О ПРИРОДЕ ТРАНСПЕРСОНАЛЬНОГО ОПЫТА

И. А. БЕСКОВА

Вопросы философии.— 1994.— №2.

История человеческой культуры фиксирует разнообразные представления о возможных формах существования души или аналогичных субстанций после распада телесной оболочки. Даже в тех случаях, когда исследователи первобытных культур приходят к выводу, что то или иное сообщество находится на столь низкой ступени развития, что не выработало никаких воззрений относительно существования богов, демонов, духов и т. п.,— даже к этим свидетельствам надо отнестись с известной осторожностью. Дело в том, что убеждение об отсутствии у «дикарей» соответствующих верований может не столько отражать реальное положение вещей, сколько, допустим, говорить о нежелании членов сообщества знакомить европейцев с элементами своей культуры, имеющими отношение к наиболее значимым для племени сферам жизнедеятельности. Так, антрополог В. Треватан отмечает особые трудности, возникающие при попытках исследования действий и ритуалов, связанных с рождением ребенка (а также стадий, непосредственно предшествующих этому событию и следующим за ним). Даже при дружелюбном отношении к исследователю, всегда остаются сферы жизни, в которые представители племени не склонны допускать европейцев. Известен, например, случай, когда один из антропологов, потеряв надежду «официально» ознакомиться с характером ритуалов, сопровождающих появление младенца на свет, попытался подсмотреть за происходившим в хижине. Такая любознательность чуть не стоила ему жизни, несмотря на недавнее благорасположение хозяев.

Совершенно очевидно, что столь же значимым для сообщества, как таинство рождения, является и таинство смерти, а также следующих за ней превращений, происходящих с человеком или с тем, что признается остающимся после него. И хотя вывод о всеобщем характере подобных верований не может быть сделан на основе простого перебора культуры, как представляется, он следует из некоторых более общих теоретических положений, справедливость которых мы попытаемся кратко обосновать.

Речь, в частности, идет о той роли, которую система верований (сколь угодно примитивных) играет в обеспечении благоприятных условий жизнедеятельности членов сообщества. И в этом плане небезынтересны некоторые подходы, сложившиеся в рамках социобиологических исследований. Ведь обычно при рассмотрении вопросов, связанных с выявлением места и роли верований в жизни сообществ, акцент делается на культурных и познавательных аспектах, и в меньшей степени затрагиваются те стороны проблемы, которые позволяют наметить глубинные зависимости между состоянием и развитием генофонда популяции и функционированием в сообществе определенных систем представлений, составляющих основу его культуры. Между тем заслуживают внимания обе стороны проблемы. Например, достаточно известны «биологические выгоды», связанные с определенными формами запретов. Так, запрещение кровнородственных браков позволяет существенно уменьшить риск возможного дублирования генетических недостатков одного из родителей и тем самым устраняет существенный фактор, ведущий к постепенному вырождению сообщества.

Несколько менее очевидные связи обнаруживаются в сфере регуляции психической жизни. Как известно, одна из возможностей уменьшения тревожности (очень сильного негативного фактора, влияющего на адаптивные возможности человека) заключается в том, чтобы обнаружить внешний источник тревоги, пусть даже иллюзорный, но тем не менее позволяющий сказать себе: «Мои проблемы связаны с тем-то и тем-то. И поскольку я это знаю, я имею возможность избежать неприятностей за счет устранения выявленных причин». В результате определенные ограничения собственного поведения позволяют индивиду вытеснить из сознания фактор тревоги или же уменьшить степень его влияния.

Таким образом, табу, жестко формулируемые запреты, как представляется, именно благодаря осознанию известных субъекту ограничений на поведение и действия, дают возможность получать определенную психологическую компенсацию в форме снижения тревожности и повышения уверенности в себе: «Я не буду нарушать запреты, а потому не навлеку на себя гнев богов».

