совершенного, идеального мо-
тылька; мотылька, который именно в этой форме не встре-
чается нигде и никогда, потому что все экземпляры, какие
можно найти в коллекциях, отличаются от него, каждый
чем-то своим. Точно так же мы не можем обойтись без "иде-
альной" конструкции нормального поведения серых гусей
или какого-либо другого вида животных; такого поведения,
которое осуществлялось бы без влияния каких-либо помех
и которое встречается не чаще, чем безупречный тип мо-
тылька. Люди, одаренные хорошей способностью к образ-
ному восприятию, видят идеальный тип структуры или. по-
ведения совершенно непосредственно, т.е. они в состоянии
вычленить сущность типичного из фона случайных мелких
несообразностей. Когда мой учитель Оскар Хейнрот в
своей, ставшей классической, работе о семействе утиных
(1910) описал пожизненную и безусловную супружескую
верность серых гусей в качестве "нормы", - он совершен-
195
но правильно абстрагировал свободный от нарушений иде-
альный тип; хотя он и не мог наблюдать его в действитель-
ности уже потому, что гуси живут иногда более полувека, а
их супружеская жизнь всего на два года короче. Тем не ме-
нее его высказывание верно, и определенный им тип на-
столько же необходим для описания и анализа поведения,
насколько бесполезна была бы средняя норма, выведенная
из множества единичных случаев. Когда я недавно, уже ра-
ботая над этой главой, просматривал вместе с Хельгой Фи-
шер все ее гусиные протоколы, то - несмотря на все выше-
указанные соображения - был как-то разочарован тем,
что описанный моим учителем нормальный случай абсо-
лютной "верности до гроба" среди великого множества на-
ших гусей оказался сравнительно редок. Возмутившись мо-
им разочарованием, Хельга сказала бессмертные слова:
"Чего ты от них хочешь? Ведь гуси тоже всего лишь люди!"
У диких гусей, в том числе - это доказано - и у живу-
щих на воле, бывают очень существенные отклонения от
нормы брачного и социального поведения. Одно из них,
очень частое, особенно интересно потому, что у гусей оно
поразительным образом способствует, а не вредит сохране-
нию вида, хотя у людей во многих культурах сурово осуж-
дается; я имею в виду связь между двумя мужчинами. Ни во
внешнем облике, ни в определении обоих полов у гусей нет
резких, качественных различий. Единственный ритуал при
образовании пары, - так называемый изгиб шеи, - кото-
рый у разных полов существенно отличается, выполняется
лишь в том случае, когда будущие партнеры не знают друг
друга и потому несколько побаиваются. Если этот ритуал
пропущен, то ничто не мешает гусаку адресовать свое пред-
ложение триумфального крика не самке, а другому самцу.
Такое происходит особенно часто, хотя не только в тех слу-
чаях, когда все гуси слишком хорошо знают друг друга из-
за тесного содержания в неволе. Пока мое отделение План-
ковского Института физиологии поведения располагалось в
Бульдерне, в Вестфалии, и нам приходилось держать всех
наших водоплавающих птиц на одном, сравнительно не-
большом пруду, - это случалось настолько часто, что мы
долгое время ошибочно считали, будто нахождение разно-
полых партнеров происходит у серых гусей лишь методом
196
проб и ошибок. Лишь много позже мы обнаружили функ-
цию церемонии изгиба шеи, в подробности которой не ста-
нем здесь вдаваться.
Когда молодой гусак предлагает триумфальный крик
другому самцу и тот соглашается, то каждый из них приоб-
ретает гораздо лучшего партнера и товарища, - насколько
это касается именно данной функциональной сферы, -
чем мог бы найти в самке. Так как внутривидовая агрессия
у гусаков гораздо сильнее, чем у гусынь, то и сильнее пред-
расположенность к триумфальному крику, и они вдохнов-
ляют друг друга на великие дела. Поскольку ни одна разно-
полая пара не в состоянии им противостоять, такая пара гу-
саков приобретает очень высокое, если не наивысшее поло-
жение в иерархии своей колонии. Они хранят пожизнен-
ную верность друг другу, по крайней мере не меньшую, чем
в разнополых парах. Когда мы разлучили нашу старейшую
пару гусаков. Макса и Копфшлица, сослав Макса в дочер-
нюю колонию серых гусей на Ампер-Штаузее у Фюрстен-
фельдбрюка, то через год траура оба они спаровались с сам-
ками, и обе пары вырастили птенцов. Но когда Макса вер-
нули на Эсс-зее, - без супруги и без детей, которых мы не
смогли поймать, - Копфшлиц моментально бросил свою
семью и вернулся к нему. Супруга Копфшлица и его сы-
новья, по-видимому, оценили ситуацию совершенно точно
и пытались прогнать Макса яростными атаками, но им это
не удалось. Сегодня два гусака держатся вместе, как всегда,
а покинутая супруга Копфшлица уныло ковыляет за ними
следом, соблюдая определенную дистанцию.
Понятие, которое обычно связывается со словом "гомо-
сексуальность", определено и очень плохо, и очень широко.
"Гомосексуалист" - это и одетый в женское платье, под-
красившийся юноша в притоне, и герой греческих мифов;
хотя первый из них в своем поведении приближается к про-
тивоположному полу, а второй - во всем, что касается его
поступков, - настоящий супермен и отличается от нор-
мального мужчины лишь выбором объектов своей половой
активности. В эту категорию попадают и наши "гомосексу-
альные" гусаки. Им извращение более "простительно", чем
Ахиллу и Патроклу, уже потому, что самцы и самки у гусей
различаются меньше, чем у людей. Кроме того, они ведут
197
себя гораздо более "по-людски", чем большинство людей-
гомосексуалистов, поскольку никогда не совокупляются и
не производят заменяющих действий, либо делают это в
крайне редких, исключительных случаях. Правда, по весне
можно видеть, как они торжественно исполняют церемо-
нию прелюдии к совокуплению: то красивое, грациозное
погружение шеи в воду, которое видел у лебедей и просла-
вил в стихах поэт Гельдерлин. Когда после этого ритуала
они намереваются перейти к копуляции, то - естествен-
но - каждый пытается взобраться на другого, и ни один не
думает распластаться на воде на манер самки. Дело, таким
образом, заходит в тупик, и они бывают несколько рассер-
жены друг на друга, однако оставляют свои попытки без
особого возмущения или разочарования. Каждый из них в
какой-то степени относится к другому как к своей жене, но
если она несколько фригидна и не хочет отдаваться - это
не наносит сколь-нибудь заметного ущерба их великой
любви. К началу лета гусаки постепенно привыкают к то-
му, что копуляция у них не получается, и прекращают свои
попытки; однако интересно, что за зиму они успевают это
забыть и следующей весной с новой надеждой стараются по-
топтать друг друга.
Часто, хотя далеко не всегда, сексуальные побуждения
таких гусаков, связанных друг с другом триумфальным
криком, находят выход в другом направлении. Эти гусаки
оказываются невероятно притягательны для одиноких са-
мок, что вероятно объясняется их высоким иерархическим
рангом, который они приобретают благодаря объединенной
боевой мощи. Во всяком случае, рано или поздно находится
гусыня, которая на небольшом расстоянии следует за двумя
такими героями, но влюблена - как показывают деталь-
ные наблюдения и последующий ход событий - в одного
из них. Поначалу такая девушка стоит или соответственно
плавает рядышком, как бедный "третий лишний", когда гу-
саки предпринимают свои безуспешные попытки к соитию;
но рано или поздно она изобретает хитрость - ив тот мо-
мент, когда ее избранник пытается взобраться на партнера,
она быстренько втискивается между ними в позе готовно-
сти. При этом она всегда предлагает себя одному и тому же
гусаку! Как правило, он взбирается на нее; однако тотчас
198
же после этого - тоже как правило - поворачивается к
своему другу и выполняет для него финальную церемонию:
"Но думал-то я при этом о тебе!" Часто второй гусак прини-
мает участие в этой заключительной церемонии, по всем
правилам. В одном из запротоколированных случаев гусы-
ня не следовала повсюду за обоими гусаками, а около полу-
дня, когда у гусей особенно сильно половое возбуждение,
ждала своего возлюбленного в определенном углу пруда.
Он приплывал к ней второпях, а тотчас после соития сни-
мался и летел через пруд назад к своему другу, чтобы ис-
полнить с ним эпилог спаривания, что казалось особенно
недружелюбным по отношению к даме. Впрочем, она не вы-
глядела "оскорбленной".
Для гусака такая половая связь может постепенно пре-
вратиться в "любимую привычку", а гусыня с самого начала
была готова добавить свой голос к его триумфальному кри-
ку. С упрочением знакомства уменьшается дистанция, на
которой следует гусыня за парой самцов; так что другой,
который ее не топчет, тоже все больше и больше привыкают
к ней. Затем она очень постепенно, сначала робко, а потом
со все возрастающей уверенностью начинает принимать
участие в триумфальном крике обоих друзей, а они все
больше и больше привыкают к ее постоянному присутст-
вию. Таким обходным путем, через долгое-долгое знаком-
ство, самка из более или менее нежелательного довеска к
одному из гусаков превращается в почти полноправного
члена группы триумфального крика, а через очень долгое
время - даже в совершенно полноправного.
Этот длительный процесс может быть сокращен одним
чрезвычайным событием. Если гусыня, не получавшая ни
от кого помощи в защите гаездового участка, сама добыла
себе место, сама устроила гнездо и насиживает яйца - вот
тут может случиться, что оба гусака находят ее и адаптиру-
ют (либо во время насиживания, либо уже после появления
птенцов). То есть, строго говоря, они адаптируют выводок,
гусят; но мирятся с тем, что у них есть мать и что она шумит
вместе со всеми, когда они триумфально кричат со своими
приемными детьми, которые в действительности являются
отпрысками одного из них. Стоять на страже у гнезда и во-
дить за собой детей - это, как писал уже Хейнрот, поисти-
199
не вершины жизни гусака, очевидно более нагруженные
эмоциями и аффектацией, нежели прелюдия к соитию и
оно само; потому здесь создается лучший мост для установ-
ления тесного знакомства участвующих индивидов и для
возникновения общего триумфального крика. Независимо
от пути, в конце концов через несколько лет они приходят
к настоящему браку втроем, при котором раньше или позже
второй гусак тоже начинает топтать гусыню и все три пти-
цы вместе участвуют в любовной игре. Самое замечатель-
ное в этом тройственном браке - а мы имели возможность
наблюдать целый ряд таких случаев - состоит в его биоло-
гическом успехе: они постоянно держатся на самой верши-
не иерархии в своей колонии, всеща сохраняют свой гнез-
довой участок и из года в год выращивают достаточно мно-
гочисленное потомство. Таким образом, "гомосексуаль-
ные" узы триумфального крика двух гусаков никак нельзя
считать чем-то патологическим, тем более что они встреча-
ются и у гусей, живущих на свободе: Питер Скотт наблюдал
у диких короткоклювых гусей в Исландии значительный
процент семей, которые состояли из двух самцов и одной
самки. Там биологическое преимущество, вытекающее из
удвоения оборонной мощи отцов, было еще более явным,
чем у наших гусей, в значительной степени защищенных от
хищников.
Я достаточно подробно описал, как новый член может
быть принят в закрытый круг группы триумфального кри-
ка в силу долгого знакомства. Осталось показать еще та-
кое событие, при котором узы триумфального крика воз-
никают внезапно, словно взрыв, и мгновенно связывают
двух индивидов навсегда. Мы говорим в этом случае -
безо всяких кавычек, - что они влюбились друг в друга.
Английское "to fall in love" и ненавистное мне из-за его
вульгарности немецкое выражение "втюриться" - оба
наглядно передают внезапность этого события.
У самок и у очень молодых самцов изменения в поведе-
нии - из-за некоторой "стыдливой" сдержанности - бы-
вают не столь явными, как у взрослых гусаков, но отнюдь не
менее глубокими и роковыми, скорее наоборот. Зрелый же
самец оповещает о своей любви фанфарами и литаврами;
просто невероятно, насколько может внешне измениться
200
животное, не располагающее ни ярким брачным нарядом,
как костистые рыбы, распаленные таким состоянием, ни
специальной структурой оперения, как павлины и многие
другие птицы, демонстрирующие при сватовстве свое вели-
колепие. Со мной случалось, что я буквально не узнавал хо-
рошо знакомого гусака, если он успевал "влюбиться" со
вчера на сегодня. Мышечный тонус повышен, в результате
возникает энергичная, напряженная осанка, меняющая
обычный контур птицы; каждое движение производится с
избыточной мощью; взлет, на который в другом состоянии
решиться трудно, влюбленному гусаку удается так, словно
он не гусь, а колибри; крошечные расстояния, которые каж-
дый разумный гусь прошел бы пешком, он пролетает, чтобы
шумно, с триумфальным криком обрушиться возле своей
обожаемой. Такой гусак разгоняется и тормозит, как под-
росток на мотоцикле, и в поисках ссор, как мы уже видели,
тоже ведет себя очень похоже.
Влюбленная юная самка никогда не навязывается свое-
му возлюбленному, никогда не бегает за ним; самое боль-
шее - она "как бы случайно" находится в тех местах, ще
он часто бывает. Благосклонна ли она к его сватовству, гу-
сак узнает только по игре ее глаз; причем когда он соверша-
ет свои подвиги, она смотрит не прямо на него, а "будто бы"
куда-то в сторону. На самом деле она смотрит на него, но не
поворачивает головы, чтобы не выдать направление своего
взгляда, а следит за ним краем глаза, точь-в-точь как это
бывает у дочерей человеческих.
Как это, к сожалению, бывает и у людей, иногда вол-
шебная стрела Амура попадает только в одного. Судя по на-
шим протоколам, это чаще случается с юношей, чем с де-
вушкой; но тут возможна ошибка, за счет того, что тонкие
внешние проявления девичьей влюбленности у гусей тоже
труднее заметить, чем более явные проявления мужской. У
самца сватовство часто бывает успешным и тогда, когда
предмет его любви не отвечает ему таким же чувством, по-
тому что ему дозволено самым беззастенчивым образом
преследовать свою возлюбленную, отгонять всех других
претендентов и безмерным упорством своего постоянного,
преисполненного ожиданий присутствия постепенно до-
биться того, что она привыкает к нему и вносит свой голос в
201
его триумфальный крик. Несчастная и окончательно безна-
дежная влюбленность случается главным образом тогда,
когда ее объект уже прочно связан с кем-то другим. Во всех
наблюдавшихся случаях такого рода гусаки очень скоро от-
казывались от своих притязаний. Но об одной очень ручной
гусыне, которую я сам вырастил, в протоколе значится, что
она более четырех лет в неизменной любви своей ходила
следом за счастливым в браке гусаком. Она всегда "как бы
случайно" скромно присутствовала на расстоянии несколь-
ких метров от его семьи. И ежегодно доказывала верность
своему возлюбленному неоплодотворенной кладкой.
Верность в отношении триумфального крика и сексуаль-
ная верность своеобразно коррелируются, хотя и по-разно-
му у самок и у самцов. В идеальном нормальном случае, ког-
да все ладится и не возникает никаких помех, - т.е. когда
пара здоровых, темпераментных серых гусей влюбляется
друг в друга по первой своей весне, и ни один из них не теря-
ется, не попадает в зубы к лисе, не погибает от глистов, не
сбивается ветром в телеграфные провода и т.д., - оба гуся,
скорее всего, будут всю жизнь верны друг другу как в триум-
фальном крике, так и в половой связи. Если судьба разруша-
ет узы первой любви, то и гусак, и гусыня могут вступить в
новый союз триумфального крика, - тем легче, чем рань-
ше случилась беда, - хотя при этом заметно нарушается
моногамность половой активности, причем у гусака силь-
нее, чем у гусыни. Такой самец вполне нормально празднует
триумфы со своей супругой, честно стоит на страже у гнезда,
защищает свою семью так же отважно, как и любой другой;
короче говоря, он во всех отношениях образцовый отец се-
мейства - только при случае топчет других гусынь. В осо-
бенности он предрасположен к этому греху в тех случаях,
когда его самки нет поблизости; например, он ще-то вдали
от гнезда, а она сидит на яйцах. Но если его "любовница"
приближается к выводку или к центру их гнездового участ-
ка, гусак очень часто нападает на нее и гонит прочь. Зрите-
ли, склонные очеловечивать поведение животных, в таких
случаях обвиняют гусака в стремлении сохранить его
"связь" в тайне от супруги, - что, разумеется, означает
чрезвычайное преувеличение его умственных способностей.
В действительности, возле семьи или гнезда он реагирует на
202
чужую гусыню так же, как на любого гуся, не принадлежа-
щего к их группе; в то время как на нейтральной территории
отсутствует реакция защиты семейства, которая мешала бы
ему видеть в ней самку. Чужая самка является лишь парт-
нершей в половом акте; гусак не проявляет никакой склон-
ности задерживаться возле нее, ходить с ней вместе и уж тем
более защищать ее или ее гнездо. Если появляется потомст-
во, то выращивать своих внебрачных детей ей приходится
самой.
"Любовница", со своей стороны, старается осторожно и
"как бы случайно" быть поближе к своему другу. Он ее не
любит, но она его - да, т.е. она с готовностью приняла бы
его предложение триумфального крика, если бы он такое
сделал. У самок серых гусей готовность к половому акту го-
раздо сильнее связана с влюбленностью, чем у самцов; ины-
ми словами, известная диссоциация между узами любви и
сексуальным влечением у гусей тоже легче и чаще проявле-
тя среди мужчин, чем среди женщин. И войти в новую связь,
если порвалась прежняя, гусыне тоже гораздо труднее, чем
гусаку. Прежде всего это относится к ее первому вдовству.
Чем чаще она становится вдовой или партнер ее покидает -
тем легче ей становится найти нового; впрочем, тем слабее
бывают, как правило, новые узы. Поведение многократно
вдовевшей или "разводившейся" гусыни весьма далеко от
типичного. Сексуально более активная, менее заторможен-
ная чопорностью, чем молодая самка, - одинаково готовая
вступить и в новый союз триумфального крика, и в новую
половую связь, - такая гусыня становится прототипом
"роковой женщины". Она прямо-таки провоцирует серьез-
ное сватовство молодого гусака, который был бы готов к по-
жизненному союзу, но через короткое время повергает свое-
го избранника в горе, бросая его ради нового возлюбленного.
Биография самой старой нашей серой гусыни Ады - чудес-
ный пример всего сказанного, ее история закончилась позд-
ней "великой страстью" и счастливым браком, но это до-
вольно редкий случай. Протокол Ады читается, как захва-
тывающий роман, - но ему место не в этой книге.
Чем дольше прожила пара в счастливом супружестве и
чем ближе подходило их бракосочетание к очерченному
выше идеальному случаю, тем труднее бывает, как прави-
203
ло, овдовевшему супругу вступить в новый союз триум-
фального крика. Самке, как мы уже говорили, еще труднее,
чем самцу. Хейнрот описывает случаи, когда овдовевшие
гусыни до конца жизни оставались одинокими и сексуально
пассивными. У гусаков мы ничего подобного не наблюдали:
даже поздно овдовевшие сохраняли траур не больше года, а
затем начинали вступать в систематические половые связи,
что в конечном итоге окольным путем приводило все к тем
же узам триумфального крика. Из только что описанных
правил существует масса исключений. Например, мы виде-
ли, как одна гусыня, долго прожившая в безукоризненном
браке, тотчас же после потери супруга вступила в новый, во
всех отношениях полноценный брак. Наше объяснение,
что, мол, в прежнем супружестве что-то все-таки было, ве-
роятно, не в порядке, уж очень похоже на "домогательство
первопричин" ("petitio principii")
Подобные исключения настолько редки, что мне, пожа-
луй, лучше было бы вообще о них промолчать, чтобы не
портить правильное впечатление о прочности и постоянст-
ве, которые характеризуют узы триумфального крика не
только в идеализированном "нормальном" случае, но и в
статистическом среднем из всех наблюдавшихся случаев.
Если воспользоваться каламбуром, то триумфальный
крик - это лейтмотив среди всех мотиваций, определяю-
щих повседневную жизнь диких гусей. Он постоянно зву-
чит едва заметным призвуком в обычном голосовом контак-
те, - в том гоготанье, которое Зелма Лагерлеф удивитель-
но верно перевела словами: "Здесь я, ты где?" - несколько
усиливаясь при недружелюбной встрече двух семей и пол-
ностью исчезая лишь при кормежке на пастбище, а особен-
но - при тревоге, при общем бегстве или при перелетах
крупных стай на большие расстояния. Однако едва лишь
проходит такое волнение, временно подавляющее триум-
фальный крик, как у гусей тотчас же вырывается - в оп-
редленной степени как симптом контраста - быстрое при-
ветственное гоготанье, которе мы уже знаем как самую сла-
бую степень триумфального крика. Члены группы, объеди-
ненной этими узами, целый день и при каждом удобном
случае, так сказать, уверяют друг друга: "Мы едины, мы
вместе против всех чужих".
204
По другим инстинктивным действиям мы уже знаем о
той замечательной спонтанности, об исходящем из них са-
мих производстве стимулов, которое является специфич-
ным для какого-то определенного поведенческого акта и
масса которого в точности настроена на "потребление" дан-
ного действия; т.е. производство тем обильнее, чем чаще
животному приходится выполнять данное действие. Мыши
должны грызть, курицы клевать, а белки прыгать. При нор-
мальных жизненных условиях им это необходимо, чтобы
прокормиться. Но когда в условиях лабораторного плена
такой нужды нет - им это все равно необходимо; именно
потому, что все инстинктивные действия порождаются
внутренним производством стимулов, а внешние раздра-
жители лишь направляют осуществление этих действий в
конкретных условиях места и времени. Точно так же серо-
му гусю необходимо триумфально кричать, и если отнять у
него возможность удовлетворять эту потребность, то он
превращается в патологическую карикатуру на самого се-
бя. Он не может разрядить накопившийся инстинкт на ка-
ком-нибудь эрзац-объекте, как это делает мышь, грызущая
что попало, или белка, стереотипно скачущая по клетке,
чтобы избавиться от своей потребности в движении. Серый
гусь, не имеющий партнера, с которым можно триумфаль-
но кричать, сидит или бродит печальный и подавленный.
Если Йеркс однажды так метко сказал о шимпанзе, что
один шимпанзе - это вообще не шимпанзе, то к диким гу-
сям это относится еще в большей степени, даже тогда -
как раз, особенно тогда, - когда одинокий тусь находится
в густонаселенной колонии, где у него нет партнера по три-
умфальному крику. Если такая печальная ситуация пред-
намеренно создается в опыте, в котором одного-единствен-
ного гусенка выращивают, как Каспара Хаузера , изолиро-
ванно от сородичей, то у этого несчастного создания наблю-
дается ряд характерных поведенческих отклонений. Они
* Каспар Хаузер (1812-1833) - его происхождение загадочно.
Объявился в Нюрнберге в мае 1828 г. Назвался Каспаром Хаузером; рас-
сказывал о себе, что сидел один в темном помещении, сколько себя по-
мнит. Его история послужила сюжетом целого ряда литературных про-
изведений, поэтому немецкому читателю "К.Х." говорит о многом.
205
-относятся и к неодушевленному, и - в еще большей степе-
ни - к одушевленному окружению; и чрезвычайно много-
значительно похожи на отклонения, установленные Рене
Шпицем у госпитализированных детей, которые лишены
достаточных социальных контактов. Такое существо не
только лишено способности реагировать должным образом
на раздражения из внешней среды; оно старается, по воз-
можности, уклониться от любых внешних воздействий. По-
за лежа лицом к стене является при таких состояниях "па-
тогномической", т.е. она уже сама по себе достаточна для
диагноза. Так же и гуси, которых психически искалечили
подобным образом, садятся, уткнувшись клювом в угол
комнаты; а если поместить в одну комнату двух - как мы
сделали однажды, - то в два угла, расположенные по диа-
гонали. Рене Шпиц, которому мы показали этот экспери-
мент, был просто потрясен такой аналогией между поведе-
нием наших подопытных животных и тех детей, которых он
изучал в сиротском приюте. В отличие от детей, про гусей
мы еще не знаем, насколько такой калека поддается лече-
нию, ибо на восстановление требуются годы. Пожалуй, еще
более драматично, чем такая экспериментальная помеха
возникновению уз триумфального крика, действует на-
сильственный разрыв этих уз, который в естественных ус-
ловиях случается слишком часто. Первая реакция на исчез-
новение партнера состоит в том, что серый гусь изо всех сил
старается его отыскать. Он беспрерывно, буквально день и
ночь, издает трехслоговый дальний зов, торопливо и взвол-
нованно обегает привычные места, в которых обычно бывал
вместе с пропавшим, и все больше расширяет радиус своих
поисков, облетая большие пространства с непрерывным
призывным криком. С утратой партнера тотчас же пропа-
дает какая бы то ни было готовность к борьбе, осиротевший
гусь вообще перестает защищаться от своих сородичей, убе-
гает от более молодых и слабых; а поскольку о его состоянии
сразу же "начинаются толки" в колонии, то он мигом ока-
зывается на самой низшей ступени иерархии. Порог всех
раздражении, вызывающих бегство, понижается; птица
проявляет крайнюю трусость не только по отношению к со-
родичам, она реагирует на все раздражения внешнего мира
206
с большим испугом, чем прежде. Гусь, бывший до этого руч-
ным, может начать бояться людей, как дикий.
Иногда, правда, у гусей, выращенных человеком, мо-
жет случиться обратное: осиротевшая птица снова привя-
зывается к своему опекуну, на которого уже не обращала
никакого внимания, пока была счастливо связана с други-
ми гусями. Так произошло, например, с гусаком Копф-
шлицем, когда мы отправили в ссылку его друга Макса.
Дикие гуси, нормальным образом выращенные их собст-
венными родителями, в случае потери партнера могут
вернуться к родителям, к своим братьям и сестрам, с кото-
рыми они перед тем уже не поддерживали каких-либо за-
метных отношений, но - как показывают именно эти на-
блюдения - сохраняли латентную привязанность к ним.
Несомненно, к этой же сфере явлений относится и тот
факт, что гуси, которых мы уже взрослыми переселили в
дочерние колонии нашего гусиного хозяйства - на озеро
Аммерзее или на пруды Амперштаувайер в Фюрстен-
фельдбрюке, - возвращались в прежнюю колонию на
Эсс-зее именно тогда, когда теряли своих супругов или
партнеров по триумфальному крику.
Все описанные выше симптомы, относящиеся к вегета-
тивной нервной системе и к поведению, очень похоже про-
являются и у скорбящих людей. Джон Баулби в своем ис-
следовании грусти у маленьких детей дал наглядную трога-
тельную картину этих явлений; и просто невероятно, до ка-
ких деталей простирается здесь аналогия между человеком
и птицей! В точности как человеческое лицо при длитель-
ном сохранении описанного депрессивного состояния быва-
ет отмечено постоянной неподвижностью - "убито го-
рем", - то же самое происходит и с лицом серого гуся. В
обоих случаях за счет длительного снижения симпатиче-
ского тонуса особенно подвержены изменениям нижние
окологлазья, что характерно для внешнего проявления
"опечаленности". Мою любимую старую гусыню Аду я из-
дали узнаю среди сотен других гусей по этому скорбному
выражению ее глаз; и я получил однажды впечатляющее
подтверждение, что это не плод моей фантазии. Один очень
опытный знаток животных, особенно птиц, ничего не знав-
207
ший о предыстории Ады, вдруг показал на нее и сказал:
"Это гусыня, должно быть, хлебнула горя!"
Из принципиальных соображений теории познания
мы считаем ненаучными, незаконными любые высказы-
вания о субъективных переживаниях животных, за иск-
лючением одного: субъективные переживания у живо-
тных есть. Нервная система животного отличается от на-
шей, как и происходящие в ней процессы; и можно при-
нять за аксиому, что переживания, идущие параллельно с
этими процессами, тоже качественно отличаются от на-
ших. Но эта теоретически трезвая установка по поводу
субъективных переживаний у животных, естественно,
никак не означает, что отрицается их существование. Мой
учитель Хейнрот на упрек, что он будто бы видит в живо-
тном бездушную машину, обычно отвечал с улыбкой:
"Совсем наоборот, я считаю животных эмоциональными
людьми с очень слабым интеллектом!" Мы не знаем и не
можем знать, что субъективно происходит в гусе, который
проявляет все объективные симптомы человеческого горя.
Но мы не можем удержаться от чувства, что его страдание
сродни нашему!
Чисто объективно - все поведение, какое можно на-
блюдать у дикого гуся, лишенного уз триумфального кри-
ка, имеет наибольшее сходство с поведением животных,
очень привязанных к месту обитания, когда их вырыва-
ют из привычного окружения и пересаживают в чужую
обстановку. Здесь начинаются те же отчаянные поиски, и
так же пропадает всякая боеготовность до тех пор, пока
животное не найдет свои родные места. Для сведущего че-
ловека характеристика связи серого гуся с партнером по
триумфальному крику будет наглядной и меткой, если
сказать, что гусь относится к партнеру так же - со всех
точек зрения, - как относится к центру своей террито-
рии чрезвычайно привязанное к своему участку живо-
тное, у которого эта привязанность тем сильнее, чем боль-
ше "степень его знакомства" с нею. В непосредственной
близости к этому центру не только внутривидовая агрес-
сия, но и многие другие автономные жизненные проявле-
ния соответствующего вида достигают наивысшей интен-
сивности. Моника Майер-Хольцапфель определила парт-
208
нера по личной дружбе как "животное, эквивалентное до-
му", и тем самым ввела термин, который успешно избега-
ет антропоморфной субъективизации поведения живо-
тных, но при этом во всей полноте охватывает значение
чувств, вызываемых настоящим другом.
Поэты и психоаналитики давно уже знают, как близко
соседствуют любовь и ненависть; знают, что и у нас, лю-
дей, объект любви почти всегда, "амбивалентно", бывает
и объектом агрессии. Триумфальный крик у гусей - я
подчеркиваю снова и снова - это лишь аналог, в самом
лучшем случае лишь яркая, но упрощенная модель чело-
веческой дружбы и любви; однако эта модель знамена-
тельным образом показывает, как может возникнуть та-
кая двойственность. Если даже - при нормальных усло-
виях - во втором акте церемонии, в дружеском привет-
ственном повороте друг к другу агрессия у серых гусей со-
вершенно отсутствует, то в целом - особенно в первой
части, сопровождаемой "раскатом", - ритуал содержит
полную меру автохтонной агрессии, которая направлена,
хотя и скрытно, против возлюбленного друга и партнера.
Что это именно так - мы знаем не только из эволюцион-
ных соображений, приведенных в предыдущей главе, но и
из наблюдения исключительных случаев, которые высве-
чивают взаимодействие первичной агрессии и ставших
автономными мотиваций триумфального крика.
Наш самый старый белый гусь, Паульхен, на втором
году жизни спаривался с гусыней своего вида, но в то же
время сохранял узы триумфального крика с другим таким
же гусаком, Шнееротом, который хотя и не был ему бра-
том, но стал таковым в совместной жизни. У белых гуса-
ков есть обыкновение - широко распространенное у на-
стоящих и у нырковых уток, но очень редкое у гусей -
насиловать чужих самок (особенно тогда, когда они нахо-
дятся на гнезде, насиживая яйца). Так вот, когда на сле-
дующих год супруга Паульхена построила гнездо, отло-
жила яйца и стала их насиживать, возникла ситуация,
столь же интересная, сколь ужасная: Шнеерот насиловал
самку постоянно и жесточайшим образом, а Паульхен ни-
чего на мог против этого предпринять! Когда Шнеерот яв-
лялся на гнездо и хватал гусыню, Паульхен с величайшей
209
яростью бросался на развратника, но затем, добежав до
него, обходил его резким зигзагом и в конце концов напа-
дал на какой-нибудь безобидный эрзац-объект, например
на нашего фотографа, снимавшего эту сцену. Никогда
прежде я не видел столь отчетливо эту власть переориен-
тирования, закрепленного ритуализацией: Паульхен хо-
тел напасть на Шнеерота, - тот, вне всяких сомнений
сомнений, возбуждал его гнев, - но не мог, потому что
накатанная дорога ритуализованного действия проносила
его мимо предмета ярости так же жестко и надежно, как
стрелка, установленная соответствующим образом, посы-
лает локомотив на соседний путь.
Поведение этого белого гуся показывает совершенно
однозначно, что даже стимулы, определенно вызываю-
щие агрессию, приводят не к нападению, а к триумфаль-
ному крику, если исходят от партнера. У белых гусей вся
церемония не разделяется на два акта так отчетливо, как
у серых, у которых первый акт содержит больше агрессии
и направляется наружу, а второй состоит почти исключи-
тельно в социально мотивированном обращении к партне-
ру. Белые гуси вероятно вообще сильнее заряжены агрес-
сивностью, чем наши дружелюбные серые. Так же и их
триумфальный крик, который в этом отношении прими-
тивнее у белых гусей, чем у их серых родственников. Та-
ким образом, в описанном ненормальном случае смогло
возникнуть поведение, которое в механике побуждений
полностью соответствовало исходному переориентиро-
ванному нападению, нацеленному мимо партнера, какое
мы уже видели у цихлид. Здесь хорошо применимо Фрей-
дово понятие регрессии.
Несколько иной процесс регрессии может внести опре-
деленные изменения и в триумфальный крик серых гусей,
а именно - в его вторую, неагрессивную фазу; и в этих
изменениях отчетливо проявляется изначальное участие
агрессивного инстинкта. Это в высшей степени драматич-
ное событие может произойти лишь в том случае, если два
сильных гусака вступают в союз триумфального крика,
как описано выше. Мы уже говорили, что даже самая бое-
способная гусыня уступает в борьбе самому слабому гуса-
ку, так что ни одна нормальная пара гусей не может вы-
210
стоять против двух таких друзей, и потому они стоят в
иерархии гусиной колонии очень высоко. С возрастом и с
долгой привычкой к этому высокому рангу у них растет
"самоуверенность", т.е. уверенность в победе, а вместе с
тем и агрессивность. Одновременно интенсивность триум-
фального крика растет и вместе со степенью знакомства
партнеров, т.е. с продолжительностью их союза. При этих
обстоятельствах вполне понятно, что церемония единства
такой пары гусаков приобретает степень интенсивности,
которая у разнополой пары не достигается никогда. Уже
неоднократно упоминавшихся Макса и Копфшлица, ко-
торые "женаты" вот уже девять лет, я узнаю издали по су-
машедшей восторженности их триумфального крика.
Так вот, иногда бывает, что триумфальный крик таких
гусаков выходит из всяких рамок, доходит до экстаза, -
и тут происходит нечто весьма примечательное и жуткое.
Крики становятся все громче, сдавленнее и быстрее, шеи
вытягиваются все более горизонтально и тем самым теря-
ют характерное для церемонии поднятое положение, а
угол, на который отклоняется переориентированное
движение от направления на партнера, становится все
меньше. Иными словами, ритуализованная церемония
при чрезмерном нарастании ее интенсивности утрачива-
ет те двигательные признаки, которые отличают ее от не-
ритуализованного прототипа. Таким образом происходит
настоящая Фрейдова регрессия: церемония возвращается
к эволюционно более раннему, первоначальному состоя-
нию. Впервые такую "разритуализацию" обнаружил
И.Николаи на снегирях. Церемония приветствия у само-
чек этих птиц, как и триумфальный крик у гусей, возник-
ла за счет ритуализации из исходных угрожающих жес-
тов. Если усилить сексуальные побуждения самки снегиря
долгим одиночеством, а затем поместить ее вместе с сам-
цом, то она преследует его жестами приветствия, которые
принимают агрессивный характер тем отчетливее, чем
сильнее напряжение полового инстинкта.
У пары гусаков возбуждение такой экстатической
любви-ненависти может на любом уровне остановиться и
вновь затихнуть; затем развивается хотя еще и крайне
возбужденный, однако нормальный триумфальный крик,
211
завершающийся тихим и нежным гоготаньем, даже если
их жесты только что угрожающе приближались к прояв-
лениям яростной агрессивности. Даже если видишь такое
впервые, ничего не зная о только что описанных процес-
сах, - наблюдая подобные проявления чрезмерно пыл-
кой любви, испытываешь какое-то неприятное чувство.
Невольно приходят на ум выражения типа "Так тебя люб-
лю, что съел бы" - и вспоминается старая мудрость, ко-
торую так часто подчеркивал Фрейд, что именно обиход-
ная речь обладает надежным и верным чутьем к глубочай-
шим психологическим взаимосвязям.
Однако в единичных случаях - за десять лет наблюде-
ний у нас в протоколах всего три таких - разритуализа-
ция, дошедшая до наивысшего экстаза, не поворачивает
вспять; и тогда происходит событие, непоправимое и влеку-
щее чрезвычайно тяжелые последствия для дальнейшей
жизни участников: угрожающие и боевые позы обоих гуса-
ков приобретают все более чистую форму, возбуждение до-
ходит до точки кипения, - и прежние друзья внезапно
хватают друг друга "за воротник" и ороговелым сгибом
крыла обрушивают град ударов, грохот которых разносится
по округе. Такую смертельно серьезную схватку слышно
буквально за километр. Обычная драка двух гусаков, кото-
рая разгорается из-за соперничества по поводу самки или
места под гнездо, редко длится больше нескольких секунд,
а больше минуты - никогда. В одной их трех схваток меж-
ду бывшими партнерами по триумфальному крику мы за-
протоколировали продолжительность боя в четверть часа,
после чего бросились к ним встревоженные шумом сраже-
ния. Ужасающая, ожесточенная ярость таких схваток лишь
в малой степени объясняется, пожалуй, тем обстоятельст-
вом, что противники слишком хорошо знакомы и потому
испытывают друг перед другом меньше страха, чем перед
чужаком. Чрезвычайная ожесточенность супружеских ссор
тоже черпается не только из этого источника. Мне кажется,
что, скорее, в каждой настоящей любви спрятан такой за-
ряд латентной агрессии, замаскированной узами партне-
ров, что при разрыве этих уз возникает тот отвратительный
феномен, который мы называем ненавистью. Нет любви без
агрессии, но нет и ненависти без любви!
212
Победитель никогда не преследует побежденного, и мы
ни разу не видели, чтобы между ними возникла вторая
схватка. Наоборот, в дальнейшем эти гусаки намеренно из-
бегают друг друга; если гуси большим стадом пасутся на бо-
лотистом лугу за оградой, они всегда находятся в диамет-
рально противоположных точках. Если они случайно -
когда не заметят друг друга вовремя - или в нашем экспе-
рименте оказываются рядом, то демонстрируют, пожалуй,
самое достопримечательное поведение, какое мне приходи-
лось видеть у животных; трудно решиться описать его, рис-
куя попасть под подозрение в необузданной фантазии. Гу-
саки - смущаются\ В подлинном смысле этого слова! Они
не в состоянии друг друга видеть, друг на друга посмотреть;
у каждого взгляд беспокойно блуждает вокруг, колдовски
притягивается к объекту его любви и ненависти - и отска-
кивает, как отдергивается палец от раскаленного металла.
А в добавление к тому оба беспрерывно через что-то пере-
прыгивают, оправляют оперение, трясут клювом нечто не-
существующее и т.д. Просто уйти они тоже не в состоянии,
ибо все, что может выглядеть бегством, запрещено древним
заветом: "сохранять лицо" любой ценой. Поневоле стано-
вится жалко их обоих; чувствуется, что ситуация чрезвы-
чайно болезненная. Исследователь, занятый проблемами
внутривидовой агрессии, много бы дал за возможность по-
средством точного количественного анализа мотиваций ус-
тановить пропорциональные соотношения, в которых пер-
вичная агрессия и автономное, обособившееся побуждение
к триумфальному крику взаимодействуют друг с другом в
различных частных случаях такой церемонии. По-видимо-
му, мы постепенно приближаемся к решению этой задачи,
но рассмотрение соответствующих исследований здесь уве-
ло бы нас слишком далеко.