Этим, конечно, не исчерпывается диапазон психотерапевтического влияния различных форм верований на состояние как сообщества в целом, так и отдельных его членов. Например, вера в то, что должным образом составленное и ритуально оформленное обращение к тотему принесет желаемый результат, придает человеку уверенность в делах и позволяет сохранять надежду в сложных жизненных ситуациях. А это очень важно, поскольку такие эмоции, как страх или неуверенность, не только снижают вероятность быстрой и адекватной реакции в условиях постоянно изменяющейся среды, но и создают стрессорное давление на индивида. В состоянии же стресса, как известно, в первую очередь страдает репродуктивная функция, в силу чего особи, в наибольшей степени подверженные стрессу, оставляют значительно меньше потомства, чем их лучше адаптированные собратья. Но поскольку состояние стресса (вернее, дистресса) связано с отрицательными эмоциями типа страха, неуверенности, тревоги, уменьшению которых может способствовать система верований, функционирующая в сообществе, постольку способность верить, повышающая степень устойчивости к стрессорным воздействиям, оказывается селективно ценным качеством.

В подтверждение этому можно привести и выводы социобиологов. Так, Э. Уилсон полагает, что определенные формы верований будут сохраняться и распространяться в сообществе, если они способствуют повышению адаптивных возможностей человека. Напротив, если какие-то верования ослабляют выживаемость и продуктивность их носителей, то, несмотря на возможную эмоциональную привлекательность, они исчезнут в ходе эволюции. По мнению Э. Уилсона, этот процесс генетически обусловлен, поскольку гены определяют функционирование нервной и гормональной систем человека, работу его органов чувств и поэтому почти наверняка влияют на процессы научения. Возникают определенные ограничения на формирование некоторых видов деятельности и поведения. В итоге отбор представлений и верований испытывает влияние цепочки взаимосвязей, которые восходят от генетического уровня, через физиологический, — к структурам индивидуального и группового научения.

Поскольку ситуации, связанные со смертью или рождением, значимы для любого сообщества людей, можно полагать, что соответствующие системы верований возникают во всех культурах. Разумеется, подобная универсальность не предполагает их единообразия. Более того, они могут быть весьма различными, а их рациональная реконструкция — довольно непростой по целому ряду причин. Обращаясь к осмыслению удаленных от нас по времени культур, мы неизбежно и чаще всего неосознанно переносим на них существующие в наше время стереотипы восприятия и осмысления. Избежать такого переноса очень трудно, поскольку необходимо знать, что некоторое положение, воспринимаемое как бесспорное, на самом деле ограничено рамками данной культуры. Но это знание в неявной форме уже предполагает наличие предварительной адекватной оценки той культуры, к осмыслению которой исследователь приступает. Получается, что для того, чтобы верно оценить феномены достаточно удаленной от нас культуры, надо знать, как их следует оценивать; чтобы не переносить стереотипы более позднего видения мира на интерпретацию ранних культур, надо знать, какие компоненты составляют достояние более поздних форм развития человеческой жизнедеятельности.

Во многом это внутренне противоречивая задача. Поэтому так затруднены рациональные реконструкции процессов формирования и функционирования каких-либо структур прошлого. Вместе с тем нельзя утверждать, что такие реконструкции в принципе невозможны.

Учитывая эти соображения, попытаемся рассмотреть те аспекты трансперсонального опыта, которые связаны с темами смерти человека, переселения душ, регрессии в глубоко архаические слои переживаний. Прежде всего отметим, что в различных культурах сформировались разные представления о посмертном существовании души и ожидающей ее судьбе. Некоторые из них отличаются чрезвычайной жестокостью, даже жестокостью по отношению к проходящим испытание душам, суля им бесконечные мучения в случае неудачи и почти (или совсем) не оставляя надежды на спасение. Другим же свойственна удивительная гуманность: в них отсутствует ригоризм осуждения «неумелой» или сильно нагрешившей души. Повествование, скорее, содержит нотки сочувствия и явное стремление помочь душе — насколько это возможно — избежать падения в более глубокие слои посмертных миров, в. которых возрастает количество испытаний, выпадающих на ее долю, а их характер ужесточается.

Очень интересно в этом отношении Тибетская «Книга мертвых», которая составлена как своего рода руководство по достижению максимально успешного продвижения души по лабиринтам пост-смертного существования. Потенциальные неудачи души на этом пути служат не столько стимулом к ее все новому и новому осуждению, сколько основанием для призыва сконцентрироваться, использовать малейшие шансы для улучшения последующей судьбы. Показателен, например, такой фрагмент: «ЧИКАЙ БАРДО[1] — Бардо Смертного Часа. Первая ступенв... Скоро выдохнешь ты последнее дыханье, и оно прекратится. Тут увидишь ты Предвечный Чистый Свет. Перед тобой распахнется невероятный простор, безбрежный, подобный океану без волн под безоблачным небом. Ты будешь плыть как пушинка, свободно, один.

Не отвлекайся, не ликуй! Не бойся! Это мир твоей смерти! Используй смерть, ибо это великая возможность. Сохраняй ясность мыслей, не замутняя их даже страданием...

Соберись, ищи взором Предвечный Свет. Увидев, прими. «Вот он!» — воскликни. Не позволяй вниманию бродить бесцельно. Это встреча впрямую с последней истиной. Законом (Дхарма Кайя). Сумеешь увидеть, распознать—станешь тем, что есть на самом деле." Узнаешь тайну, узнаешь морок Жизни и Смерти, станешь сам этим Светом. Это вертикальная тропа, доступная немногим...

Вторая ступень. Ты не увидел Предвечного Ясного Света. В преддверии следующего Бардо перед тобой может засветиться Вторичная ясность. Угляди ее! Если сможешь увидеть, назвать и принять Вторичный Свет первого мига смерти,— многого избежишь в дальнейшем. Когда увидишь — назови своим любимым Божеством. Воскликни: «Господи! Ты ли это?!»...

Не узнав, не увидев Света, мы тут же можем встретить Часовых Вечности в любом обличье. Это помощники, Великие Образы Соединения все с тем же Предвечным Светом. Если ты не увидел Света, однако очнулся, опамятовался и знаешь, где находишься,— держи единственную мысль в голове — смирение! Кого не встретишь, склонись и припомни хоть какую-то молитву из прошлой жизни, хоть что-нибудь, во что верил...

ХОНИИД БАРДО — Бардо Кармических Наваждений.

Так и не очнувшись» ты провалился под сверкавшим отовсюду в Чикай Бардо Предвечным Светом. Теперь ты вынырнешь сознанием, отделенным от ненужной уже плоти в Хониид Бардо.

Будь осторожен и внимателен! Не спеши! Не пугайся! Ты — умер. Пойми это и не цепляйся за ушедшее, не береди чувств, не давай им разыграться и поглотить тебя. В страшные места могут увлечь нас волны переживаний. Соберись и гляди вокруг внимательным и добрым взглядом. Повиснет Свет перед тобой, как яркий мираж, играющий и слепящий. Внутри Света услышишь громы, будто хлопки тысяч гигантских ладоней. Это звуки последней Сути. Не пугайся! Ничто не может тебе повредить, ибо тебя — нет! Поэтому ты можешь стать чем захочешь. Стань этим звуком, откликнись на него. Эти миражи — ты сам! Тот, кого нет, заключает в себе все и ничего! Если ты не узнаешь, не откликнешься на видения и звуки, не углядишь в них себя и свое — тебя обуяет страх!

Как сквозь подломившийся лед, провалишься ты в иные миры настоящих бед и мучений. Остерегайся непроизвольных чувств. Пусть добросердечие твердости чистого, зеркального стекла будет твоим главным ощущением».

Как видим, в этом фрагменте душа предстает как странница, способная активно влиять на характер своей последующей судьбы. Сами же представления о природе души также были различными. Но чаще всего она понималась как субстанция, оживотворяющая человеческое тело и способная покидать его — как навсегда,, так и на какое-то время (во сне, при тяжелых болезнях и др.). В некоторых культурах у человека признавалось наличие нескольких душ, одни из которых покидают его тело после смерти, другие же остаются невдалеке и могут бродить вокруг места захоронения, доставляя живым определенные неудобства. Соответственно, разрабатывались ритуалы, направленные на защиту оставшихся жить от осиротевших душ. Спектр воздействия в рамках этих обрядов был весьма широк — от довольно грубых и категоричных действий (когда, например, вслед за пиршеством тщательно выметался пол со словами: «Души, вы попили-поели, ступайте отсюда прочь!», или затыкалось отверстие в стенах хижины, через которое выносили покойника — чтобы душа не могла найти дорогу назад),— и до более мягких, с элементами некоторой предупредительности (так, крестьяне Померании оставляли солому погребальных дрог у свежих могил, чтобы душа могла посидеть и отдохнуть, а не тревожила живых).