Вместо того мы хотели бы еще раз окинуть взглядом
все то, что узнали из данной главы об агрессии и о своеоб-
разных механизмах торможения, которые не только иск-
лючают какую бы то ни было борьбу между совершенно
определенными индивидами, постоянно связанными друг
с другом, но и создают между ними особого рода союз. С
примером такого союза мы подробнее познакомились на
триумфальном крике гусей. Затем мы хотим исследовать
213
отношения между союзом такого рода и другими механиз-
мами социальной совместной жизни, которые я описал в
предыдущих главах. Когда я сейчас перечитываю ради
этого соответствующие главы, меня охватывает чувство
бессилия: я сознаю, что мне не удалось воздать должное
величию и важности эволюционных процессов, о кото-
рых - мне кажется - я знаю, как они происходили, и
которые я решился описать. Надо полагать, более или ме-
нее одаренный речью ученый, который всю свою жизнь
занимался какой-то материей, должен бы быть в состоя-
нии изложить результаты трудов своих таким образом,
чтобы передать слушателю или читателю не только то,
что он знает, но и то, что он при этом чувствует. Мне ос-
тается лишь надеяться, что чувство, которое я не сумел
выразить в словах, повеет на читателя из краткого изло-
жения фактов, когда я воспользуюсь здесь подобающим
мне средством краткого научного резюме.
Как мы знаем из 8-й главы, существуют животные, ко-
торые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю
жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было
бы думать, что этим созданиям предначертано развитие
постоянной дружбы и братского единения отдельных осо-
бей; но как раз у таких мирных стадных животных ничего
подобного не бывает никогда, их объединение всегда со-
вершенно анонимно. Личные узы, персональную дружбу
мы находим только у животных с высокоразвитой внут-
ривидовой агрессией, причем эти узы тем прочнее, чем аг-
рессивнее соответствующий вид. Едва ли есть рыбы агрес-
сивнее цихлид и птицы агрессивнее гусей. Общеизвестно,
что волк - самое агрессивное животное из всех млекопи-
тающих ("bestia senza pace" у Данте); он же - самый
верный из всех друзей. Если животное в зависимости от
времени года попеременно становится то территориаль-
ным и агрессивным, то неагрессивным и общительным, -
любая возможная для него персональная связь ограниче-
на периодом агрессивности.
Персональные узы возникли в ходе великого становле-
ния, вне всяких сомнений, в тот момент, когда у агрессив-
ных животных появилась необходимость в совместной де-
ятельности двух или более особей ради какой-то задачи
214
сохранения вида; вероятно, главным образом ради заботы
о потомстве. Несомненно, что личные узы и любовь во
многих случаях возникли из внутривидовой агрессии, в
известных случаях это происходило путем ритуализации
переориентированного нападения или угрозы. Поскольку
возникшие таким образом ритуалы связаны лично с пар-
тнером, и поскольку в дальнейшем, превратившись в са-
мостоятельные инстинктивные действия, они становятся
потребностью, - они превращают в насущную потреб-
ность и постоянное присутствие партнера, а его самого -
в "животное, эквивалентное дому".
Внутривидовая агрессия на миллионы лет старше
личной дружбы и любви. За время долгих эпох в истории
Земли наверняка появлялись животные, исключительно
свирепые и агрессивные. Почти все рептилии, каких мы
знаем сегодня, именно таковы, и трудно предположить,
что в древности это было иначе. Однако личные узы мы
знаем только у костистых рыб, у птиц и у млекопитаю-
щих, т.е. у групп, ни одна их которых не известна до поз-
днего мезозоя. Так что внутривидовой агрессии без ее
контр-партнера, без любви, бывает сколько угодно; но
любви без агрессии не бывает.
Ненависть, уродливую младшую сестру любви, необ-
ходимо четко отделять от внутривидовой агрессии. В от-
личие от обычной агрессии она бывает направлена на ин-
дивида, в точности как и любовь, и по-видимому любовь
является предпосылкой ее появления: по-настоящему не-
навидеть можно, наверно, лишь то, что когда-то любил, и
все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
Пожалуй, излишне указывать на аналогии между опи-
санным выше социальным поведением некоторых живо-
тных - прежде всего диких гусей - и человека. Все про-
писные истины наших пословиц кажутся в той же мере под-
ходящими и для этих птиц. Будучи эволюционистами и
дарвинистами с колыбели, мы можем и должны извлечь из
этого важные выводы. Прежде всего мы знаем, что самыми
последними общими предками птиц и млекопитающих бы-
ли примитивные рептилии позднего девона и начала ка-
менноугольного периода, которые наверняка не обладали
высокоразвитой общественной жизнью и вряд ли были ум-
215
нее лягушек. Отсюда следует, что подобия социального по-
ведения у серых гусей и у человека не могут быть унаследо-
ваны об общих предков; они не "гомологичны", а возник-
ли - это не подлежит сомнению - за счет так называемо-
го конвергентного приспособления. И так же несомненно,
что их существование не случайно; вероятность - точнее,
невероятность - такого совпадения можно вычислить, но
она выразилась бы астрономическим числом нулей.
Если в высшей степени сложные нормы поведения -
как, например, влюбленность, дружба, иерархические ус-
тремления, ревность, скорбь и т.д. и т.д. - у серых гусей
и у человека не только похожи, но и просто-таки совер-
шенно одинаковы до забавных мелочей - это говорит
нам наверняка, что каждый такой инстинкт выполняет
какую-то совершенно определенную роль в сохранении
вида, и притом такую, которая у гусей и у людей почти
или совершенно одинакова. Поведенческие совпадения
могут возникнуть только так.
Как подлинные естествоиспытатели, не верящие в "без-
ошибочные инстинкты" и прочие чудеса, мы считаем само-
очевидным, что каждый такой поведенческий акт является
функцией соответствующей специальной телесной струк-
туры, состоящей из нервной системы, органов чувств и т.д.;
иными словами - функцией структуры, возникшей в ор-
ганизме под давлением отбора. Если мы - с помощью ка-
кой-нибудь электронной или просто мысленной модели -
попытаемся представить себе, какую сложность должен
иметь физиологический аппарат такого рода, чтобы произ-
вести хотя бы, к примеру, социальное поведение триум-
фального крика, то с изумлением обнаружим, что такие
изумительные органы, как глаз или ухо, кажутся чем-то со-
всем простеньким в сравнении с этим аппаратом.
Чем сложнее и специализированное два органа, анало-
гично устроенных и выполняющих одну и ту же функцию,
тем больше у нас оснований объединить их общим, функци-
онально определенным понятием - и обозначить одним и
тем же названием, хотя их эволюционное происхождение
совершенно различно. Если, скажем, каракатицы или голо-
воногие, с одной стороны, и позвоночные, с другой, незави-
симо друг от друга изобрели глаза, которые построены по
216
одному и тому принципу линзовой камеры и в обоих случа-
ях состоят из одних и тех же конструктивных элементов -
линза, диафрагма, стекловидное тело и сетчатка, - то нет
никаких разумных доводов против того, чтобы оба орга-
на - у каракатиц и у позвоночных - называть глазами,
безо всяких кавычек. С таким же правом мы можем это себе
позволить и в отношении элементов социального поведения
высших животных, которое как минимум по многим при-
знакам аналогично поведению человека.
Высокомерным умникам сказанное в этой главе долж-
но послужить серьезным предупреждением. У животного,
даже не принадлежащего к привилегированному классу
млекопитающих, исследование обнаруживает механизм
поведения, который соединяет определенных индивидов
на всю жизнь и превращается в сильнейший мотив, опре-
деляющий все поступки, который пересиливает все "жи-
вотные" инстинкты - голод, сексуальность, агрессию и
страх - и создает общественные отношения в формах,
характерных для данного вида. Такой союз по всем пунк-
там аналогичен тем отношениям, какие у нас, у людей,
складываются на основе любви и дружбы в их самом чис-
том и благородном проявлении.
12. ПРОПОВЕДЬ СМИРЕНИЯ
Рубанок не проходит здесь -
В доске сучки торчат везде -
Твоя то спесь.
И ты всегда-всегда
Гарцуешь у нее в узде.
Христиан Моргенштерн
Все, что содержится в предыдущих одиннадцати гла-
вах, - это научное естествознание. Приведенные факты
достаточно проверены, насколько это вообще можно ут-
верждать в отношении результатов такой молодой науки,
как сравнительная этология. Однако теперь мы оставим
изложение того, что выявилось в наблюдениях и в экспе-
риментах с агрессивным поведением животных, и обра-
тимся к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-ни-
будь применимое к человеку, полезное для предотвраще-
ния тех опасностей, которые вырастают из его собственно-
го агрессивного инстинкта.
Есть люди, которые уже в самом этом вопросе усмат-
ривают оскорбление рода людского. Человеку слишком
хочется видеть себя центром мироздания; чем-то таким,
что по самой своей сути не принадлежит остальной приро-
де, а противостоит ей как нечто иное и высшее. Упорство-
вать в этом заблуждении - для многих людей потреб-
ность. Они остаются глухи к мудрейшему из наказов, ка-
кие когда-либо давал им мудрец, - к призыву "познай
себя"; это слова Хилона, хотя обычно их приписывают Со-
крату. Что же мешает людям прислушаться к ним?
Есть три препятствия тому, усиленные могучими эмо-
циями. Первое из них легко устранимо у каждого разум-
ного человека; второе, при всей его пагубности, все же за-
служивает уважения; третье понятно в свете духовной
эволюции - и потому его можно простить, но с ним упра-
виться, пожалуй, труднее всего на свете. И все они нераз-
рывно связаны и переплетены с тем человеческим поро-
ком, о котором древняя мудрость гласит, что он шагает
впереди падения, - с гордыней. Я хочу прежде всего по-
казать эти препятствия, одно за другим; показать, каким
218
образом они вредят. А затем постараюсь по мере сил спо-
собствовать их устранению.
Первое препятствие - самое примитивное. Оно ме-
шает самопознанию человека тем, что запрещает ему
увидеть историю собственного возникновения. Эмоцио-
нальная окраска и упрямая сила такого запрета парадок-
сальным образом возникают из-за того, что мы очень по-
хожи на наших ближайших родственников. Людей было
бы легче убедить в их происхождении, если бы они не бы-
ли знакомы с шимпанзе. Неумолимые законы образного
восприятия не позволяют нам видеть в обезьяне - осо-
бенно в шимпанзе - просто животное, как все другие, а
заставляют разглядеть в ее физиономии человеческое ли-
цо. В таком аспекте шимпанзе, измеренный человеческой
меркой, кажется чем-то ужасным, дьявольской карикату-
рой на нас. Уже с гориллой, отстоящей от нас несколько
дальше в смысле родства, и уж тем более с орангутангом,
мы испытываем меньшие трудности. Лица стариков -
причудливые дьявольские маски - мы воспринимаем
вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то
красоту. С шимпанзе это совершенно невозможно. Он вы-
глядит неотразимо смешно, но при этом настолько вуль-
гарно, настолько отталкивающе, - таким может быть
лишь совершенно опустившийся человек. Это субъектив-
ное впечатление не так уж ошибочно: есть основания
предполагать, что общие предки человека и шимпанзе по
уровню развития были гораздо выше нынешних шимпан-
зе. Как ни смешна сама по себе эта оборонительная реак-
ция человека по отношению к шимпанзе, ее тяжелая эмо-
циональная нагрузка склонила очень многих ученых к по-
строению совершенно безосновательных теорий о возник-
новении человека. Хотя происхождение от животных не
отрицается, но близкое родство с шимпанзе либо пере-
прыгивается серией логических кульбитов, либо обходит-
ся изощренными окольными путями.
Второе препятствие к самопознанию - это эмоцио-
нальная антипатия к признанию того, что наше поведение
подчиняется законам естественной причинности. Берн-
гард Хассенштайн дал этому определение "антикаузаль-
ная оценка". Смутное, похожее на клаустрофобию чувст-
219
во несвободы, которое наполняет многих людей при раз-
мышлении о всеобщей причинной предопределенности
природных явлений, конечно же, связано с их оправдан-
ной потребностью в свободе воли и со столь же оправдан-
ным желанием, чтобы их действия определялись не слу-
чайными причинами, а высокими целями.
Третье великое препятствие человеческого самопозна-
ния - по крайней мере в нашей западной культуре -
это наследие идеалистической философии. Она делит мир
на две части: мир вещей, который идеалистическое мыш-
ление считает в принципе индифферентным в отношении
ценностей, и мир человеческого внутреннего закона, ко-
торый один лишь заслуживает признания ценности. Та-
кое деление замечательно оправдывает эгоцентризм че-
ловека, оно идет навстречу его антипатии к собственной
зависимости от законов природы - и потому нет ничего
удивительного в том, что оно так глубоко вросло в обще-
ственное сознание. Насколько глубоко - об этом можно
судить по тому, как изменилось в нашем немецком языке
значение слов "идеалист" и "материалист"; первоначаль-
но они означали лишь философскую установку, а сегодня
содержат и моральную оценку. Необходимо уяснить себе,
насколько привычно стало, в нашем западном мышлении,
уравнивать понятия "доступное научному исследованию"
и "в принципе оценочно-индифферентное". Меня легко
обвинить, будто я выступаю против этих трех препятст-
вий человеческого самопознания лишь потому, что они
противоречат моим собственным научным и философ-
ским воззрениям, - я должен здесь предостеречь от по-
добных обвинений. Я выступаю не как закоренелый дар-
винист против неприятия эволюционного учения, и не как
профессиональный исследователь причин - против бес-
причинного чувства ценности, и не как убежденный мате-
риалист - против идеализма. У меня есть другие основа-
ния. Сейчас естествоиспытателей часто упрекают в том,
будто они накликают на человечество ужасные напасти и
приписывают ему слишком большую власть над приро-
дой. Этот упрек был бы оправдан, если бы ученым можно
было поставить в вину, что они не сделали предметом сво-
его изучения и самого человека. Потому что опасность для
220
современного человечества происходит не столько из его
способности властвовать над физическими процессами,
сколько из его неспособности разумно направлять процес-
сы социальные. Однако в основе этой неспособности ле-
жит именно непонимание причин, которое является -
как я хотел бы показать - непосредственным следствием
тех самых помех к самопознанию.
Они препятствуют исследованию именно тех и только
тех явлений человеческой жизни, которые кажутся людям
имеющими высокую ценность; иными словами, тех, кото-
рыми мы гордимся. Не может быть излишней резкость сле-
дующего утверждения: если нам сегодня основательно из-
вестны функции нашего пищеварительного тракта - и на
основании этого медицина, особенно кишечная хирургия,
ежегодно спасает жизнь тысячам людей, - мы здесь обяза-
ны исключительно тому счастливому обстоятельству, что
работа этих органов ни в ком не вызывает особого почтения
и благоговения. Если, с другой стороны, человечество в бес-
силии останавливается перед патологическим разложени-
ем своих социальных структур, если оно - с атомным ору-
жием в руках - в социальном плане не умеет себя вести
более разумно, нежели любой животный вид, - это в зна-
чительной степени обусловлено тем обстоятельством, что
собственное поведение высокомерно переоценивается и,
как следствие, исключается из числа природных явлений,
которые можно изучать.
Исследователи - воистину - совершенно не винова-
ты в том, что люди отказываются от самопознания. Когда
Джордано Бруно сказал им, что они вместе с их плане-
той - это всего лишь пылинка среди бесчисленного мно-
жества других пылевых облаков, - они сожгли его. Когда
Чарлз Дарвин открыл, что они одного корня с животными,
они бы с удовольствием прикончили и его; попыток за-
ткнуть ему рот было предостаточно. Когда Зигмунд Фрейд
попытался проанализировать мотивы социального пове-
дения человека и объяснить его причинность, - хотя и с
субъективной психологической точки зрения, но вполне
научно в смысле методики постановки проблем, - его об-
винили в нигилизме, в слепом материализме и даже в по-
рнографических наклонностях. Человечество препятст-
221
вует самооценке всеми средствами; и поистине уместно
призвать его к смирению - и всерьез попытаться взор-
вать эти завалы чванства на пути самопознания.
Сегодня мне уже не приходится сталкиваться с тем со-
противлением, которое противостояло открытиям Джор-
дано Бруно, - это ободряющий признак распростране-
ния естественно-научных знаний, - так что я начну с то-
го, что противостоит открытиям Чарлза Дарвина. Мне ка-
жется, есть простое средство примирить людей с тем фак-
том, что они сами возникли как часть природы, без нару-
шения ее законов: нужно лишь показать им, насколько
Вселенная велика и прекрасна, насколько достойны вели-
чайшего благоговения царящие в ней законы. Прежде все-
го, я более чем уверен, что человек, достаточно знающий
об эволюционном становлении органического мира, не
может внутренне сопротивляться осознанию того, что и
сам он обязан своим существованием этому прекрасней-
шему из всех естественных процессов. Я не хочу обсуж-
дать здесь вероятность - или, лучше сказать, неоспори-
мость - учения о происхождении видов, многократно
превышающую вероятность всех наших исторических
знаний. Все, что нам сегодня известно, органически впи-
сывается в это учение, ничто ему не противоречит, и ему
присущи все достоинства, какими может обладать учение
о творении: убедительная сила, поэтическая красота и
впечатляющее величие.
Кто усвоил это во всей полноте, тот не может испыты-
вать отвращение ни к открытию Дарвина, что мы с живо-
тными имеем общее происхождение, ни к выводам Фрей-
да, что и нами руководят те же инстинкты, какие управ-
ляли нашими дочеловеческими предками. Напротив, све-
дущий человек почувствует лишь новое благоговение пе-
ред Разумом и Ответственной Моралью, которые впервые
пришли в этот мир лишь с появление человека - и впол-
не могли бы дать ему силу, чтобы подчинить животное на-
следие в себе самом, если бы он в своей гордыне не отрицал
само существование такого наследия.
Еще одно основание для всеобщего отказа от эволюци-
онного учения состоит в глубоком почтении, которое мы,
люди, испытываем по отношению к своим предкам. "Про-
222
исходить" по-латыни звучит "аехсепоеге", т.е. буквально
"нисходить, опускаться", и уже в римском праве было
принято помещать прародителей наверху родословной и
рисовать генеалогическое древо, разветвлявшееся сверху
вниз. То, что человек имеет хотя всего двух родителей, но
256 пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, - это в родо-
словных не отражалось даже в тех случаях, когда они ох-
ватывали соответствующее число поколений. Получалось
это потому, что среди всех тех предков набиралось не так
уж много таких, которыми можно было похвастаться. По
мнению некоторых авторов, выражение "нисходить", воз-
можно, связано и с тем, что в древности любили выводить
свое происхождение от богов. Что древо жизни растет не
сверху вниз, а снизу вверх - это, до Дарвина, ускользало
от внимания людей. Так что слово "нисхождение" означа-
ет нечто, как раз обратное тому, что оно хотело бы озна-
чать: его можно отнести к тому, что наши предки в свое
время в самом буквальном смысле спустились с деревьев.
Именно это они и сделали, хотя - как мы теперь знаем -
еще задолго до того, как стали людьми.
Немногим лучше обстоит дело и со словами "разви-
тие", "эволюция". Они тоже вошли в обиход в то время,
когда мы не имели понятия о возникновении видов в ходе
эволюции, а знали только о возникновении отдельного ор-
ганизма из яйца или из семени. Цыпленок развивается из
яйца или подсолнух из семечка в самом буквальном смыс-
ле, т.е. из зародыша не возникает ничего такого, что не
было в нем упрятано с самого начала.