У некоторых народов признавалось наличие нескольких типов душ: вещных, растительных, животных и человеческих. Соответственно, оказывалось возможным переселение души после смерти ее носителя в другие субстанции.

Может быть, наиболее законченные формы идея переселения душ получила в концепции сансары — беспрерывного перерождения, круговорота жизней. Как известно, это учение основывалось на идее родственности всего живого. Поэтому смерть — это не переход от существования к несуществованию, а лишь изменение формы бытия, внешней его оболочки, Последующее рождение возможно не только в образе человека, но и в образе животного, растения. При этом то, что осуществится, определяется кармой — совокупностью деяний живого существа в сочетании с последствиями совершенных им поступков. Карма определяет не только нынешние условия его существования — здоровье или болезнь, бедность или богатство, счастье или несчастье, срок жизни, социальный статус и т. п.,— но и перспективы продвижения к конечной цели: освобождению от пут профанного существования, возможности вырваться из круга бесконечных перерождений.

Имеют ли эти и подобные им верования какие-либо реальные основания под собой, отражают ли они, пусть символически, нечто действительно происходящее с человеком в процессе фило- и онтогенеза, или это чисто умозрительные построения, представляющие лишь культурно-историческую (для неверующего) или религиозно-мистическую ценность? Следует ли нам, с точки зрения наших сегодняшних знаний о мире, просто оставить в стороне такого рода представления, или все же имеет смысл внимательно отнестись к древней традиции и попытаться использовать зафиксированную в ней информацию для более глубокого понимания природы сознания, особенностей восприятия и мышления человека?

Попробуем проанализировать эти проблемы со второй точки зрения. Прежде всего обратим внимание на то, что явления, созвучные древним представлениям о посмертном существовании душ, обнаруживаются в некоторых исследованиях измененных состояний сознания. Например, при изучении трансформаций сознания, наступающих в результате использования психоделиков и галлюциногенов. Вот как описывают переживания пациентов в ходе психоделических сеансов С. Гроф и Дж. Галифакс: «Общий знаменатель этой богатой группы восприятий — ощущение индивида, что его сознание расширилось за пределы обычных границ «эго» и преодолело ограничения пространства и времени. В «нормальном» или обычном состоянии индивиды ощущают себя существующими в пределах физического тела, и их восприятие окружающего ограничено физически детерминированными параметрами экстероцепторов. Как внутренняя, так и внешняя перцепция обусловлены стандартными пространственно-временными рамками. При обычных обстоятельствах индивиды живо воспринимают их нынешнюю ситуацию и непосредственное окружение, они воспроизводят прошлые события и прогнозируют будущие (или фантазируют о них). В трансперсональном опыте, реализующемся в психоделическом сеансе, одно или несколько из вышеупомянутых ограничений оказывается преодоленным. В ряде случаев индивиды ощущают утрату границ своего «Я»; их сознание и самосознание кажутся расширившимися настолько, что включают в себя других людей, так же как и элементы внешнего мира. Кроме того, они могут продолжать ощущать собственное тождество, но в другое время, в другом месте или в другом контексте. В некоторых случаях субъекты могут чувствовать абсолютную утрату самотождественности и идентифицироваться с сознанием других людей, животных или даже неодушевленных предметов».

Исследователи истолковывают подобные явления как регрессию испытуемых в историю их собственного биологического и духовного опыта. В психоделических экспериментах нередко воспроизводятся совершенно конкретные и реалистические ситуации, которые идентифицируются как эмбриональные воспоминания. Случается, что эта регрессия простирается столь далеко, что человек переживает эпизоды не только своей жизни, но и жизни своих предков.

Близкий к этому тип трансперсонального озарения — открытие «кармической реальности», переживание прошлых инкарнаций. Иногда это может происходить в очень общей форме, когда люди наблюдают эволюцию жизни в бесконечном цикле смертей и новых рождений. В других случаях эти восприятия более специфичны: испытуемые видят, что сами они существовали много раз до своего нынешнего воплощения, и что их ждут дальнейшие перерождения. Порой обе эти картины соединяются в одно многомерное восприятие, и тогда субъекты могут наблюдать развертывание их собственной кармической монады в рамках гораздо более широких циклов «смерть — повторное рождение».