Великое Древо Жизни растет совершенно иначе. Хотя
древние формы являются необходимой предпосылкой для
возникновения их более развитых потомков, этих потом-
ков никоим образом нельзя вывести из исходных форм,
предсказав их на основе особенностей этих форм. То, что
из динозавров получились птицы или из обезьян люди, -
это в каждом случае исторически единственное достиже-
ние эволюционного процесса, который хотя в общем на-
правлен ввысь - согласно законам, управляющим всей
жизнью, - но во всех своих деталях определяется так на-
зываемой случайностью, т.е. бесчисленным множеством
побочных причин, которые в принципе невозможно охва-
223
тить во всей полноте. В этом смысле "случайно", что в Ав-
стралии из примитивных предков получились эвкалипт и
кенгуру, а в Европе и Азии - дуб и человек.
Новое приобретение - которое нельзя вывести из
предыдущей ступени, откуда оно берет свое начало, - в
подавляющем большинстве случаев бывает чем-то вы-
сшим в сравнении с тем, что было. Наивная оценка, выра-
женная в заглавии "Низшие животные" - оно оттиснено
золотыми буквами на первом томе доброй, старой "Жизни
животных" Брэма, - для каждого непредубежденного
человека является неизбежной закономерностью мысли и
чувства. Кто хочет во что бы то ни стало остаться "объек-
тивным" натуралистом и избежать насилия со стороны
своего субъективного восприятия, тот может попробо-
вать - разумеется, лишь в воображении - уничтожить
по очереди редиску, муху, лягушку, морскую свинку,
кошку, собаку и, наконец, шимпанзе. Он поймет, как по-
разному трудно далось бы ему убийство на разных уров-
нях жизни. Запреты, которые противостояли бы каждому
такому убийству, - хорошее мерило той разной ценно-
сти, какую представляют для нас различные формы вы-
сшей жизни, хотим мы этого или нет.
Лозунг свободы от оценок в естествознании не должен
приводить к убеждению, будто происхождение видов -
эта великолепнейшая из всех цепей естественно объясни-
мых событий - не в состоянии создавать новые ценности.
Возникновение какой-то высшей формы жизни из более
простого предка означает для нас приращение ценно-
сти - это столь же очевидная действительность, как на-
ше собственное существование.
Ни в одном из наших западных языков нет непереход-
ного глагола, который мог бы обозначить филогенетиче-
ский процесс, сопровождаемый приращением ценности.
Если нечто новое и высшее возникает из предыдущей сту-
пени, на которой нет того, и из которой не выводится то,
что составляет саму суть этого нового и высшего, - такой
процесс нельзя называть развитием. В принципе это отно-
сится к каждому значительному шагу, сделанному гене-
зисом органического мира, в том числе и к первому - к
224
возникновению жизни, - и к последнему на сегодняш-
ний день - к превращению антропоида в человека.
Несмотря на все достижения биохимии и вирусологии,
поистине великие и глубоко волнующие, возникновение
жизни остается - пока! - самым загадочным из всех со-
бытий. Различие между органическими и неорганически-
ми процессами удается изложить лишь "инъюнктивным"
определением, т.е. таким, которое заключает в себе не-
сколько признаков живого, создающих жизнь только в их
общем сочетании. Каждый из них в отдельности - как,
например, обмен веществ, рост, ассимиляция и т.д. -
имеет и неорганические аналоги. Когда мы утверждаем,
что жизненные процессы суть процессы физические и хи-
мические, это безусловно верно. Нет никаких сомнений,
что они в принципе объяснимы в качестве таковых вполне
естественным образом. Для объяснения их особенностей
не нужно обращаться к чуду, так как сложность молеку-
лярных и прочих структур, в которых эти процессы проте-
кают, вполне достаточна для такого объяснения.
Зато не верно часто звучащее утверждение, будто жиз-
ненные процессы - это в сущности процессы химиче-
ские и физические. В этом утверждении незаметно содер-
жится неверная оценка, вытекающая из иллюзорного
представления, о котором уже много говорили. Как раз "в
сущности" - т. е. с точки зрения того, что характерно для
этих процессов и только для них, - они представляют со-
бой нечто совершенно иное, нежели то, что обычно пони-
мается под физико-химическими процессами. И презри-
тельное высказывание, что они "всего лишь" таковы, то-
же неверно. Это процессы, которые - в силу особенно-
стей той материи, в коей они происходят, - выполняют
совершенно особые функции самосохранения, саморегу-
лирования, сбора информации - и, самое главное, функ-
цию воспроизведения необходимых для всего этого струк-
тур. Эти процессы могут иметь причинное объяснение; од-
нако в материи, структурированной иначе или менее
сложно, они протекать не могут.
В принципе так же, как соотносятся процессы и струк-
туры живого с процессами и структурами неживого,
внутри органического мира любая высшая форма жизни
225
соотносится с низшей, от которой произошла. Орлиное
крыло, ставшее для нас символом всякого стремления
ввысь, - это "в сущности всего лишь" передняя лапа реп-
тилии? Так же и человек - далеко не "в сущности всего
лишь" обезьяна.
Один сентиментальный мизантроп изрек часто повто-
ряемый афоризм: "Познав людей, я полюбил зверей". Я
утверждаю обратное: кто по-настоящему знает живо-
тных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и
притом имеет хоть какое-то понятие об истории развития
животного мира, только тот может по достоинству оце-
нить уникальность человека. Мы - самое высшее дости-
жение Великих Конструкторов эволюции на Земле, како-
го им удалось добиться до сих пор; мы их "последний
крик", но, разумеется, не последнее слово. Для естество-
испытателя запрещены любые абсолютные определения,
даже в области теории познания. Они - грех против Свя-
того Духа лаута ре'1, великого учения Гераклита, что нет
ничего статичного, но все течет в вечном становлении.
Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегод-
няшнего человека на нынешнем этапе его марша сквозь
время - хочется надеяться, что этот этап будет пройден
поскорее - это для натуралиста самая кичливая и самая
опасная из всех необоснованных догм. Считая человека
окончательным подобием Бога, я ошибусь в Боге. Но если
я не забываю о том, что чуть ли не вчера (с точки зрения
эволюции) наши предки еще были самыми обыкновенны-
ми обезьянами из ближайших родственников шимпан-
зе, - тут я могу разглядеть какой-то проблеск надежды.
Не нужно слишком большого оптимизма, чтобы предпо-
ложить, что из нас, людей, может возникнуть нечто луч-
шее и высшее. Будучи далек от того, чтобы видеть в чело-
веке подобие Божие, лучше которого ничего быть не мо-
жет, я утверждаю более скромно и, как мне кажется, с
большим почтением к Творению и его неиспользованным
возможностям: связующее звено между животными и по-
длинно человечными людьми, которое долго ищут и ни-
как не могут найти, - это мы\
Первое препятствие к человеческому самопознанию -
нежелание верить в наше происхождение от животных -
226
основано, как я только что показал, на незнании или на не-
верном понимании сущности органического творения. По-
этому просвещение может его устранить, по крайней мере
в принципе. То же относится и ко второму, на котором мы
сейчас остановимся подробнее, - к антипатии против при-
чинной обусловленности мировых процессов. Но в этом
случае устранить недоразумение гораздо труднее.
Его корень - принципиальное заблуждение, будто
некий процесс, если он причинно определен, не может
быть в то же время направлен к какой-либо цели. Конечно
же, во Вселенной существует бесчисленное множество яв-
лений, вовсе не целенаправленных, в отношении которых
вопрос "Зачем?" должен остаться без ответа, если только
нам не захочется найти его любой ценой; и тогда мы в не-
умеренной переоценке собственной значимости, напри-
мер, воспринимаем восход Луны как ночное освещение в
нашу честь. Но нет такого явления, к которому был бы не-
приложим вопрос о его причине.
Как уже говорилось в 3-й главе, вопрос "Зачем?" имеет
смысл только там, где работали Великие Конструкторы
или сконструированный ими живой конструктор. Лишь
там, где отдельные части общей системы специализирова-
лись при "разделении труда" для выполнения различных,
дополняющих друг друга функций, там разумен вопрос
"Зачем?". Это относится и к жизненным процессам, и к
тем неживым структурам и функциям, которые жизнь по-
ставила на службу своим целям: например, к машинам,
созданным людьми. В этих случаях вопрос "Для чего?" не
только разумен, но и необходим. Нельзя догадаться, по
какой причине у кошки острые когти, если не знать, что
ловля мышей - это специальная функция, для которой
они созданы.
Но ответ на вопрос "Для чего?" отнюдь не делает из-
лишним вопрос "Почему?"; это обсуждалось в начале 6-й
главы о Великом Парламенте Инстинктов. Я покажу на
примитивном сравнении, что эти вопросы вовсе не исклю-
чают друг друга. Я еду на своей старой машине через стра-
ну, чтобы сделать доклад в дальнем городе, что является
целью моего путешествия. По дороге размышляю о целе-
сообразности, о "финалистичности" машины и ее конст-
227
рукции - и радуюсь, как хорошо она служит цели моей
поездки. Но тут мотор пару раз чихает и глохнет. В этот
момент я с огорчением понимаю, что мою машину движет
не цель. На ее несомненной финалистичности далеко нс
уедешь; и лучшее, что я смогу сделать, - это сконцентри-
роваться на естественных причинах ее движения и разо-
браться, в каком месте нарушилось их взаимодействие.
Насколько ошибочно мнение, будто причинные и це-
левые взаимосвязи исключают друг друга, можно еще на-
гляднее показать на примере "царицы всех прикладных
наук" - медицины. Никакой "Смысл Жизни", никакой
"Всесоздающий Фактор", ни одна самая важная неиспол-
ненная "Жизненная Задача" не помогут несчастному, у
которого возникло воспаление в аппендиксе; ему может
помочь молоденький ординатор хирургической клиники,
если только правильно продиагностирует причину рас-
стройства. Так что целевое и причинное рассмотрение
жизненных процессов не только не исключают друг друга,
но вообще имеют смысл лишь в совокупности. Если бы че-
ловек не стремился к целям, то не имел бы смысла его воп-
рос о причинах; если он не имеет понятия о причинных
взаимосвязях, он бессилен направить события к нужной
цели, как бы хорошо он ее ни представлял.
Такая связь между целевым и причинным рассмотре-
нием явления жизни кажется мне совершенно очевидной,
однако иллюзия их несовместимости оказывается для
многих совершенно непреодолимой. Классический при-
мер тому, насколько подвержены этому заблуждению да-
же великие умы, содержится в статьях У. Мак-Дугалла,
основателя "психологии цели". В своей книге "Очерки
психологии" он отвергает все причинно-психологические
объяснения поведения животных с одним-единственным
исключением: то нарушение функции ориентирования по
световому компасу, которое заставляет насекомых в тем-
ноте лететь на пламя, он объясняет с помощью так назы-
ваемых тропизмов, т. е. на основе причинного анализа ме-
ханизмов ориентирования.
Вероятно, люди так сильно боятся причинного иссле-
дования потому, что их мучает безрассудный страх, будто
полное проникновение в причины явлений может обра-
228
тить в иллюзию свободу человеческой воли, свободу хо-
теть. Конечно, тот факт, что человек может сам чего-то
хотеть, так же мало подлежит сомнению, как и само его
существование. Более глубокое проникновение в физио-
логические причинные взаимосвязи собственного поведе-
ния ничего не может изменить в том, что человек хочет;
но может внести изменения в то, чего он хочет.
Только при очень поверхностном рассмотрении свобо-
да воли кажется состоящей в том, что человек - совер-
шенно не связанный никакими законами - "может хо-
теть, чего хочет". Такое может померещиться только то-
му, кто из-за клаустрофобии бежит от причинности. Вспо-
минается, как алчно был подхвачен принцип неопреде-
ленности из ядерной физики, "беспричинный" выброс
квантов; как на этой почве строились теории, которые
должны были посредничать между физическим детерми-
низмом и верой в свободу воли, хотя и оставляли ей жал-
кую свободу игральной кости, выпадающей чисто случай-
но. Однако нельзя всерьез говорить о свободной воле,
представляя ее как произвол некоего безответственного
тирана, которому предоставлена возможность определять
все наше поведение. Сама свободная воля наша подчинена
строгим законам морали, и наше стремление к свободе су-
ществует, между прочим, и для того, чтобы препятство-
вать нам подчиняться другим законам, кроме именно
этих. Примечательно, что боязливое чувство несвободы
никогда не вызывается сознанием, что наши поступки так
же жестко связаны законами морали, как физиологиче-
ские процессы законами физики. Мы все единодушны в
том, что наивысшая и прекраснейшая свобода человека
идентична моральному закону в нем. Большее знание ес-
тественных причин собственного поведения может только
приумножить возможности человека и дать ему силу
претворить его свободную волю в поступки; однако это
знание никак не может ослабить его стремления. И ес-
ли - в утопическом случае окончательного успеха при-
чинного анализа, который в принципе невозможен, -
человеку удалось бы полностью раскрыть причинные свя-
зи всех явлений, в том числе и происходящих в его собст-
венном организме, - он не перестал бы хотеть, но хотел
229
бы того же самого, чего "хотят" свободные от противоре-
чий Вселенский закон, Всемирный разум, Логос. Эта идея
чужда лишь современному западному мышлению; древ-
неиндийским философам и средневековым мистикам она
была очень знакома.
Я подошел к третьему великому препятствию на пути
самопознания человека: к вере, глубоко укоренившейся в
нашей западной культуре, будто естественно объяснимое
ценности не имеет. Эта вера происходит из утрирования
кантианской философии ценностей, которая в свою оче-
редь является следствием идеалистического разделения
мира на две части. Как уже указывалось, страх перед при-
чинностью, о котором мы только что говорили, является
одним из эмоционально мотивированных оснований для
высокой оценки непознаваемого; однако здесь замешаны
и другие неосознанные факторы. Непредсказуемо поведе-
ние Властителя, Отца, в образе которых всегда присутст-
вует какая-то доля произвола и несправедливости. Непо-
стижим приговор Божий. Если нечто можно естественным
образом объяснить, им можно и овладеть; и вместе со
своей непредсказуемостью оно часто теряет почти всю
свою ужасность. Из перуна - который Зевс метал по сво-
ему произволу, не поддающемуся никакому разуме-
нию, - Бенждамен Франклин сделал простую электри-
ческую искру, и громоотвод защищает от нее наши дома.
Необоснованное опасение, что причинное постижение
природы может ее развенчать, является вторым главным
мотивом страха перед причинностью. Так возникает еще
одна помеха исследованию, которая тем сильнее, чем вы-
ше в человеке благоговение перед красотой и величием
Вселенной, чем прекраснее и значительнее кажется ему
какое-то явление природы.
Запрет исследований, происходящий из этой трагиче-
ской причины, тем опаснее, что он никогда не переступает
порог сознания. Спросите - и каждый с чистой совестью
отрекомендуется поклонником естественных наук. Более
того, такие люди могут и сами быть крупными исследова-
телями в какой-то ограниченной области; но в подсозна-
нии они решительно настроены не заходить в попытках
научного исследования в границы того, к чему относятся с
230
благоговением. Возникающая таким образом ошибка со-
стоит не в том, что допускается существование непознава-
емого. Никто не знает лучше самих ученых, что человече-
ское познание не безгранично; но оно постоянно доказы-
вает, что мы не знаем, где проходит, его граница. "В глубь
Природы, - писал Кант, - проникают исследование и
анализ ее явлений. Неизвестно, как далеко это может по-
вести в будущем". Возникающее подобным образом пре-
пятствие к исследованию является совершенно произ-
вольной границей между познаваемым и уже не познава-
емым. Многие отличные натуралисты испытывали такое
благоговение перед жизнью и ее особенностями, что про-
водили границу у ее возникновения. Они предполагали
особую жизненную силу, некий направляющий всесозда-
ющий фактор, который нельзя признать ни необходимым,
ни достаточным для научного объяснения. Другие прово-
дят границу там, где, по их ощущению, человеческое до-
стоинство требует прекратить все попытки естественного
объяснения.
Как относится или как должен относиться к действи-
тельным границам человеческого познания настоящий
ученый, я понял в ранней молодости из высказывания од-
ного крупного биолога, которое наверняка не было обду-
мано заранее. Никогда не забуду, как Альфред Кюн делал
однажды доклад в Австрийской академии наук и закончил
его словами Гете: "Высшее счастье мыслящего челове-
ка - постичь постижимое и спокойно почитать непости-
жимое". Сказав это, он на миг задумался, потом протесту-
юще поднял руку и звонко, перекрывая уже начавшиеся
аплодисменты, воскликнул: "Нет, господа! Не спокойно,
а не спокойно!" Настоящего естествоиспытателя можно
определить именно по его способности уважать то пости-
жимое, которое ему удалось постичь, не меньше чем
прежде. Ведь именно из этого вырастает для него возмож-
ность хотеть, чтобы было постигнуто то, что кажется не-
постижимым; он совершенно не боится развенчать приро-
ду проникновением в причины ее явлений. Впрочем, при-
рода - после научного объяснения какого-либо из ее про-
цессов - никогда не оставалась в положении ярмарочно-
го шарлатана, потерявшего репутацию волшебника. Есте-
231
ственно-причинные взаимосвязи всегда оказывались еще
прекраснее и значительнее, чем самые красивые мифиче-
ские толкования.
Знаток природы не может испытывать благоговения к
непознаваемому, сверхъестественному; для него сущест-
вует лишь одно чудо, и состоит оно в том, что решительно
все в мире, включая и наивысший расцвет жизни, возник-
ло без чудес в обычном смысле этого слова. Вселенная ут-
ратила бы для него свое величие, если бы ему пришлось
узнать, что какое-то явление - скажем, поведение бла-
городного человека, направляемое разумом и моралью, -
может происходить лишь при нарушении вездесущих и
всемогущих законов единого Всего.
Чувство, которое испытывает натуралист по отноше-
нию к великому единству законов природы, нельзя вы-
разить лучше, чем словами: "Две вещи наполняют душу
все новым и растущим изумлением: звездное небо надо
мною и моральный закон во мне". Изумление и благого-
вение не помешали Иммануилу Канту найти естествен-
ное объяснение закономерностям звездного неба, и при-
том именно такое, которое исходит из его происхожде-
ния. Мы и моральный закон рассматриваем не как нечто
данное a priori, но как нечто возникшее естественным
путем, - точно так же, как он рассматривал законы не-
ба. Он ничего не знал о великом становлении органиче-
ского мира. Быть может, он согласился бы с нами?
13. СЕ ЧЕЛОВЕК
Я на то, с ноги снимая
свой сапог, ему ответил:
"Это, Демон, страшный символ
человека: вот нога из
грубой кожи; то, что больше
не природа, но и в дух не
превратилось; нечто меж звериной
лапой и сандалией Гермеса".
Христиан Моргенштерн
Предположим, что некий беспристрастный этолог сидит
на какой-то другой планете, скажем на Марсе, и наблюдает
социальное поведение людей с помощью зрительной трубы,
увеличение которой слишком мало, чтобы можно было уз-
навать отдельных людей и прослеживать их индивидуаль-
ное поведение, но вполне достаточно, чтобы наблюдать та-
кие крупные события, как переселение народов, битвы и
т.п. Ему никогда не пришло бы в голову, что человеческое
поведение направляется разумом или, тем более, ответст-
венной моралью.
Если предположить, что наш внеземной наблюдатель -
это чисто интеллектуальное существо, которое само лишено
каких-либо инстинктов и ничего не знает о том, как функ-
ционируют инстинкты вообще и агрессия в частности, и ка-
ким образом их функции могут нарушаться, ему было бы
очень нелегко понять историю человечества. Постоянно по-
вторяющиеся события этой истории нельзя объяснить, исхо-
дя из человеческого разума. Сказать, что они обусловлены
тем, что обычно называют "человеческой натурой", - это
пустые слова. Разумная, но нелогичная человеческая нату-
ра заставляет две нации состязаться и бороться друг с дру-
гом, даже когда их не вынуждает к этому никакая экономи-
ческая причина; она подталкивает к ожесточенной борьбе
две политические партии или религии, несмотря на порази-
тельное сходство их программ всеобщего благополучия; она
заставляет какого-нибудь Александра или Наполеона жерт-
вовать миллионами своих подданных ради попытки объеди-
нить под своим скипетром весь мир. Примечательно, что в
школе мы учимся относиться к людям, совершавшим все эти
дикости, с уважением; даже почитать их как великих му-
233
жей. Мы приучены покоряться так называемой политиче-
ской мудрости государственных руководителей - и на-
столько привыкли ко всем таким явлениям, что большинст-
во из нас не может понять, насколько глупо, насколько вред-
но для человечества историческое поведение народов.
Но если осознать это, невозможно уйти от вопроса: как
же получается, что предположительно разумные существа
могут вести себя столь неразумно? Совершенно очевидно,
что здесь должны действовать какие-то подавляющие силь-
ные факторы, способные полностью вырывать управление
у человеческого разума и, кроме того, совершенно не спо-
собные учиться на опыте. Как сказал Гегель, уроки истории
учат нас, что народы и правительства ничему не учатся у
истории и не извлекают из нее никаких уроков.
Все эти поразительные противоречия находят естест-
венное объяснение и полностью поддаются классификаци,
если заставить себя осознать, что социальное поведение
людей диктуется отнюдь не только разумом и культурной
традицией, но по-прежнему подчиняется еще и тем законо-
мерностям, которые присущи любому филогенетически
возникшему поведению; а эти закономерности мы доста-
точно хорошо узнали, изучая поведение животных.
Предположим теперь, что наш наблюдатель-иноплане-
тянин - это опытный этолог, досконально знающий все,
что кратко изложено в предыдущих главах. Тогда он должен
сделать неизбежный вывод, что с человеческим обществом
дело обстоит почти так же, как с обществом крыс, которые
так же социальны и миролюбивы внутри замкнутого клана,
но сущие дьяволы по отношению к сородичу, не принадле-
жащему к их собственной партии. Если бы наш наблюдатель
на Марсе узнал еще и о демографическом взрыве, о том, что
оружие становится все ужаснее, а человечество разделилось
на несколько политических лагерей, - он оценил бы наше
будущее не более оптимистично, чем будущее нескольких
враждебных крысиных стай на почти опустошенном кораб-
ле. Притом этот прогноз был бы еще слишком хорош, так как
о крысах можно предсказать, что после Великого Истребле-
ния их останется достаточно, чтобы сохранить вид; в отно-
шении людей, если будет использована водородная бомба,
это весьма проблематично.
234
В символе Древа Познания заключена глубокая истина.
Знание, выросшее из абстрактного мышления, изгнало че-
ловека из рая, в котором он, бездумно следуя своим инстин-
ктам, мог делать все, чего ему хотелось. Происходящее из
этого мышления вопрошающее экспериментирование с ок-
ружающим миром подарило человеку его первые орудия:
огонь и камень, зажатый в руке. И он сразу же употребил их
для того, чтобы убивать и жарить своих собратьев. Это дока-
зывают находки на стоянках синантропа: возле самых пер-
вых следов использования огня лежат раздробленные и от-
четливо обожженные человеческие кости. Абстрактное
мышление дало человеку господство над всем вневидовым
окружением и тем самым спустило с цепи внутривидовой от-
бор; а мы уже знаем, к чему это обычно приводит. В "по-
служной список" такого отбора нужно, наверно, занести и ту
гипертрофированную агрессивность, от которой мы страда-
ем и сегодня. Дав человеку словесный язык, абстрактное
мышление одарило его возможностью передачи над-инди-
видуального опыта, возможностью культурного развития;
но это повлекло за собой настолько резкие изменения в усло-
виях его жизни, что приспособительная способность его инс-
тинктов потерпела крах.
Можно подумать, что каждый дар, достающийся чело-
веку от его мышления, в принципе должен быть оплачен
какой-то опасной бедой, которая неизбежно идет следом.
На наше счастье, это не так, потому что из абстрактного
мышления вырастает и та разумная ответственность че-
ловека, на которой только и основана надежда управиться с
постоянно растущими опасностями.
Чтобы придать какую-то обозримость моему представ-
лению о современном биологическом состоянии человече-
ства, я хочу рассмотреть отдельные угрожающие ему опас-
ности в той же последовательности, в какой они перечисле-
ны выше, а затем перейти к обсуждению ответственной мо-
рали, ее функций и пределов ее действенности.
В главе о моралеподобном поведении мы уже слышали о
тех тормозящих механизмах, которые сдерживают агрес-
сию у различных общественных животных и предотвраща-
ют ранение или смерть сородича. Как там сказано, естест-
венно, что эти механизмы наиболее важны и потому наибо-
235
лее развиты у тех животных, которые в состоянии легко
убить существо примерно своего размера. Ворон может вы-
бить другому глаз одним ударом клюва, волк может одним-
единственньш укусом вспороть другому яремную вену. Ес-
ли бы надежные запреты не предотвращали этого - давно
не стало бы ни воронов, ни волков. Голубь, заяц и даже шим-
панзе не в состоянии убить себе подобного одним-единствен-
ным ударом или укусом. К тому же добавляется способность
к бегству, развитая у таких не слишком вооруженных су-
ществ настолько, что позволяет им уходить даже от "про-
фессиональных" хищников, которые в преследовании и в
убийстве более сильны, чем любой, даже самый быстрый и
сильный сородич. Поэтому на свободной охотничьей тропе
обычно не бывает, чтобы такое животное могло серьезно по-
вредить себе подобного; и соответственно нет селекционного
давления, которое бы вырабатывало запреты убийства. Если
тот, кто держит животных, к своей беде и к беде своих пи-
томцев, не принимает всерьез внутривидовую борьбу совер-
шенно "безобидных тварей" - он убеждается, что таких за-
претов действительно не существует. В неестественных ус-
ловиях неволи, где побежденный не может спастись бегст-
вом, постоянно происходит одно и то же: победитель стара-
тельно добивает его - медленно и ужасно. В моей книге
"Кольцо царя Соломона" в главе "Мораль и оружие" описано,
как горлица - символ всего самого мирного, - не имеющая
этих запретов, может замучить до смерти своего собрата.
Легко себе представить, что произошло бы, если бы игра
природы одарила какого-нибудь голубя вороньим клювом.
Положение такого выродка, наверно, было бы совершенно
аналогично положению человека, который только что об-
наружил возможность использовать острый камень в каче-
стве оружия. Поневоле содрогнешься при мысли о сущест-
ве, возбудимом, как шимпанзе, с такими же внезапными
вспышками ярости - и с камнем, зажатым в руке.
Общераспространенное мнение, которого придержива-
ются даже многие специалисты в этой области, сводится к
тому, что все человеческое поведение, служащее интересам
не индивида, а общества, диктуется осознанной ответствен-
ностью. Такое мнение ошибочно; что мы и покажем на кон-
кретных примерах в этой главе. Наш общий с шимпанзе пре-
236
док наверняка был по меньшей мере так же предан своему
другу, как дикий гусь или галка, а уж тем более волк или па-
виан; несомненно, что он с таким же презрением к смерти
был готов отдать свою жизнь, вставая на защиту своего сооб-
щества, так же нежно и бережно относился к молодым соро-
дичам и обладал такими же запретами убийства, как и все
эти животные. На наше счастье, мы тоже в полной мере
унаследовали соответствующие "животные" инстинкты.
Антропологи, которые занимались образом жизни авст-
ралопитека и африканского человека, заявляют, что эти
предки - поскольку они жили охотой на крупную дичь -
передали человечеству опасное наследство "природы хищ-
ника". В этом утверждении заключено опасное смешение
двух понятий - хищного животного и каннибала, - в то
время как эти понятия почти полностью исключают друг
друга; каннибализм представляет у хищников крайне ре-
дкое исключение. В действительности можно лишь пожа-
леть о том, что человек как раз не имеет "натуры хищника".
Большая часть опасностей, которые ему угрожают, проис-
ходит от того, что по натуре он сравнительно безобидное все-
ядное существо; у него нет естественного оружия, принад-
лежащего его телу, которым он мог бы убить крупное живо-
тное. Именно потому у него нет и тех механизмов безопас-
ности, возникших в процессе эволюции, которые удержива-
ют всех "профессиональных" хищников от применения ору-
жия против сородичей. Правда, львы и волки иногда убива-
ют чужих сородичей, вторгшихся на территорию их груп-
пы; может случиться даже, что во внезапном приступе яро-
сти неосторожным укусом или ударом лапы убьют члена
собственной группы, как это иногда происходит, по крайней
мере в неволе. Однако подобные исключения не должны за-
слонять тот важный факт, что все тяжеловооруженные хищ-
ники такого рода должны обладать высокоразвитыми меха-
низмами торможения, которые - как уже сказано в главе
о моралеподобном поведении - препятствуют самоунич-
тожению вида.
В предыстории человека никакие особенно высокоразви-
тые механизмы для предотвращения внезапного убийства
не были нужны: такое убийство было попросту невозможно.
Нападающий, убивая свою жертву, мог только царапать,
237
кусать или душить; причем жертва имела более чем доста-
точную возможность апеллировать к тормозам агрессивно-
сти нападающего - жестами покорности и испуганным
криком. Понятно, что на слабо вооруженных животных не
действовало селекционное давление, которое могло бы вы-
зывать к жизни те сильные и надежные запреты применять
оружие, какие попросту необходимы для выживания видов,
обладающих оружием опасным. Когда же изобретение ис-
кусственного оружия открыло новые возможности убийст-
ва, - прежнее равновесие между сравнительно слабыми за-
претами агрессии и такими же слабыми возможностями
убийства оказалось в корне нарушено.
Человечество уничтожило бы себя уже с помощью самых
первых своих великих открытий, если бы не одно замеча-
тельное совпадение: возможность открытий, изобретений и
великий дар ответственности в равной степени являются
плодами одной и той же сугубо человеческой способности,
способности задавать вопросы. Человек не погиб в результа-
те своих собственных открытий - по крайней мере до сих
пор - только потому, что он способен поставить перед со-
бой вопрос о последствиях своих поступков - и ответить на
него. Этот уникальный дар не принес человечеству гарантий
против самоуничтожении. Хотя со времени открытия камня
выросли и моральная ответственность, и вытекающие из нее
запреты убийства, но, к сожалению, в равной мере возросла
и легкость убийства, а главное - утонченная техника убий-
ства привела к тому, что последствия деяния уже не трево-
жат того, кто его совершил. Расстояние, на котором действу-
ет все огнестрельное оружие, спасает убийцу от раздражаю-
щей ситуации, которая в другом случае оказалась бы в чув-
ствительной близости от него, во всей ужасной отвратитель-
ности последствий. Эмоциональные глубины нашей души
попросту не принимают к сведению, что сгибание указа-
тельного пальца при выстреле разворачивает внутренности
другого человека. Ни один психически нормальный человек
не пошел бы даже на охоту, если бы ему приходилось уби-
вать дичь зубами и ногтями. Лишь за счет отгораживания
наших чувств становится возможным, чтобы человек, кото-
рый едва ли решился бы дать вполне заслуженный шлепок
хамоватому ребенку, вполне способен нажать пусковую
238
кнопку ракетного оружия или открыть бомбовые люки, об-
рекая сотни самых прекрасных детей на ужасную смерть в
огне. Бомбовые ковры расстилали добрые, хорошие, поря-
дочные отцы - факт ужасающий, сегодня почти неправдо-
подобный! Демагоги обладают, очевидно, очень хорошим,
хотя и только практическим знанием инстинктивного пове-
дения людей - они целенаправленно, как важное орудие,
используют отгораживание подстрекаемой партии от раз-
дражающих ситуаций, тормозящих агрессивность.
С изобретением оружия связано господство внутриви-
дового отбора и все его жуткие проявления. В третьей главе,
где речь шла о видосохраняющей функции агрессии, и в де-
сятой - об организации сообщества крыс - я достаточно
подробно разъяснил, как конкуренция сородичей, если она
действует без связи с вневидовым окружением, может по-
вести к самым странным и нецелесообразным уродствам.
Мой учитель Хейнрот для иллюстрации такого вредного
воздействия приводил в пример крылья аргус-фазана и
темп работы в западной цивилизации. Как уже упомина-
лось, я считаю, что и гипертрофия человеческого агрессив-
ного инстинкта - это следствие той же причины.
В 1955 году я писал в небольшой статье "Об убийстве со-
родича": "Я думаю - специалистам по человеческой пси-
хологии, особенно глубинной, и психоаналитикам следова-
ло бы это проверить, - что сегодняшний цивилизованный
человек вообще страдает от недостаточной разрядки инс-
тинктивных агрессивных побуждений. Более чем вероятно,
что пагубные проявления человеческого агрессивного инс-
тинкта, для объяснения которых Зигмунд Фрейд предполо-
жил особый инстинкт смерти, основаны просто-напросто на
том, что внутривидовой отбор в далекой древности снабдил
человека определенной мерой агрессивности, для которой
он не находит адекватного выхода при современной органи-
зации общества". Если в этих словах чувствуется легкий уп-
рек, сейчас я должен решительно взять его назад. К тому
времени, когда я это писал, уже были психоаналитики, со-
вершенно не верившие в инстинкт смерти и объяснявшие са-
моуничтожительные проявления агрессии как нарушения
инстинкта, который в принципе должен поддерживать
жизнь. Я даже познакомился с человеком, который уже в то
239
время - в полном соответствии с только что изложенной по-
становкой вопроса - изучал проблему гипертрофированной
агрессивности, обусловленной внутривидовым отбором.
Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денве-
ра, штат Колорадо, провел очень точное психоаналитиче-
ское и социально-психологическое исследование на индей-
цах прерий, в частности из племени юта, и показал, что эти
люди тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений,
которые им некуда деть в условиях урегулированной жизни
сегодняшней индейской резервации в Северной Америке.
По мнению Марголина, в течение сравнительно немногих
столетий - во время которых индейцы прерий вели дикую
жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабе-
жей, - чрезвычайно сильное селекционное давление долж-
но было заметно усилить их агрессивность. Вполне возмож-
но, что значительные изменения наследственной картины
были достигнуты за такой короткий срок; при жестком отбо-
ре породы домашних животных меняются так же быстро.
Кроме того, в пользу предположения Марголина говорит то,
что индейцы-юта, выросшие при другом воспитании, стра-
дают так же, как их старшие соплеменники, - а также и то,
что патологические проявления, о которых идет речь, изве-
стны только у индейцев из прерий, племена которых были
подвержены упомянутому процессу отбора.
Индейцы-юта страдают неврозами чаще, чем какие-ли-
бо другие группы людей; и Марголин обнаружил, что общей
причиной этого заболевания оказывается постоянно подав-
ленная агрессивность. Многие индейцы чувствуют себя
больными и говорят, что они больны, но на вопрос, в чем же
состоит их болезнь, не могут дать никакого ответа, кроме од-
ного: "Но ведь я - юта!" Насилие и убийство по отношению
к чужим - в порядке вещей; по отношению к соплеменни-
кам, напротив, оно крайне редко, поскольку запрещено та-
бу, безжалостную суровость которого так же легко понять из
предыдущей истории юта: племя, находившееся в состоянии
беспрерывной войны с белыми и с соседними племенами,
должно было любой ценой пресекать ссоры между своими
членами. Убивший соплеменника был обязан, согласно тра-
диции, покончить с собой. Эта заповедь оказалась в силе да-
же для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать со-
240
племенника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот,
напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную
артерию, что вызывало смерть от потери крови. Когда по-
лицейский получил приказ арестовать убийцу, - хотя о
предумышленном убийстве не было и речи, - он обратился
к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргументи-
ровал он так: преступник хочет умереть, он обязан совер-
шить самоубийство и теперь наверняка совершит его таким
образом, что станет сопротивляться аресту и вынудит его,
полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицей-
скому придется покончить с собой. Поскольку более чем не-
дальновидный сержант настаивал на своем распоряже-
нии - трагедия развивалась, как и было предсказано. Этот
и другие протоколы Марголина читаются, как древнегрече-
ские трагедии, в которых неотвратимая судьба вынуждает
людей быть виновными и добровольно искупать невольно
совершенные грехи.
Объективно и убедительно, даже доказательно говорит
за правильность марголинской интерпретации такого пове-
дения юта их предрасположенность к несчастным случаям.
Доказано, что "предрасположенность к авариям" является
следствием подавленной агрессивности; у индейцев-юта
норма автомобильных аварий чудовищно превышает нор-
му любой другой группы автомобилистов. Кому приходи-
лось когда-нибудь вести скоростную машину, будучи в со-
стоянии ярости, тот знает - если только он был при этом
способен к самонаблюдению, - насколько сильно прояв-
ляется в такой ситуации склонность к самоуничтожающим
действиям. По-видимому, и выражение "инстинкт смерти"
произошло от таких особых случаев.
Разумеется, внутривидовой отбор и сегодня действует в
нежелательном направлении, но обсуждение всех этих яв-
лений увело бы нас слишком далеко от темы агрессии. Отбор
так же интенсивно поощряет инстинктивную подоплеку на-
копительства, тщеславия и проч., как подавляет простую
порядочность. Нынешняя коммерческая конкуренция гро-
зит вызвать по меньшей мере такую же ужасную гипертро-
фию упомянутых побуждений, какую у внутривидовой аг-
рессии вызвало военное состязание людей каменного века.
Счастье лишь в том, что выигрыш богатства и власти не ве-
241
дет к многочисленности потомства, иначе положение чело-
вечества было бы еще хуже.
Кроме действия оружия и внутривидового отбора, голо-
вокружительно растущий темп развития - это третий ис-
точник бед, который человечество должно принимать в рас-
чет, пользуясь великим даром своего абстрактного мышле-
ния. Из абстрактного мышления и всех его результатов -
прежде всего из символики словесной речи - у людей вы-
росла способность, которой не дано ни одному другому суще-
ству. Когда биолог говорит о наследовании приобретенных
признаков, то он имеет в виду лишь приобретенное измене-
ние наследственности, генома. Он совершенно не задумыва-
ется о том, что "наследование" имело - уже за много веков
до Грегора Менделя - юридический смысл, и что это слово
поначалу применялось к биологическим явлениям по чис-
той аналогии. Сегодня это второе значение слова стало для
нас настолько привычным, что меня бы наверно не поняли,
если бы я просто написал: "Только человек обладает способ-
ностью передавать по наследству приобретенные качества".
Я здесь имею в виду следующее: если человек, скажем, изо-
брел лук и стрелы - или украл их у более развитого сосе-
да, - то в дальнейшем не только его потомство, но и все его
сообщество имеет в распоряжении это оружие так же посто-
янно, как если бы оно было телесным органом, возникшим в
результате мутации и отбора. Использование этого оружия
забудется не легче, чем станет рудиментарным какой-ни-
будь столь же жизненно важный орган.
Даже если один-единственный индивид приобретает ка-
кую-то важную для сохранения вида особенность или спо-
собность, она тотчас же становится общим достоянием всей
популяции; именно это и обусловливает упомянутое тыся-
чекратное ускорение исторического процесса, который поя-
вился в мире вместе с абстрактным мышлением. Процессы
приспосабливания, до сих пор поглощавшие целые геологи-
ческие эпохи, теперь могут произойти за время нескольких
поколений. На эволюцию, на филогенез - протекающий
медленно, почти незаметно в сравнении с новыми процесса-
ми, - отныне накладывается история; над филогенетиче-
ски возникшим сокровищем наследственности возвышается
242
громадное здание исторически приобретенной и традицион-
но передаваемой культуры.
Как применение оружия и орудий труда - и выросшее
из него мировое господство человека, - так и третий, пре-
краснейший дар абстрактного мышления влечет за собой
свои опасности. Все культурные достижения человека име-
ют одно большое "но": они касаются только тех его качеств
и действий, которые подвержены влиянию индивидуальной
модификации, влиянию обучения. Очень многие из врож-
денных поведенческих актов, свойственных нашему виду,
не таковы: скорость их изменения в процессе изменения
вида осталась такой же, с какой изменяются все телесные
признаки, с какой шел весь процесс становления до того,
как на сцене появилось абстрактное мышление.