Естественно, возникает соблазн рассматривать эти данные как подтверждающие концепцию сансары. Но возможна и иная интерпретация трансперсонального опыта, исходящая из определенной реконструкции архаического мировосприятия и механизмов передачи информации от поколения к поколению.

Коснемся сначала некоторых особенностей архаического восприятия, не забывая при этом, что прямая экстраполяция характеристик мышления ныне живущих этносов (находящихся на ступенях развития, по некоторым параметрам близких к развитию человека в ранние периоды его истории) на понимание специфики восприятия и мышления архаичных культур, сталкивается с известными трудностями. Мы не можем быть уверены в том, что в результате интересующее нас явление получит адекватную интерпретацию. Скорее можно говорить о выявлении тенденции, некоторой направленности процессов, которая намечается на базе такого сопоставления. Специфическое мироощущение представителей некоторых современных нам этносов должно, видимо, рассматриваться лишь как более слабая копия, слепок того типа восприятия, которое было присуще людям архаичных культур.

Данные современной антропологии свидетельствуют, что архаическое, «реликтовое», восприятие отличалось непосредственностью, целостностью, спонтанностью. В его основе лежало мироощущение, для которого была характерна слитость человека с миром природы, его растворенность в ней, когда собственные впечатления и переживания представали как составная часть, продолжение космических процессов.

Сфера психических содержаний, формировавшаяся на базе такого мироощущения, не могла не иметь некоторых специфических черт. И в частности, она отличалась синкретичностыо и целостностью, поскольку основой восприятия служили нерасчлененные комплексы впечатлений и переживаний. Причем в ней не просто не различалось то, что характеризует состояние объективных процессов, и то, что субъективно, а сами эти компоненты — субъективное и объективное — были слиты, сплавлены воедино. Сегодня мы могли бы назвать такое состояние синкретизмом эмоцио-ментальной сферы. Хотя это не совсем точно. В «реликтовом» восприятии мысли и эмоции не только не существовали раздельно, но представляли собой ментальные конструкты, существенно отличающиеся от современных (в некотором смысле, «прото-мысли» и «прото-эмоции»), адекватное описание которых средствами современного языка вообще вряд ли возможно.

Поэтому прибегнем к иллюстрации как к средству косвенного пояснения того, что имеется в виду. Исследователи, занимающиеся изучением так называемых «примитивных культур», обращают внимание на необыкновенную остроту, яркость и сверхъестественную чуткость восприятия окружающего, свойственные представителям этих культур. Бушмены, например, способны чувствовать приближение какого-либо человека, животного или наступление некоторого события задолго до того, как это становится доступным представителю «технократической цивилизации».

Основанием такого узнавания, по всей видимости, служит удивительно полное уподобление (и даже слияние, идентификация) своего «я» с существованием другого — будь то человек или животное. Есть описания того, как о приближении отца один бушмен узнал и известил детей, ощутив в своем теле боль от старой раны отца, о том, что из соседней деревни возвращается жена,— почувствовав на своих плечах натянувшиеся ремни, на которых она несла за спиной ребенка. О близости антилопы бушмену говорит ощущение жесткой шерсти, «вырастающей» на его ребрах и т. п.

Подобное (но только более выраженное) восприятие окружающего мира и своего места в нем, вероятно, было характерно и для ранних этапов эволюции человека: чувства до предела обострены; внутренние ощущения вмещают не только собственный мир, но как бы и мир других. Человек предстает как раскрытое навстречу миру, лишенное естественных границ «чувствилище»: ощущение шерсти антилопы или шороха ее ног в сухой траве для него такая же реальность как собственный мир.

Разумеется, природа такого феномена, предпосылки столь полной эмпатии, «вчувствования» в мир другого, требуют изучения. Как вообще возможно подобное отождествление себя с другим? Олеся А. И. Куприна, заставлявшая барина спотыкаться и падать на ровном месте, тоже вживалась в его образ и копировала его движения, воображая при этом натянутую на его пути проволоку. Однако в этом случае приемы по отождествлению выполнялись сознательно. У бушмена же, похоже, соответствующие ощущения возникают спонтанно.

Подобная способность перевоплощения, конечно же, не может быть объяснена простой ссылкой на отождествление себя и другого. Вопрос в том, как и почему возможно такое отождествление и за счет чего оно совершается. Существенно и то, почему в настоящее время сохранились эти реликтовые формы восприятия, столь радикально отличающиеся от обычных для современной технократической культуры, что в них и поверить трудно, а объяснять еще труднее.

Как представляется, определенный свет на эти вопросы может пролить изучение механизмов передачи информации от поколения к поколению. Одним из интересных направлений в этой области является, например, теория генно-культурной коэволюции, продолжающая уже упомянутую выше социобиологическую программу. Однако помимо генетического канала трансляции опыта должны существовать и другие механизмы его передачи, поскольку приобретенные признаки, как известно, не могут наследоваться. В этой связи можно предположить, что человеческая культурная эволюция представляет собой генетически запрограммированную тенденцию повышения адаптивных возможностей вида, реализованную в форме фиксирования того позитивного и негативного опыта, который является безусловно значимым для выживания, но не может быть передан генетически, поскольку затрагивает приобретенные свойства, умения, навыки и т. п.

В рамках этого представления мы хотели бы обсудить весьма своеобразный механизм трансляции человеческого опыта. Некоторые черты роднят его с генетической эволюцией, другие же — сходны с качествами культурной: как в первой, информация передается в основном в рамках кровнородственных связей — от родителей к детям; но как и в культурной эволюции, передаваться могут благоприобретенные признаки. Существенно и то, что наличие такого механизма позволяет выявить некоторые нетривиальные моменты в понимании природы трансперсонального опыта.

Хорошие возможности для обсуждения этого механизма дает концепция известного американского теоретика психоаналитического направления Э. Берна. В ней предполагается, что в каждом человеке совмещаются три личности — Родитель, Взрослый и Ребенок. Термином «Родитель» обозначаются состояния «я», сходные с образами родителей человека. Термином «Взрослый» — состояния «я», автономно вырабатываемые индивидом для объективной оценки реальности. Наконец, термином «Ребенок» — состояния «я», продолжающие действовать с момента их фиксации в раннем детстве и представляющие собой, по выражению Берна, архаические пережитки.

В контексте данной концепции утверждение «Это ваш Родитель» означает, что сейчас вы «рассуждаете так же, как обычно рассуждал один из ваших родителей (или тот, кто его заменял). Вы реагируете так, как прореагировал бы он — теми же позами, жестами, словами, чувствами и т. д.» Слова «Это ваш Взрослый» означают: «Вы только что самостоятельно и объективно оценили ситуацию и теперь в непредвзятой манере излагаете ход ваших размышлений, формулируете свои проблемы и выводы, к которым Вы пришли». Выражение «Это ваш Ребенок» означает: «Вы реагируете так же и с такой же целью, как это сделал бы маленький ребенок».

Данная концепция, хотя она и разработана применительно к анализу поведенческих актов, представляет, на наш взгляд, известный интерес для истолкования очерченных выше явлений сознания. Чтобы показать это, рассмотрим чуть подробнее сферу психических содержаний, квалифицируемую в структуре личности как «Родитель». Благодаря им система личностных смыслов субъекта обогащается усвоенными, а не самостоятельно найденными стереотипами поведения, реагирования, рассуждения и т. п.

Что же касается человека, который в свое время воспитывал индивида, структуру личности которого мы, допустим, в данном случае анализируем, и который передал ему свое видение мира, свои способы и формы восприятия и осмысления реальности, то этот человек, в свою очередь, также нес в себе «Ребенка», «Родителя» и «Взрослого». Содержание его «Родителя» составлялось из стереотипов и навыков, «безвозмездно переданных» ему людьми, его воспитавшими. А те, в свою очередь, несли в себе своих «Родителей»... Таким способом сохраняется преемственность жизненного опыта даже у тех поколений, связь между которыми кажется полностью нарушенной: прошлое забыто, вычеркнуто из памяти людей. Но не будем торопиться с выводами. Благодаря действию этого своеобразного механизма трансляции, все перемены общественного сознания, связанные с историей и культурой того народа, к которому принадлежит данный индивид, оказываются «встроенными» в структуру его личности, причем в значительной степени независимо от его воли и желания. Этот исторический и культурный опыт предопределяет многие формы жизнедеятельности человека, варианты его индивидуальных реакций на происходящие события, их оценку и пр.