Что могло произойти, когда человек впервые взял в руку
камень? Вполне вероятно, нечто подобное тому, что можно
наблюдать у детей в возрасте двух-трех лет, а иногда и стар-
ше: никакой инстинктивный или моральный запрет не удер-
живает их от того, чтобы изо всей силы бить друг друга по го-
лове тяжелыми предметами, которые они едва могут под-
нять. Вероятно, первооткрыватель камня так же мало коле-
бался, стукнуть ли своего товарища, который его только что
разозлил. Ведь он не мог знать об ужасном действии своего
изобретения; врожденный запрет убийства тогда, как и те-
перь, был настроен на его естественное вооружение. Сму-
тился ли он, когда его собрат по племени упал перед ним
мертвым? Мы можем предположить это почти наверняка.
Общественные высшие животные часто реагируют на вне-
запную смерть сородича самым драматическим образом. Се-
рые гуси стоят над мертвым другом с шипением, в наивыс-
шей готовности к обороне. Это описывает Хейнрот, который
однажды застрелил гуся в присутствии его семьи. Я видел то
же самое, когда египетский гусь ударил в голову молодого
серого; тот, шатаясь, добежал до родителей и тотчас умер от
мозгового кровоизлияния. Родители не могли видеть удара и
потому реагировали на падение и смерть своего ребенка точ-
но так же. Мюнхенский слон Вастл, который без какого-ли-
бо агрессивного умысла, играя, тяжело ранил своего служи-
теля, - пришел в величайшее волнение и встал над ране-
ным, защищая его, чем, к сожалению, помешал оказать ему
243
своевременную помощь. Бернхард Гржимек рассказывал
мне, что самец шимпанзе, который укусил и серьезно пора-
нил его, пытался стянуть пальцами края раны, когда у него
прошла вспышка ярости.
Вполне вероятно, что первый Каин тотчас же понял
ужасность своего поступка. Довольно скоро должны были
пойти разговоры, что если убивать слишком много членов
своего племени - это поведет к нежелательному ослабле-
нию его боевого потенциала. Какой бы ни была воспита-
тельная кара, предотвращавшая беспрепятственное приме-
нение нового оружия, во всяком случае, возникла какая-то,
пусть примитивная, форма ответственности, которая уже
тогда защитила человечество от самоуничтожения.
Таким образом, первая функция, которую выполняла
ответственная мораль в истории человечества, состояла в
том, чтобы восстановить утраченное равновесие между во-
оруженностью и врожденным запретом убийства. Во всех
прочих отношениях требования разумной ответственности
могли быть у первых людей еще совсем простыми и легко
выполнимыми.
Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы
предположим, что первые настоящие люди, каких мы зна-
ем из доисторических эпох - скажем, кроманьонцы, -
обладали почти в точности такими же инстинктами, таки-
ми же естественными наклонностями, что и мы; что в орга-
низации своих сообществ и в столкновениях между ними
они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня
живущие племена, например папуасы центральной Новой
Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в
постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях вза-
имной умеренной охоты за головами. "Умеренность", как
ее определяет Маргарэт Мид, состоит в том, что не предпри-
нимаются организованные разбойничьи походы с целью до-
бычи вожделенных человеческих голов, а лишь при оказии,
случайно встретив на границе своей области какую-нибудь
старуху или пару детей, "зовут с собой" их головы.
Ну а теперь - предполагая наши допущения верны-
ми - представим себе, что мужчина живет в таком сообще-
стве с десятком своих лучших друзей, с их женами и детьми.
Все мужчины неизбежно должны стать побратимами; они -
244
друзья в самом настоящем смысле слова, каждый не раз спа-
сал другому жизнь. И хотя между ними возможно какое-то
соперничество из-за главенства, из-за девушек и т.д., - как
бывает, скажем, у мальчишек в школе, - оно неизбежно
отходит на задний план перед постоянной необходимостью
вместе защищаться от враждебных соседей. А сражаться с
ними за само существование своего сообщества приходилось
так часто, что все побуждения внутривидовой агрессии на-
сыщались с избытком. Я думаю, что при таких обстоятельст-
вах в этом содружестве из пятнадцати мужчин, любой из нас
уже по естественной склонности соблюдал бы десять запо-
ведей Моисея по отношению к своему товарищу и не стал бы
ни убивать его, ни клеветать на него, ни красть жену его или
что бы там ни было, ему принадлежащее. Безо всяких со-
мнений, каждый по естественной склонности стал бы чтить
не только отца своего и мать, но и вообще всех старых и муд-
рых, что и происходит, по Фрезер Дарлинг, уже у оленей, и
уж тем более у приматов, как явствует из наблюдений Уош-
бэрна, Деворэ и Кортландта.
Иными словами, естественные наклонности человека
не так уж и дурны. От рождения человек вовсе не так уж
плох, он только недостаточно хорош для требований
жизни современного общества.
Уже само увеличение количества индивидов, принадле-
жащих к одному и тому же сообществу, должно иметь два
результата, которые нарушают равновесие между важней-
шими инстинктами взаимного притяжения и отталкивания,
т. е. между личными узами и внутривидовой агрессией. Во-
первых, для личных уз вредно, когда их становится слишком
много. Старинная мудрая пословица гласит, что по-настоя-
щему хороших друзей у человека много быть не может.
Большой "выбор знакомых", который неизбежно появляется в
каждом более крупном сообществе, уменьшает прочность
каждой отдельной связи. Во-вторых, скученность множества
индивидов на малом пространстве приводит к притуплению
всех социальных реакций. Каждому жителю современного
большого города, перекормленному всевозможными соци-
альными связями и обязанностями, знакомо тревожащее от-
крытие, что уже не испытываешь той радости, как ожидал,
от посещения друга, даже если действительно любишь его и
245
давно его не видел. Замечаешь в себе и отчетливую наклон-
ность к ворчливому недовольству, когда после ужина еще
звонит телефон. Возрастающая готовность к агрессивному
поведению является характерным следствием скученности;
социологи-экспериментаторы это давно уже знают.
К этим нежелательным последствиям увеличения на-
шего сообщества добавляются и невозможность разрядить
весь объем агрессивных побуждений, "предусмотренный"
для вида. Мир - это первейшая обязанность горожанина,
а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлага-
ла объект для высвобождения внутривидовой агрессии, уш-
ла в далекое прошлое.
Чем больше развивается цивилизация, тем менее благо-
приятны все предпосылки для нормальных проявлений на-
шей естественной склонности к социальному поведению, а
требования к нему постоянно возрастают: мы должны обра-
щаться с нашим "ближним" как с лучшим другом, хотя,
быть может, в жизни его не видели; более того, с помощью
своего разума мы можем прекрасно сознавать, что обязаны
любить даже врагов наших, - естественные наклонности
никогда бы нас до этого не довели... Все проповеди аскетиз-
ма, предостерегающие от того, чтобы отпускать узду инс-
тинктивных побуждений, учение о первородном грехе, ут-
верждающее, что человек от рождения порочен, - все это
имеет общее рациональное зерно: понимание того, что чело-
век не смеет слепо следовать своим врожденным наклонно-
стям, а должен учиться властвовать над ними и ответственно
контролировать их проявления.
Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все
более ускоренным темпом - хотелось бы надеяться, что
культура не будет от нее отставать, - ив той же мере будет
возрастать и становиться все тяжелее бремя, возложенное
на ответственную мораль. Расхождение между тем, что че-
ловек готов сделать для общества, и тем, чего общество от
него требует, будет расти; и ответственности будет все труд-
нее сохранять мост через эту пропасть. Эта мысль очень тре-
вожит, потому что при всем желании не видно каких-либо
селективных преимуществ, которые хоть один человек се-
годня мог бы извлечь из обостренного чувства ответственно-
сти или из добрых естественных наклонностей. Скорее сле-
246
дует серьезно опасаться, что нынешняя коммерческая орга-
низация общества своим дьявольским влиянием соперниче-
ства между людьми направляет отбор в прямо противопо-
ложную сторону. Так что задача ответственности постоянно
усложняется и с этой стороны.
Мы не облегчим ответственной морали решение всех
этих проблем, переоценивая ее силу. Гораздо полезнее
скромно осознать, что она - "всего лишь" компенсацион-
ный механизм, который приспосабливает наше инстинктив-
ное наследие к требованиям культурной жизни и образует с
ним функционально единую систему. Такая точка зрения
разъясняет многое из того, что непонятно при ином подходе.
Мы все страдаем от необходимости подавлять свои по-
буждения; одни больше, другие меньше - по причине очень
разной врожденной склонности к социальному поведению.
По доброму, старому психиатрическому определению, пси-
хопат - это человек, который либо страдает от требований,
предъявляемых ему обществом, либо заставляет страдать
само общество. Так что, в определенном смысле, все мы пси-
хопаты, поскольку навязанное общим благом отречение от
собственных побуждений заставляет страдать каждого из
нас. Но особенно это определение относится к тем людям,
которые в результате ломаются и становятся либо невроти-
ками, т.е. больными, либо преступниками. В соответствии с
этим точным определением, "нормальный" человек отлича-
ется от психопата - или добрый гражданин от преступни-
ка - вовсе не так резко, как здоровый от больного. Разли-
чие, скорее, аналогичное тому, какое существует между че-
ловеком с компенсированной сердечной недостаточностью и
больным, страдающим "некомпенсированным пороком",
сердце которого при возрастающей мышечной нагрузке уже
не в состоянии справиться с недостаточным закрыванием
клапана или с его сужением. Это сравнение оправдывается и
тем, что компенсация требует затрат энергии.
Такая точка зрения на ответственную мораль может
разрешить противоречие в Кантовой концепции морали,
которое поразило уже Фридриха Шиллера. Он говорил, что
Гердер - это "одухотвореннейший из всех кантианцев";
восставал против отрицания какой-либо ценности естест-
венных наклонностей в этике Канта и издевался над ней в
247
замечательной эпиграмме: "Я с радостью служу другу, но,
к несчастью, делаю это по склонности, потому меня часто
гложет мысль, что я не добродетелен!"
Однако мы не только служим своему другу по собствен-
ной склонности, мы еще и оцениваем его дружеские поступ-
ки с точки зрения того, в самом ли деле теплая естественная
склонность побудила его к такому поведению! Если бы мы
были до конца последовательными кантианцами, то долж-
ны были бы поступать наоборот - и ценить, прежде всего,
такого человека, который по натуре совершенно нас не пе-
реносит, но которого "ответственный вопрос к себе", вопре-
ки его сердечной склонности, заставляет вести себя прилич-
но по отношению к нам. Однако в действительности мы от-
носимся к таким благодетелям в лучшем случае с весьма
прохладным вниманием, а любим только того, кто относит-
ся к нам по-дружески потому, что это доставляет ему ра-
дость, и если делает что-то для нас, то не считает, будто со-
вершил нечто, достойное благодарности.
Когда мой незабвенный учитель Фердинанд Хохштет-
тер в возрасте 71 года читал свою прощальную лекцию, тог-
дашний ректор Венского университета сердечно благодарил
его за долгую и плодотворную работу. На эту благодарность
Хохштеттер дал ответ, в котором сконцентрирован весь па-
радокс ценности - или ее отсутствия - естественных на-
клонностей. Он сказал так: "Вы здесь благодарите меня за
то, за что я не заслуживаю ни малейшей благодарности. На-
до благодарить моих родителей, моих предков, которые да-
ли мне в наследство именно такие, а не другие наклонности.
Но если вы спросите меня, чем я занимался всю жизнь и в
науке, и в преподавании, то я должен честно ответить: я,
собственно, всегда делал то, что доставляло мне наиболь-
шее удовольствие!"
Какое замечательное возражение! Этот великий нату-
ралист, который - я это знаю совершенно точно - никогда
не читал Канта, принимает здесь именно его точку зрения
по поводу ценностной индифферентности естественных на-
клонностей; но в то же время примером своей ценнейшей
жизни и работы приводит Кантово учение о ценностях к
еще более полному абсурду, нежели Шиллер в своей эпи-
грамме. И выходом из этого противоречия становится очень
248
простое решение кажущейся проблемы, если признать от-
ветственную мораль компенсационным механизмом и не
отрицать ценности естественных наклонностей.
Если приходится оценивать поступки какого-то чело-
века, в том числе и собственные, то - очевидно - они оце-
ниваются тем выше, чем меньше соответствовали простым
и естественным наклонностям. Однако если нужно оценить
самого человека - например, при выборе друзей, - с той
же очевидностью предпочтение отдается тому, чье друже-
ское расположение определяется вовсе не разумными сооб-
ражениями - как бы высокоморальны они ни были, - а
исключительно чувством теплой естественной склонности.
Когда мы подобным образом используем для оценки чело-
веческих поступков и самих людей совершенно разные кри-
терии - это не только не парадокс, но проявление простого
здравого смысла.
Кто ведет себя социально уже по естественной склонно-
сти, тому в обычных обстоятельствах почти не нужны меха-
низмы компенсации, а в случае нужды он обладает мощны-
ми моральными резервами. Кто уже в повседневных услови-
ях вынужден тратить все сдерживающие силы своей мораль-
ной ответственности, чтобы держаться на уровне требова-
ний культурного общества, - тот, естественно, гораздо
раньше ломается при возрастании нагрузки. Энергетиче-
ская сторона нашего сравнения с пороком сердца и здесь под-
ходит очень точно, поскольку возрастание нагрузки, при ко-
торой социальное поведение людей становится "некомпен-
сированным", может быть самой различной природы, но так
или иначе "истощает силы". Мораль легче всего отказывает
не под влиянием одиночного, резкого и чрезмерного испыта-
ния; легче всего это происходит под воздействием истощаю-
щего, долговременного нервного перенапряжения, какого
бы рода оно ни было. Заботы, нужда, голод, страх, переутом-
ление, крушение надежд и т.д. - все это действует одинако-
во. Кто имел возможность наблюдать множество людей в ус-
ловиях такого рода - на войне или в заключении, - тот
знает, насколько непредвиденно и внезапно наступает мо-
ральная декомпенсация. Люди, на которых, казалось, мож-
но положиться как на каменную гору, неожиданно ломают-
ся; а в других, не вызывавших особого доверия, открываются
249
просто-таки неисчерпаемые источники сил, и они одним
лишь своим примером помогают бесчисленному множеству
остальных сохранить моральную стойкость. Однако пере-
жившие нечто подобное знают и то, что сила доброй воли и
ее устойчивость - две независимые переменные. Осознав
это, основательно учишься не чувствовать себя выше того,
кто сломался раньше, чем ты сам. Наилучший и благород-
нейший в конце концов доходит до такой точки, что больше
не может: " Эли.Эли, ламма ассахфани?"
В соответствии с этикой Канта, только внутренний закон
человеческого разума сам по себе порождает категориче-
ский императив в качестве ответа на "ответственный вопрос
к себе". Кантовы понятия "разум, рассудок" и "ум, интел-
лект" отнюдь не идентичны. Для него само собой разумеет-
ся, что разумное создание просто не может хотеть причи-
нить вред другому, подобному себе. В самом слове "рас-су-
док" этимологически заключена способность "судить",
"входить в соглашение", иными словами - существование
высоко ценимых социальных связей между всеми разумны-
ми существами. Для Канта совершенно ясно и самоочевидно
то, что для этолога нуждается в разъяснении: тот факт, что
человек не хочет вредить другому. Великий философ пред-
полагает здесь очевидным нечто, требующее объяснения, и
это - хотя и вносит некоторую непоследовательность в ве-
ликий ход его мыслей - делает его учение более приемле-
мым для биолога. Тут появляется небольшая лазейка, через
которую в изумительное здание его умозаключений - чис-
то рациональных - может пробраться чувство; иными сло-
вами - инстинктивная мотивация. Кант и сам не верил, что
человек удерживается от каких-либо действий, к которым
его побуждают естественные склонности, чисто разумным
пониманием логического противоречия в нормах его по-
ступков. Совершенно очевидно, что необходим еще и эмо-
циональный фактор, чтобы преобразовать некое чисто рас-
судочное осознание в императив или в запрет. Если мы убе-
рем из нашего жизненного опыта эмоциональное чувство
ценности - скажем, ценности различных ступеней эволю-
1 "Господи, Господи, зачем оставил меня?" - последние слова Хри-
ста; арамейская вставка в греческом и прочих текстах Евангелия.
250
ции, - если для нас не будут представлять никакой ценно-
сти человек, человеческая жизнь и человечество в целом, то
самый безукоризненный аппарат нашего интеллекта оста-
нется мертвой машиной без мотора. Сам по себе он в состоя-
нии лишь дать нам средство к достижению каким-то обра-
зом поставленной цели; но не может ни определить эту цель,
ни отдать приказ к ее достижению. Если бы мы были нигили-
стами типа Мефистофеля и считали бы, что "нет в мире ве-
щи, стоящей пощады", - мы могли бы нажать пусковую
кнопку водородной бомбы, и это никак бы не противоречило
нормам нашего разумного поведения.
Только ощущение ценности, только чувство присваива-
ет знак "плюс" или "минус" ответу на наш "категорический
самовопрос" и превращает его в императив или в запрет. Так
что и тот, и другой вытекают не из рассудка, а из прорывов
той тьмы, в которую наше сознание не проникает. В этих
слоях, лишь косвенно доступных человеческому разуму,
унаследованное и усвоенное образуют в высшей степени
сложную структуру, которая не только состоит в теснейшем
родстве с такой же структурой высших животных, но в зна-
чительной своей части попросту ей идентична. По существу,
наша отлична от той лишь постольку, поскольку у человека
в усвоенное входит культурная традиция. Из структуры
этих взаимодействий, протекающих почти исключительно в
подсознании, вырастают побуждения ко всем нашим по-
ступкам, в том числе и к тем, которые сильнейшим образом
подчинены управлению нашего самовопрошающего разума.
Так возникают любовь и дружба, все теплые чувства, поня-
тие красоты, стремление к художественному творчеству и к
научному познанию. Человек, избавленный от всего так
сказать "животного", лишенный подсознательных стремле-
ний, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь
не ангелом, скорее наоборот!
Однако нетрудно понять, каким образом могло утвер-
диться мнение, будто все хорошее - и только хорошее, -
что служит человеческому сообществу, обязано своим суще-
ствованием морали, а все "эгоистичные" мотивы человече-
ского поведения, которые не согласуются с социальными
требованиями, вырастают из "животных" инстинктов. Если
человек задаст себе категорический вопрос Канта: " Могу ли
251
я норму своего поведения возвысить до уровня естественного
закона или при этом возникло бы нечто, противоречащее ра-
зуму?" - то все поведение, в том числе и инстинктивное,
окажется в высшей степени разумным; при условии,что оно
выполняет задачи сохранения вида, ради которых было со-
здано Великими Конструкторами эволюции. Противора-
зумное возникает лишь в случае нарушения какого-либо ин-
стинкта. Отыскать это нарушение - задача категориче-
ского вопроса, а компенсировать - категорического импе-
ратива. Если инстинкты действуют правильно, "по замыслу
конструкторов", вопрос к себе не сможет отличить их от Ра-
зумного. В этом случае вопрос: "Могу ли я возвысить норму
моих поступков до уровня естественного закона?" - имеет
бесспорно положительный ответ, ибо эта норма уже сама яв-
ляется таким законом!
Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, выта-
скивает его, исследует норму своего поступка и находит, что
она - будучи возвышена до естественного закона - звуча-
ла бы примерно так: "Когда взрослый самец Нолю 5ар1еп8
видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от
которой он может его спасти, - он это делает". Находится
такая абстракция в каком-либо противоречии с разумом?
Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу
и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если
бы он на самом деле занялся этими рассуждениями, ребенок
давно бы уже утонул, прежде чем он прыгнул бы в воду. Од-
нако человек - по крайней мере принадлежащий нашей за-
падной культуре - крайне неохотно узнает, что действовал
он чисто инстинктивно, что каждый павиан в аналогичной
ситуации сделал бы то же самое.