Применительно к интересующей нас проблеме все это существенно постольку, поскольку через длинные цепи опосредований индивиду обеспечивается возможность доступа к удаленным по времени и нетипичным для современной культуры способам восприятия и репрезентации информации (которые, кстати сказать, служат помимо прочего, источником творческих решений, нетривиальных ассоциаций, аналогий и оценок). Эти альтернативные по отношению к нашей цивилизации формы и способы мировосприятия и мироосмысления не только не утрачиваются с уходом в прошлое ранних стадий эволюции мышления, но продолжают функционировать, составляя неотъемлемую часть мыслительного потенциала каждого человека. Они «поставляют» ему психическое содержание, формирующееся в результате освоения им характерной для его времени и культуры реальности, но с использованием механизмов восприятия и переработки информации, которые оказались унаследованными от прародителей.

Что же этот подход может дать для рациональной интерпретации трансперсонального опыта? Как уже отмечалось, в экспериментальных исследованиях обнаружилась способность человека вспоминать и воспроизводить отдаленные события детства, о которых знать от других он не мог, но достоверность которых подтверждалась кем-либо из окружающих его в ту пору людей. Такая способность воспроизведения кажется удивительной, но не слишком. Она в принципе укладывается в существующую модель памяти, в соответствии с которой считается, что память удерживает все события, происходившие с человеком в течение его жизни. Просто доступ к отдельным ее областям настолько затруднен, что воспроизведение становится возможным лишь в специальных условиях (гипноз, действие психоделиков или, например, раздражение электрическим током определенных участков головного мозга). В результате картины давно ушедших дней, никогда не воспроизводившиеся, вдруг вспыхивают в памяти, причем во всем богатстве ощущений и переживаний, сопровождавших тогдашнее состояние человека.

Более сложные для истолкования вещи начинаются тогда, когда индивид, продвигаясь по пути внутренних переживаний своего измененного сознания, вдруг начинает вспоминать, что происходило, когда он находился в утробе матери, и далее — что было, «когда он не был человеком». Здесь, собственно говоря, и начинается самое трудно объяснимое. Когда представители современной культуры сталкиваются с такой информацией, то наиболее распространенная реакция — отвергнуть ее как ненаучную, шарлатанскую, как нечто такое, чего не может быть. Эта реакция совершенно естественна и понятна. Она носит приспособительный, защитный характер и направлена на то, чтобы избежать непосредственного столкновения человека с такими фактами, которые, если будут им приняты, ставят его перед серьезными внутренними проблемами. Ведь, как известно, в процессе становления личности происходит формирование ее мыслительных структур, в которых фиксируются традиции данного сообщества, рассеянные в нем элементы научного знания, устоявшиеся ментальные стереотипы и т. п. Причем значительная часть этого «багажа» знаний и представлений усваивается субъектом некритически и неосознанно, просто как следствие его жизнедеятельности по мере взросления. Избегнув барьеров критичности, подобные мыслительные структуры хотя и могут иногда подвергаться сомнению, но будучи однажды приняты, все-таки сохраняют большую устойчивость в отношении потенциальных контрпримеров.

Напротив, убеждения и представления, которые хотя бы однажды прошли контроль сознания, снова могут быть подвергнуты такой проверке. Правда, чем глубже они «вросли» в индивидуальную систему личностных смыслов, чем больше связей, зависимостей и отношений базируется на этих предпосылках, тем труднее ставить их под сомнение. Это одна из причин того, почему так непросто преодолеваются стереотипы, и почему совершение подлинно творческого шага, отказ от устоявшихся исходных ограничений в осмыслении чего-либо требует от человека определенных личностных особенностей, в том числе мужества поставить под удар себя самого, сделаться менее защищенным перед лицом окружения. Для того чтобы сложился новый «каркас» представлений, по-иному упорядочивающих мир, требуется время, и иногда немалое. Все это время человек остается довольно незащищенным с точки зрения его способности к эффективной адаптации. (В этом, кстати говоря, некоторые исследователи видят одну из причин периодических возрастных кризисов.)

Однако ситуация становится еще более драматичной, если затронутой оказывается та сфера личностных смыслов, которую составляют содержания, не прошедшие в свое время барьера критичности. Это еще более глубинные, архаичные слои человеческой психики, которые составляют самую основу системы восприятия мира человеком и понимания им своего места в нем. Они тем более прочны, что практически никогда не ставятся под сомнение. И именно поэтому они представляют наиболее надежное звено (или одно из наиболее надежных звеньев) из числа тех, которые закладываются в основание системы мироосмысления.

Вообще говоря, это очень мудрый механизм. Именно такие компоненты системы личностных смыслов, будучи положены в ее основу, станут наименее уязвимыми для «контрпримеров», обеспечат наибольшую устойчивость всей системе знаний и представлений человека. А значит, наилучшим образом будут выполнять одну из важнейших функций — обеспечение эффективной адаптации субъекта к постоянно изменяющимся условиям среды.

Надежной гарантией такого выбора служит то обстоятельство, что многие поколения людей жили, основывая свои индивидуальные системы видения мира на этих незыблемых и неосознаваемых постулатах. Реальные родители обеспечивают передачу этого опыта своим детям. Внутренние «Родители», находящиеся в каждом из нас, заботливо и бдительно следят за тем, чтобы существующие в обществе запреты, табу, неоспариваемые истины и т. п. никогда не ставились под сомнение нашим внутренним «Взрослым» или «Ребенком».

Таким образом, спонтанная реакция отторжения информации, идущей вразрез с некоторыми достаточно устойчивыми стереотипами,— совершенно естественное следствие срабатывания механизмов, обеспечивающих сохранность, устойчивость функционирования внутреннего «я» субъекта.

Теперь же, приняв во внимание сказанное, задумаемся над тем, как возможно «вспоминание» человеком того, чтобы было до его рождения. Вероятный ответ может состоять в том, что особенности архаического мировосприятия, о которых мы говорили ранее, не утрачиваются по мере удаления человека от своих предков, живших на ранних этапах эволюции, но оказываются навсегда «встроенными» (через язык, через обычаи и традиции, через систему стереотипов и верований) в его подсознание. В свою очередь, механизм трансляции культурно-исторического опыта через систему отношений «Ребенок-Родитель» обеспечивает передачу этого специфического мировосприятия (а также информации, полученной и получаемой на его основе) каждому следующему поколению. (Другое дело — вопрос о степени доступности такой информации и мере владения соответствующими способностями применительно к представителям современной технократической культуры. На каш взгляд, она выше у представителей традиционных сообществ, сохранивших достаточно «плотные» этнические структуры.)

Совокупное действие этих двух факторов — специфики архаического мироощущения и возможности передачи его базисных структур каждому следующему поколению через механизм трансляции жизненно значимой культурной информации — та основа, которая позволяет в первом приближении объяснить, как возможно «воспоминание» о том, что было до рождения человека.

Если на ранних этапах эволюции мироощущение таково, что субъект полностью открыт восприятиям извне, как бы растворен в своем окружении, а окружающее является частью его самого, — тогда, вероятно, на самом деле возможно получение такого специфического знания[2] как следствие глубинного эмпатического отождествления человека с миром иных людей, животных, природных явлений. На этой основе, как нам представляется, не прибегая к мистическим моделям, а также не отрицая самого факта возможности существования подобных нетипичных для нашей культуры феноменов восприятия (составляющих содержание трансперсонального опыта), мы можем понять, почему современный человек, погружаясь в прошлое, способен ощутить себя животным, птицей, деревом или другим человеком[3].

Таким образом, все эти данные могут интерпретироваться как свидетельствующие не о том, что он когда-то действительно был тем или иным существом, а совсем об ином. Они могут означать, что память человека хранит не только компоненты его собственного опыта, приобретенного в процессе его жизнедеятельности, и не только некий запас обезличенной общекульурной информации. В ней скрыта также длинная цепь персональных воплощений этой культуры, которая связывает современность с начальными этапами человеческой эволюции. Во всяком случае, характеру рассмотренных выше форм сознания соответствует тот уровень филогенетического развития человека, когда его восприятие было таким, что позволяло полностью сливаться, растворяться в окружающем, отождествлять себя с другим и чувствовать его как составную часть своего «я». На этой стадии человеку без осуществления реальных превращений, как представляется, был доступен опыт, который в настоящее время воспроизводится в сеансах с использованием психоделиков, галлюциногенов и других воздействий на сознание с целью изучения его трансформаций.