Древняя китайская мудрость гласит, что не все люди есть
в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не
следует, что этот "зверь в человеке" с самого начала являет
собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее ис-
коренению. Существует одна человеческая реакция, в кото-
рой лучше всего проявляется, насколько необходимо может
быть безусловно "животное" поведение, унаследованное от
антропоидных предков, причем именно для поступков, ко-
торые не только считаются сугубо человеческими и высоко-
моральными, но и на самом деле являются таковыми. Эта
252
реакция - так называемое воодушевление. Уже само назва-
ние, которое создал для нее немецкий язык, подчеркивает,
что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо чело-
веческое, а именно - дух. Греческое слово "энтузиазм" оз-
начает даже, что человеком владеет бог. Однако в действи-
тельности воодушевленным человеком овладевает наш дав-
ний друг и недавний враг - внутривидовая агрессия в форме
древней и едва ли сколь-нибудь сублимированной реакции
социальной защиты,
В соответствии с этим, воодушевление пробуждается с
предсказуемостью рефлекса во всех внешних ситуациях,
требующих вступления в борьбу за какие-то социальные
ценности, особенно за такие, которые освящены культурной
традицией. Они могут быть представлены конкретно -
семья, нация, Alma Mater или спортивная команда - либо
абстрактными понятиями, как прежнее величие студенче-
ских корпораций, неподкупность художественного творче-
ства или профессиональная этика индуктивного исследова-
ния. Я одним духом называю подряд разные вещи - кото-
рые кажутся ценными мне самому или, непонятно почему,
видятся такими другим людям - со специальным умыслом
показать недостаток избирательности, который при случае
позволяет воодушевлению стать столь опасным.
В радражающих ситуациях, которые наилучшим обра-
зом вызывают воодушевление и целенаправленно создают-
ся демагогами, прежде всего должна присутствовать угроза
высоко почитаемым ценностям. Враг, или его муляж, могут
быть выбраны почти произвольно, и - подобно угрожаемым
ценностям - могут быть конкретными или абстрактными.
"Эти" евреи, боши, гунны, эксплуататоры, тираны и т.д. го-
дятся так же, как мировой капитализм, большевизм, фа-
шизм, империализм и многие другие "измы". Во-вторых, к
раздражающей ситуации такого рода относится и по воз-
можности увлекающая за собой фигура вождя, без которой,
как известно, не могут обойтись даже самые антифашистски
настроенные демагоги, ибо вообще одни и те же методы са-
мых разных политических течений обращены к инстинк-
тивной природе человеческой реакции воодушевления, ко-
торую можно использовать в своих целях. Третьим, и почти
самым важным фактором воодушевления является еще и по
253
возможности наибольшее количество увлеченных. Законо-
мерности воодушевления в этом пункте совершенно иден-
тичны закономерностям образования анонимных стай, опи-
санным в 8-й главе: увлекающее действие стаи растет, по-
видимому, в геометрической прогрессии при увеличении ко-
личества индивидов в ней.
Каждый сколь-нибудь чувствительный человек знает,
какие субъективные ощущения сопровождают эту реакцию.
Прежде всего она характеризуется качеством чувства, изве-
стного под именем воодушевления. По спине и - как выяс-
няется при более внимательном наблюдении - по наруж-
ной поверхности рук пробегает "священный трепет". Чело-
век чувствует себя вышедшим из всех связей повседневного
мира и поднявшимся над ними; он готов все бросить, чтобы
повиноваться зову Священного Долга. Все препятствия, сто-
ящие на пути к выполнению этого долга, теряют всякую
важность; инстинктивные запреты калечить и убивать соро-
дичей утрачивают, к сожалению, большую часть своей си-
лы. Разумные соображения, любая критика или встречные
доводы, говорящие против действий, диктуемых воодушев-
лением, заглушаются за счет того, что замечательная пере-
оценка всех ценностей заставляет их казаться не только не
основательными, но и просто ничтожными и позорными.
Короче, как это прекрасно выражено в украинской послови-
це: "Колы прапор в'эться, про голову нэйдэться" .
С этими переживаниями коррелируются объективно
наблюдаемые явления: повышается тонус всех поперечно-
полосатых мышц, осанка становится более напряженной,
руки несколько приподнимаются в стороны и слегка пово-
рачиваются внутрь, так что локти выдвигаются наружу. Го-
лова гордо поднята, подбородок выдвинут вперед, а лицевая
мускулатура создает совершенно определенную мимику,
всем нам известную из кинофильмов, - "героическое ли-
цо". На спине и по наружной поверхности рук топорщатся
кожные волосы - именно это и является объективной сто-
роной пресловутого "священного трепета".
1 "Wenn die Fahne fliegt, ist der Verstand in der Trompete!" (нем.). Мы
дали приблизительный вариант украинской пословицы и будем призна-
тельны читателям, которые помогут уточнить текст этой поговорки.
254
В священности этого трепета и в одухотворенности воо-
душевления усомнится тот, кто видел соответствующие по-
веденческие акты самца шимпанзе, который с беспример-
ным мужеством выходит защищать свое стадо или семью.
Он тоже выдвигает вперед подбородок, напрягает все тело и
поднимает локти в стороны; у него тоже шерсть встает ды-
бом, что приводит к резкому и наверняка устрашающему
увеличению контура его тела при взгляде спереди. Поворот
рук внутрь совершенно очевидно предназначен для того,
чтобы вывести наружу наиболее заросшую сторону и тем
усилить упомянутый эффект. Общая комбинация осанки и
вздыбленной шерсти служит тому же "блефу", что и у горбя-
щейся кошки: она выполняет задачу изобразить животное
более крупным и опасным, чем на самом деле. Так что и наш
"священный трепет" - это не что иное, как попытка взъеро-
шить остатки некогда бывшего меха.
Что переживает обезьяна при своей социальной защит-
ной реакции, этого мы не знаем; однако вполне вероятно,
что она так же самоотверженно и героически ставит на карту
свою жизнь, как и воодушевленный человек. Нет сомнений
в подлинной эволюционной гомологии реакций защиты ста-
да у шимпанзе - и воодушевления у человека; более того,
можно очень хорошо представить себе, как одно произошло
из другого. Ведь и у нас те ценности, на защиту которых мы
поднимаемся с воодушевлением, имеют прежде всего обще-
ственную значимость. Если мы припомним сказанное в гла-
ве "Привычка, церемония и волшебство", покажется почти
невероятным, что реакция, которая первоначально служила
защите индивидуально знакомого, конкретного члена сооб-
щества, все больше и больше брала под свою защиту над-ин-
дивидуальные, передаваемые традицией культурные цен-
ности, имеющие более долгую жизнь, нежели группы от-
дельных людей.
Если наше мужественное выступление за то, что нам ка-
жется высочайшей ценностью, протекает по тем же нерв-
ным путям, что и социальные защитные реакции наших ан-
тропоидных предков, - я воспринимаю это не как отрезвля-
ющее напоминание, а как чрезвычайно серьезный призыв к
самопознанию. Человек, у которого такой реакции нет -
это калека в смысле инстинктов, и я не хотел бы иметь его
255
своим другом; но тот, кого увлекает слепая рефлекторность
этой реакции, представляет собой угрозу для человечества:
он легкая добыча тех демагогов, которые умеют провоциро-
вать раздражающие ситуации, вызывающие человеческую
агрессивность, так же хорошо, как мы - разбираться в фи-
зиологии поведения наших подопытных животных. Когда
при звуках старой песни или какого-нибудь марша по мне
хочет пробежать священный трепет, - я обороняюсь от ис-
кушения и говорю себе, что шимпанзе тоже производят рит-
мичный шум, готовясь к совместному нападению. Подпе-
вать - значит класть палец в рот дьяволу.
Воодушевление - это настоящий автономный инстинкт
человека, как, скажем, инстинкт триумфального крика у се-
рых гусей. Оно обладает своим собственным поисковым по-
ведением, своими собственными вызывающими стимулами,
и доставляет - как каждый знает по собственному опыту -
настолько сильное удовлетворение, что противиться его за-
манчивому действию почти невозможно. Как триумфаль-
ный крик очень существенно влияет на социальную струк-
туру серых гусей, даже господствует в ней, так и инстинкт
воодушевленного боевого порыва в значительной степени
определяет общественную и политическую структуру чело-
вечества. Оно не потому агрессивно и постоянно готово к
борьбе, что разделено на партии, враждебно противостоя-
щие друг другу; оно структурировано именно таким образом
потому, что это предоставляет раздражающую ситуацию,
необходимую для разрядки социальной агрессии. "Если бы
какое-то вероучение на самом деле охватило весь мир, -
пишет Эрих фон Хольст, - оно бы тотчас же раскололось по
меньшей мере на два резко враждебных толкования (одно
истинное, другое еретическое), и вражда и борьба процвета-
ли бы, как и раньше; ибо человечество, к сожалению, тако-
во, каково оно есть".
Таков Двуликий Янус - человек. Единственное суще-
ство, способное с воодушевлением посвящать себя высшим
целям, нуждается для этого в психофизиологической орга-
низации, звериные особенности которой несут в себе опас-
ность, что оно будет убивать своих собратьев в убеждении,
будто так надо для достижения тех самых высших целей.
Се - человек!
256
14. НАДЕЮСЬ И ВЕРЮ
Мне не мнится, что знанье могу предоставить,
Чтоб исправить людей и на путь наставить.
Гете
В отличие от Фауста, я представляю себе, что мог бы
преподать нечто такое, что исправит людей и наставит их
на путь. Эта мысль не кажется мне слишком заносчивой. По
крайней мере она менее заносчива, нежели обратная, - ес-
ли та исходит не из убеждения, что сам не способен учить,
а из предположения, что "эти люди" не способны понять но-
вое учение. Такое бывает лишь в чрезвычайных случаях,
когда какой-нибудь гений опережает свое время на века.
Если современники кого-то слушают и даже читают его
книги, можно с уверенностью утверждать, что это не гений.
В лучшем случае он может потешить себя мыслью, что ему
есть что сказать как раз "по делу". Все, что может быть ска-
зано, наилучшим образом действует как раз тогда, когда го-
ворящий своими новыми идеями лишь чуть-чуть опережа-
ет слушателей. Тогда они реагируют мыслью: "На самом
деле, я сам должен был догадаться!"
Так что здесь не самомнение - наоборот: я искренне
убежден, что в ближайшем будущем очень многие, может
быть даже большинство, все сказанное в этой книге о
внутривидовой агрессии и об опасностях, вытекающих
для человечества из ее нарушений, будут принимать за
самоочевидные и даже банальные истины.
Когда я здесь вывожу следствия из содержания этой
книги и, подобно древнегреческим мудрецам, свожу их в
практический устав поведения, - мне наверняка нужно
больше опасаться упреков в банальности, нежели обосно-
ванных возражений. После того что сказано в предыду-
щей главе о современном положении человечества, пред-
лагаемые меры защиты от грозящих опасностей покажут-
ся жалкими. Однако это отнюдь не говорит против пра-
вильности сказанного. Исследование редко приводит к
драматическим переменам в мировых событиях; такие пе-
ремены возможны разве что в смысле разрушения, по-
скольку новые открытия легко употребить во вред. Напро-
257
тив, чтобы применить результаты исследований творче-
ски и благотворно, требуется, как правило, не меньше ос-
троумия и трудной кропотливой работы, чем для того,
чтобы их получить.
Первое и самое очевидное правило высказано уже в
"познай себя" - это требование углубить понимание при-
чин нашего собственного поведения. Направления, в ко-
торых, по-видимому, будет развиваться прикладная это-
логия, уже начинают определяться. Одно из них - это
объективное физиологическое исследование возможно-
стей разрядки агрессии в ее первоначальных формах на
эрзац-объекты; и мы уже сегодня знаем, что пустая бочка
из-под карбида - это не самый лучший вариант.
Второе - это исследование так называемой сублима-
ции методами психоанализа. Можно ожидать, что и эта
человеческая форма катарсиса существенно поможет ос-
лабить напряженные агрессивные побуждения.
Даже на сегодняшнем скромном уровне наши знания о
природе агрессии имеют некоторую практическую цен-
ность. Она состоит хотя бы в том, что мы уже можем с уве-
ренностью сказать, что не получится. После всего того,
что мы узнали об инстинктах вообще и об агрессии в час-
тности, два "простейших" способа управляться с агрес-
сией оказываются совершенно безнадежными. Во-пер-
вых, ее наверняка нельзя исключить, избавляя людей от
раздражающих ситуаций; и, во-вторых, с ней нельзя со-
владать, навесив на нее морально-мотивированный за-
прет. Обе эти стратегии так же хороши, как затяжка пре-
дохранительного клапана на постоянно подогреваемом
котле для борьбы с избыточным давлением пара.
Еще одно мероприятие, которое я считаю теоретически
возможным, но крайне нежелательным, состояло бы в по-
пытке избавиться от агрессивного инстинкта с помощью на-
правленной евгеники. Мы знаем из предыдущей главы, что
внутривидовая агрессия участвует в человеческой реакции
воодушевления, которое хотя и опасно, однако необходимо
для достижения наивысших целей человечества. Мы знаем
из главы о союзе, что агрессия у очень многих животных -
вероятно, так же и у человека - является необходимой со-
ставной частью личной дружбы. И наконец, в главе о Вели-
258
ком Парламенте Инстинктов очень подробно показано, на-
сколько сложно взаимодействие различных побуждений.
Если бы одно из них, причем одно из сильнейших, полно-
стью исчезло - последствия были бы непредсказуемы. Мы
не знаем, насколько важны все поведенческие акты челове-
ка, в которых агрессия принимает участие как мотивирую-
щий фактор; не знаем, сколько их всего. Я подозреваю, что
очень много. Всякое "начинание", в самом изначальном и
широком смысле слова; самоуважение, без которого, пожа-
луй, исчезло бы все, что человек делает с утра до вечера, на-
чиная с ежедневного бритья и кончая наивысшими дости-
жениями в культуре и науке; все, что как-то связано с чес-
толюбием, со стремлением к положению, и многое, многое
другое, столь же необходимое, - все это было бы, вероятно,
потеряно с исчезновением агрессивных побуждений из
жизни людей. Исчезла бы, наверное, даже очень важная и
сугубо человеческая способность - смеяться.
Перечислению того, что не получится совершенно
точно, я, к сожалению, могу противопоставить только
такие мероприятия, успех которых мне всего лишь ка-
жется возможным.
Наиболее вероятен успех того катарсиса, который со-
здается разрядкой агрессивности на эрзац-объект. Этим пу-
тем, как изложено в главе "Союз", уже пошли и Великие
Конструкторы, когда нужно было воспрепятствовать борь-
бе между определенными индивидами. Кроме того, здесь
есть основания для оптимизма и потому, что каждый чело-
век, сколь-нибудь способный к самонаблюдению, в состоя-
нии намеренно переориентировать свою пробудившуюся
агрессию на подходящий эрзац-объект. Когда я - как рас-
сказано в главе о спонтанности агрессии, - будучи в лагере
для военнопленных, несмотря на тяжелейшую полярную
болезнь, не ударил своего друга, а расплющил пустую жес-
тянку из-под карбида, - это произошло наверняка лишь
потому, что я знал симптомы инстинктивных напряжений.
А когда моя тетушка, описанная в 7-й главе, была так непо-
колебимо уверена в безграничной испорченности своих гор-
ничных, - она упорствовала в своем заблуждении лишь
потому, что ничего не знала о физиологических процессах,
о коих идет речь. Понимание причинных связей нашего
259
собственного поведения может предоставить нашему разу-
му и морали действительную возможность властно проник-
нуть туда, где категорический императив, предоставлен-
ный самому себе, безнадежно рушится.
Переориентирование агрессии - это самый простой и
самый надежный способ обезвредить ее. Она довольству-
ется эрзац-объектами легче, чем большинство других ин-
стинктов, и находит в них полное удовлетворение. Уже
древние греки знали понятие катарсиса, очищающей раз-
рядки; а психоаналитики прекрасно знают, какая масса
похвальнейших поступков получает стимулы из "субли-
мированной" агрессии и приносит добавочную пользу за
счет ее уменьшения. Разумеется, сублимация - это от-
нюдь не только простое переориентирование. Есть суще-
ственная разница между человеком, который бьет кула-
ком по столу вместо физиономии собеседника, - и дру-
гим, который гнев, не израсходованный на своего началь-
ника, переплавляет в воодушевляющие боевые статьи,
призывающие к благороднейшим целям.
Особой ритуализованной формой борьбы, развившейся в
культурной жизни людей, является спорт. Как и филогене-
тически возникшие турнирные бои, он предотвращает соци-
ально вредные проявления агрессии и одновременно поддер-
живает в состоянии готовности ее функцию сохранения ви-
да. Однако кроме того, эта культурно-ритуализованная
форма борьбы выполняет задачу, важность которой не с чем
сравнить: она учит людей сознательному контролю, ответ-
ственной власти над своими инстинктивными боевыми ре-
акциями. Рыцарственность спорта, которая сохраняется да-
же при сильных раздражениях, вызывающих агрессию, яв-
ляется важным культурным достижением человечества.
Кроме того, спорт благотворен в том смысле, что создает воз-
можности поистине воодушевленного соперничества между
над-индивидуальными сообществами. Он не только откры-
вает замечательный клапан для накопившейся агрессии в ее
более грубых, более индивидуальных и эгоистических про-
явлениях, но и позволяет полностью проявиться и израсхо-
доваться ее более специализированной, сугубо коллектив-
ной форме. Борьба за иерархическое положение внутри
группы, общий и трудный бой за вдохновляющую цель, му-
260
жественное преодоление серьезных опасностей, не считаю-
щаяся с собственной жизнью взаимопомощь и т.д. - это по-
веденческие акты, которые в предыстории человечества
имели высокую селективную ценность. Под уже описанным
воздействием внутривидового отбора их ценность постоянно
возрастала; и до самого последнего времени это опасным об-
разом вело к тому, что многие доблестные, но простодушные
люди вовсе не считали войну чем-то, достойным отвраще-
ния. Поэтому великое счастье, что все эти склонности нахо-
дят полное удовлетворение в тяжелых видах спорта, как
альпинизм, подводный спорт и т.п. Поиски большего, мак-
симально международного и максимально опасного сопер-
ничества являются, по мнению Эрика фон Хольста, главным
мотивом космических полетов, которые именно поэтому
привлекают такой огромный общественный интерес Пусть
бы так было и впредь!
Такое соперничество между нациями благотворно не
только потому, что дает возможность разрядки нацио-
нальному воодушевлению; оно имеет еще два следствия,
уменьшающие опасность войны. Во-первых, оно создает
личное знакомство между людьми разных наций и пар-
тий; а во-вторых - объединяет людей тем, что они (в ос-
тальном имеющие очень мало общего) воодушевляются
одним и тем же идеалом. Эти две мощные силы противо-
стоят агрессии, и нам необходимо остановиться на том,
каким образом они осуществляют свое благотворное вли-
яние и каким способом их можно активизировать.
Из главы "Союз" мы уже знаем, что личное знакомст-
во - это не только предпосылка сложных механизмов, тор-
мозящих агрессию; оно уже само по себе способствует при-
туплению агрессивных побуждений. Анонимность значи-
тельно облегчает прорывы агрессивности. Наивный человек
испытывает чрезвычайно пылкие чувства злобы, ярости по
отношению к "этим Иванам", "этим фрицам", "этим жи-
дам", "этим макаронникам" ... - т.е. к соседним народам,
клички которых по возможности комбинируются с пристав-
кой "гады-". Такой человек может бушевать против них у
себя за столом, но ему и в голову не придет даже простая не-
вежливость, если он оказывается лицом к лицу с представи-
телем ненавистной национальности. Разумеется, демагог
261
прекрасно знает о тормозящем агрессивность действии лич-
ного знакомства и потому последовательно стремится пред-
отвратить любые контакты между отдельными людьми тех
сообществ, в которых хочет сохранить настоящую взаим-
ную вражду. И стратеги знают, насколько опасно любое
"братание" между окопами для боевого духа солдат.
Я уже говорил, насколько высоко оцениваю практиче-
ские знания демагогов в отношении инстинктивного пове-
дения людей. И не могу предложить ничего лучшего, как
перенять испытанные ими методы и использовать их для
достижения наших целей. Если дружба между индивидами
враждебных наций так пагубна для национальной вражды,
как это предполагают демагоги, - очевидно, не без веских
оснований, - значит, мы должны делать все, чтобы содей-
ствовать индивидуальной дружбе. Ни один человек не мо-
жет ненавидеть народ, среди которого у него есть друзья.
Нескольких "выборочных проб" такого рода бывает доста-
точно, чтобы возбудить справедливое недоверие к тем абс-
тракциям, которые обычно сочиняются о якобы типич-
ных - и, разумеется, достойных ненависти - националь-
ных особенностях "этих" русских, немцев или англичан.
Насколько я знаю, мой друг Вальтер Роберт Корти был пер-
вым, кто предпринял серьезную попытку затормозить меж-
национальную агрессию с помощью интернациональной
дружбы. Он собрал в своем знаменитом детском селе в Тро-
гене, в Швейцарии, молодежь всех нацональностей, какие
только смог отыскать, и объединил ребят совместной жиз-
нью. Вот бы ему последователей с большим размахом!
Третья мера, за которую можно и должно браться сразу
же, чтобы предотвратить пагубные проявления одного из
благороднейших человеческих инстинктов, - это разум-
ное и критическое овладение реакцией воодушевления, о
которой мы говорили в предыдущей главе. И здесь тоже нам
незачем стесняться использовать опыт традиционной дема-
гогии; то, что служило военному психозу, мы обратим на де-
ло добра и мира. Как мы уже знаем, в раздражающей ситуа-
ции, вызывающей воодушевление, присутствуют три неза-
висимых друг от друга переменных фактора. Первый - не-
что, в чем видят ценность и что надо защищать; второй -
враг, который этой ценности угрожает; и третий - среда со-
262
общников, с которой человек чувствует себя заодно, когда
поднимается на защиту угрожаемой ценности. К этому мо-
жет добавиться и какой-нибудь "вождь", призывающий к
"священной" борьбе, но этот фактор менее важен.
Мы говорили уже и о том, что эти роли в драме могут
разыгрываться самыми различными фигурами; конкрет-
ными или абстрактными, одушевленными или нет. Как и
у многих других инстинктивных реакций, прорывы воо-
душевления подчиняются так называемому правилу сум-
мирования раздражении. Оно гласит, что действие раз-
личных провоцирующих раздражении складывается так
что слабость или даже отсутствие одного может быть ком-
пенсировано усиленным действием другого. Из этого сле-
дует, что подлинное воодушевление возможно и только
ради чего-то ценного; враждебность против действитель-
ного или выдуманного противника не необходима.
Функция воодушевления во многих отношениях сходна
с функцией триумфального крика у серых гусей и анало-
гично возникших реакций, которые состоят из проявлений
сильных социальных связей с товарищами и агрессии по от-
ношению к врагам. Я говорил в 11-й главе, что в случаях на-
именьшей специализированности этого инстинктивного
поведения - скажем, у цихлид, у пеганок - фигура врага
еще необходима; но на более высокой ступени развития -
как у серых гусей - она уже не нужна, чтобы сохранять
взаимную принадлежность и взаимодействие друзей. Я хо-
тел бы думать и надеяться, что реакция воодушевления у
людей уже достигла такой же независимости от исходной
агрессии, или по крайней мере собирается это сделать.
Однако сегодня пугало врага еще является очень силь-
ным средством демагогов для создания единства и вооду-
шевляющего чувства принадлежности; воинствующие ре-
лигии все еще имеют наибольший политический успех.
Потому - это отнюдь не легкая задача: нужно возбудить
столь же сильное воодушевление массы людей ради мир-
ного идеала, без помощи пугала, как это удается поджига-
телям, у которых пугало есть.
Очевидная на первый взгляд идея - использовать пу-
галом дьявола и попросту натравить людей на "Зло" - ока-
залась бы сомнительной даже с людьми, высокоразвитыми
263
духовно. Ведь зло - по определению - это нечто, несу-
щее угрозу добру, т.е. чему-то такому, что ощущается цен-
ностью. Но поскольку для ученого наивысшую ценность
представляет познание, он видит наихудшее из всех зол во
всем, что препятствует расширению познания. Поэтому
мне лично злой шепот агрессивного инстинкта рекомендо-
вал бы видеть воплощение враждебного начала в пренебре-
жении к естественно-научному исследованию, особенно у
противников эволюционной теории. И если бы я ничего не
знал о физиологии воодушевления - не знал бы, что оно
"требует своего" как рефлекс, - я мог бы начать религиоз-
ную войну со своими оппонентами. Так что какая бы то ни
было персонификация зла недопустима. Однако и без нее
воодушевление, объединяющее отдельные группы, может
повести к вражде между ними - в том случае, если каждая
из них выступает за свой, четко очерченный идеал и толь-
ко с ним себя идентифицирует (я употребляю здесь это сло-
во в обычном, не психоаналитическом смысле). Я.Холло с
полным основанием указывал, что в наше время нацио-
нальные идентификации очень опасны именно потому, что
имеют такие четкие границы. Человек может чувствовать
себя "настоящим американцем" в противоположность "рус-
скому" - и наоборот. Если человеку знакомо множество
ценностей и, воодушевляясь ими, он чувствует себя заодно
со всеми людьми, которых так же, как и его, воодушевляет
музыка, поэзия, красота природы, наука и многое другое,-
он может реагировать незаторможенной боевой реакцией
только на тех, кто не принимает участия ни в одной из этих
групп. Значит, нужно увеличивать количество таких воз-
можностей идентификации, а для этого есть только один
путь - улучшение общего образования молодежи. Испол-
ненное любви отношение к человеческим ценностям невоз-
можно без обучения и воспитания в школе и в родительском
доме. Только они делают человека человеком, и не без ос-
нований определенный вид образования называется гума-
нитарным: спасение могут принести ценности, которые ка-
жутся далекими от борьбы и от политики как небо от земли.
При этом не необходимо, может быть даже и нежелательно,
чтобы люди разных обществ, наций и партий воспитыва-
лись в стремлении к одним и тем же идеалам. Даже незна-
264
чительное совпадение взглядов на то, что именно является
вдохновляющими ценностями, достойными защиты, может
уменьшить национальную вражду и принести согласие.
Эти ценности в отдельных случаях могут быть весьма
специфическими. Я, например, уверен, что те люди по обе
стороны великого занавеса, которые посвятили свою
жизнь великому делу покорения космоса, испытывают
друг к другу лишь глубочайшее уважение. Здесь каждая
из сторон, конечно же, согласится, что и другая борется за
подлинные ценности. В этом плане космические полеты
приносят великую пользу.
Существуют однако два дела - еще более значитель-
ных и в подлинном смысле общечеловеческих, - которые
объединяют прежде разобщенные или даже враждебные
партии или народы общим воодушевлением ради одних и
тех же целей. Это - искусство и наука. Ценность их неос-
порима; и даже самые отчаянные демагоги ни разу еще не
посмели объявить никчемным или "выродившимся" все ис-
кусство тех партий или народов, против которых они на-
травливали своих адептов. Кроме того, музыка и изобрази-
тельное искусство не знают языковых барьеров - и уже
потому призваны говорить людям с одной стороны занаве-
са, что служители добра и красоты живут и по другую его
сторону. И как раз для выполнения этой задачи искусство
должно оставаться аполитичным. Вполне оправданно
безграничное отвращение, которое вызывает у нас тенден-
циозное искусство, подчиненное политике.
Наука, так же как и искусство, представляет собой не-
оспоримую и самостоятельную ценность, независимую от
партийной принадлежности тех людей, которые ею зани-
маются. В отличие от искусства, она не является непос-
редственно общедоступной и поэтому поначалу может
связывать мостами общего воодушевления лишь несколь-
ких человек; но зато их - очень прочно. Об относитель-
ной ценности произведений искусства можно иметь раз-
ные мнения, хотя и здесь подлинные ценности отличимы
от ложных. В естественных науках эти слова имеют более
узкий смысл: здесь подлинность или ложность высказыва-
ния определяются не мнением отдельных личностей, а ре-
зультатами дальнейших исследований.
265
На первый взгляд кажется безнадежным воодушевить
широкие массы современных людей абстрактной ценно-
стью научной истины. Кажется, что это понятие слишком
далеко от жизни, слишком бескровно, чтобы успешно
конкурировать с той бутафорией воображаемой угрозы
собственному сообществу и воображаемого врага, которая
всегда была в руках изощренных демагогов удобным клю-
чом для высвобождения массового энтузиазма. Однако
при ближайшем рассмотрении можно усомниться в этой
пессимистической мысли. В противоположность той бута-
фории, истина - не фикция. Наука - это ведь не что
иное, как применение здравого человеческого разума; и
далекой от жизни ее никак не назовешь. Гораздо легче го-
ворить правду, чем ткать паутину лжи, которая бы не ра-
зоблачила себя своей противоречивостью. "Ведь правда,
разум, здравый смысл - видны без всяких ухищрений".
Больше любых других достижений культуры научная
истина является коллективной собственностью всего че-
ловечества. Она является таковой потому, что не создана
человеческим мозгом, как искусство или философия (хо-
тя философия - это тоже "поэзия", в высочайшем и бла-
городнейшем смысле греческого слова поiеГ'у, "творить,
создавать"). Научная истина - это нечто такое, что че-
ловеческий мозг не сотворил, но отвоевал у окружающей
внесубъективной действительности. Поскольку эта дейст-
вительность для всех людей одна и та же, то и в научных
исследованиях - со всех сторон любых политических за-
навесов - всегда, с надежным соответствием, обнаружи-
вается одно и то же. Если исследователь хоть чуточку
сфальсифицирует результаты в плане своих политиче-
ских убеждений, - это может быть сделано бессозна-
тельно и с совершенно чистой совестью, - действитель-
ность скажет на это "нет": попытка практического приме-
нения таких результатов будет безуспешна. На Востоке,
например, одно время существовала школа, которая раз-
вивала учение о наследственности, утверждавшее насле-
дование приобретенных признаков. Это делалось явно из
политических соображений - можно только надеяться,
что бессознательно, - и все, кто верил в единство науч-
ной истины, были весьма встревожены. Теперь о том ут-
266
верждении больше не вспоминают, мнения генетиков все-
го мира снова совпали. Это, конечно же, всего лишь ма-
ленькая победа, частичная; но это победа истины - и по-
тому основание для высокого воодушевления.
Многие жалуются на рассудочность нашего времени,
на глубокий скепсис нашей молодежи. Но я надеюсь, даже
убежден, что это - результат здоровой самозащиты от
искусственных идеалов, от воодушевляющей бутафории,
в сети которой так прочно попадали люди, особенно моло-
дые, в недавнем прошлом. Я полагаю, что как раз эту рас-
судочность и следует использовать для пропаганды таких
истин, которые, столкнувшись с недоверием, могут быть
доказаны числом. Перед ним вынужден капитулировать
любой скепсис. Наука - не мистерия и не черная магия,
методика ее усвоения проста. Я полагаю, именно рассу-
дочных скептиков можно воодушевить доказуемой исти-
ной и всем тем, что она с собой несет.
Совершенно определенно, что человек может вооду-
шевиться абстрактной истиной; но все-таки она остается
суховатым, скучноватым идеалом, и потому хорошо, что
для ее защиты можно привлечь другой поведенческий акт
человека - антагонистичный скуке смех. Он во многом
подобен воодушевлению: и в своих особенностях, свойст-
венных инстинктивному поведению, и в своем эволюци-
онном происхождении от агрессии, но главное - в своей
социальной функции. Как воодушевление во имя одного и
того же идеала, так и смех по одному и тому же поводу со-
здает чувство братской общности. Способность смеяться
вместе - это не только предпосылка настоящей дружбы,
но почти уже первый шаг к ее возникновению. Как мы
знаем из главы "Привычка, церемония и волшебство",
смех, вероятно, возник путем ритуализации из переори-
ентированного угрожающего жеста, в точности как три-
умфальный крик гусей. Так же как триумфальный крик и
воодушевление, смех не только создает общность его уча-
стников, но и направляет их агрессивность против посто-
роннего. Если человек не может смеяться вместе с осталь-
ными, он чувствует себя исключенным, даже если смех
вовсе не направлен против него самого или вообще против
чего бы то ни было. Если кого-то высмеивают, здесь еще
267
более отчетливо выступают как агрессивная составляю-
щая смеха, так и его аналогия с определенной формой три-
умфального крика.
Но, однако, смех - это сугубо человеческий акт еще
в большей степени, чем воодушевление. И формально и
функционально он поднялся выше над угрожающей ми-
микой, которая еще содержится в обоих этих поведенче-
ских актах. В противоположность воодушевлению, даже
при наивысшей интенсивности смеха не возникает опас-
ность, что исходная агрессия прорвется и поведет к напа-
дению. Собаки, которые лают, иногда все-таки кусают-
ся; но люди, которые смеются, не стреляют никогда! И
хотя моторика смеха более спонтанна и инстинктивна,
чем моторика воодушевления, - но вызывающие его
механизмы более избирательны и лучше контролируют-
ся человеческим разумом. Смех не лишает критических
способностей.
Несмотря на все эти качества, смех - это серьезное
оружие, которое может причинить много вреда, если
незаслуженно бьет беззащитного. (Высмеивать ребен-
ка - преступление.) И все же надежный контроль разу-
ма позволяет обращаться с хохотом так, как с воодушев-
лением было бы крайне опасно: оно слишком по-зверино-
му серьезно. А смех можно сознательно и целенаправлен-
но обратить против врага. Этот враг - совершенно опре-
деленная форма лжи. В этом мире мало вещей, которые
могут считаться заслуживающим уничтожения злом так
определенно, как фикция какого-нибудь "дела", искусст-
венно созданного, чтобы вызывать почитание и воодушев-
ление, - и мало таких, которые настолько смешны при
их внезапном разоблачении. Когда искусственный пафос
вдруг сваливается с присвоенных котурнов, когда пузырь
чванства с треском лопается от укола юмора, - мы впра-
ве безраздельно отдаться освобождающему хохоту, кото-
рый прекрасно вызывается такой внезапной разрядкой.
Это одно из немногих инстинктивных действий человека,
которое безоговорочно одобряется категорическим само-
вопросом.
Католический философ и писатель Г.К.Честертон вы-
сказал поразительную мысль, что религия будущего будет
268
в значительной степени основана на более высокоразви-
том, тонком юморе. Это, может быть, несколько преуве-
личено, но я полагаю - позволю парадокс и себе, - что
сегодня мы еще относимся к юмору недостаточно серьез-
но. Я полагаю, что он является благотворной силой, ока-
зывающей мощную товарищескую поддержку ответст-
венной морали - которая очень перегружена в наше вре-
мя - и что эта сила находится в процессе не только куль-
турного развития, но и эволюционного роста.
От изложения того, что я знаю, я постепенно перешел
к описанию того, что считаю очень вероятным, и, нако-
нец, - на последних страницах, - к исповеданию того,
во что верю. Это позволено и ученому - верить.
Коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание
природы и ее законов будет все больше и больше служить
общему благу людей; более того, я убежден, что уже се-
годня такое знание ведет к этому. Я верю, что возраста-
ющее знание даст человеку подлинные идеалы, а в рав-
ной степени возрастающая сила юмора поможет ему вы-
смеять ложные. Я верю, что они вместе уже сейчас спо-
собны направить отбор в желательном направлении.
Многие людские качества, которые от палеолита и до са-
мого недавнего прошлого считались высочайшими до-
бродетелями, многие девизы типа "права иль нет - моя
страна", которые совсем недавно действовали в высшей
степени воодушевляюще, сегодня уже кажутся мысля-
щим людям опасными; а тем, кто наделен чувством юмо-
ра, - попросту комичными. Это должно действовать
благотворно! Если у индейцев-юта, этого несчастней-
шего из всех народов, принудительный отбор в течение
немногих столетий привел к пагубной гипертрофии аг-
рессивного инстинкта, то можно - не будучи чрезмер-
ным оптимистом - надеяться, что у культурных людей
под влиянием нового вида отбора этот инстинкт будет ос-
лаблен до приемлемой степени.
Я вовсе не думаю, что Великие Конструкторы эволю-
ции решат проблему человечества таким образом, чтобы
полностью ликвидировать его внутривидовую агрессию.
Это совершенно не соответствовало бы их проверенным
методам. Если какой-то инстинкт начинает в некоторых,
269
вновь возникших условиях причинять вред - он никогда
не устраняется целиком; это означало бы отказ и от всех
его необходимых функций. Вместо того всегда создается
какой-то тормозящий механизм, который - будучи при-
способлен к новой ситуации - предотвращает вредные
проявления этого инстинкта. Поскольку в процессе эво-
люции многих существ агрессия должна была быть замо-
рожена, чтобы дать возможность мирного взаимодействия
двух или многих индивидов, - возникли узы личной
любви и дружбы, на которых построены и наши, челове-
ческие общественные отношения. Вновь возникшие сегод-
ня условия жизни человечества категорически требуют
появления такого тормозящего механизма, который за-
прещал бы проявления агрессии не только по отношению
к нашим личным друзьям, но и по отношению ко всем лю-
дям вообще. Из этого вытекает само собой разумеющееся,
словно у самой Природы заимствованное требование -
любить всех братьев-людей, без оглядки на личности. Это
требование не ново, разумом мы понимаем его необходи-
мость, чувством мы воспринимаем его возвышенную кра-
соту, - но так уж мы устроены, что выполнить его не мо-
жем. Истинные, теплые чувства любви и дружбы мы в со-
стоянии испытывать лишь к отдельным людям; и самые
благие наши намерения ничего здесь не могут изменить.
Но Великие Конструкторы - могут. Я верю, что они это
сделают, ибо верю в силу человеческого разума, верю в
силу отбора - и верю, что разум приведет в движение ра-
зумный отбор. Я верю, что наши потомки - не в таком
уж далеком будущем - станут способны выполнять это
величайшее и прекраснейшее требование подлинной Че-
ловечности.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие ...............5
1. Пролог в море .............10
2. Продолжение в лаборатории ....19
3. Для чего нужна агрессия ......30
4. Спонтанность агрессии .......56
5. Привычка, церемония и волшебство..63
6. Великий Парламент Инстинктов . .91
7. Поведенческие аналогии морали . .114
8. Анонимная стая ............144
9. Сообщество без любви ........154
10. Крысы ................161
11. Союз .................169
12. Проповедь смирения ........218
13. Се человек ..............233
14. Надеюсь и верю ...........257
К. Лоренц
АГРЕССИЯ
Редактор М.Г. Емельянова
Художественный редактор В.К. Кузнецов
Технический редактор Е.В. Антонова
ИБ No 20047
ЛР No 060775 от 25.02.92.
Подписано в печать 27.07.94. Формат 84х1081/32.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл.печ.л. 14,28.
Усл.кр.-отт. 14,7. Уч.-изд.л 13,91.
Тираж 20000 экз. Заказ No 574 С 086. Изд. No 49445
А/О Издательская группа "Прогресс"
1 19847, Москва, Зубовский бульвар, 17
Можайский полиграфкомбинат Комитета
Российской Федерации по печати.
143200, Можайск, ул. Мира, 93
Лоренц К.
Л 78 Агрессия (так называемое "зло"): Пер. с нем. -
М.: Издательская группа "Прогресс", "Универс",
1994. - 272 с. - (Б-ка зарубежной психологии)
Автор книги - выдающийся австрийский ученый -
прослеживает интересные аналогии в поведении различ-
ных видов позвоночных и человека, выделяя при этом
внутривидовую агрессию, как наибольшую опасность,
грозящую человечеству в современных условиях.
,0303020000-086^
Л--без объявления ББК 88
ООЬ(01)-94
Издательская фирма "Универс"
© Перевод на русский язык
Г.ф. Швейника, 1994.
© Издательская группа
I5ВN 5-01-004449-8 "Прогресс", 1994