Геополитика: последнее прибежище разума?

П. А. ЦЫГАНКОВ

Вопросы философии.— 1994.— №7-8.

Геополитика, похоже, переживает сегодня свой ренессанс. И происходит это в России. Если еще совсем недавно советская официальная наука определяла ее как «направление буржуазной политической мысли, основанное на крайнем преувеличении роли географических факторов в жизни общества», как идеологическое обоснование «агрессивной внешней политики империализма»[1], то в наши дни совсем нередкими становятся утверждения, согласно которым «геополитика является последней разгадкой и объяснением многих цивилизованных процессов, которые остаются необъяснимы в чисто политических, экономических или натуралистических терминах»[2]. Геополитическая проблематика оказывается в центре внимания значительного числа публикующихся в научной периодике статей, формирующихся в стране аналитических центров, специально создающихся журналов. Политические деятели, журналисты, теле- и радиокомментаторы охотно оперируют самим термином, ставшим уже привычной деталью политического лексикона (хотя и не «перегруженной» при этом сколь-либо точным смысловым значением).

Такой интерес и даже своего рода «мода» на геополитику вполне объяснимы. Современный этап всемирной истории характеризуется мощными сдвигами в сложившемся равновесии и требует принятия целого ряда неотложных политических решений. Происходят глубокие сдвиги в соотношении сил на мировой арене, сопровождающие крушение всего международного порядка. Но, пожалуй, особенно значимым и, несомненно, стимулирующим российскую геополитическую мысль фактором, является развал Советского Союза, а вместе с ним и возникшая неопределенность границ постсоветской России, потерявшей большинство из исторически принадлежавших ей выходов к морям и «отодвинутой» на Восток в результате краха «мира социализма». Необходимость поиска новых отношений с бывшими союзными республиками, процессы регионализации и нарастающая угроза распада Российской Федерации — все это заставляет задумываться над историей Российского государства, его ролью в мировой цивилизации, его положением и объективными интересами. В данной связи нельзя не согласиться с тем, что «без учета особого геополитического положения России, наложившего неизгладимый отпечаток на всю ее историю, на ее государственное устройство, на дух населяющих ее народов, трудно, если вообще возможно понять и глубину специфики российского государственного интереса, который подвергается сегодня тяжелому испытанию»[3].

1. Происхождение и эволюция геополитики

Что же следует понимать под геополитикой? Действительно ли это «дисциплина, в которой используются чисто научные элементы»[4], или же она и сегодня в основном «сопряжена с символической географией, которая рассматривает всю землю как единый Священный Текст, написанный особыми знаками и символами»[5], апеллируя тем самым не к разуму, а к мистике? В поисках ответа на этот вопрос не обойтись без совершения краткого экскурса в историю геополитики.

Изобретение самого термина «геополитика» связано с именем шведского профессора и парламентария Рудольфа Челлена (1846—1922), изучавшего систему управления, которая способствовала бы созданию сильного государства и пришедшему к выводу (в 1916 году) о необходимости органического сочетания пяти взаимосвязанных между собой элементов политики: экономополитики, демополитики, социополитики, кратополитики и геополитики.

Предшественниками геополитики считаются Геродот и Аристотель, Н. Макиавелли и Ш. Монтескье, Ж. Боден и Ф. Бродель... Причем ее не следует считать достижением только европейской цивилизации. Созвучные идеи можно обнаружить, например, у китайского мыслителя Сун Ци еще в VI в. до н. э., оставившего описание шести типов местности и девяти типов пространства, которые должен знать стратег для успешного ведения военной политики. Интересные и имеющие отношение к геополитике суждения высказывал и Ибн Хальдуна (XVI век), который связывал между собой духовные силы человеческих объединений (социальных общностей, в современной терминологии),—их способность или неспособность к сплочению и борьбе за завоевание и сохранение могущественной империи — и те импульсы, которые происходят из природной среды. Однако собственно геополитика появляется в конце XIX в., когда немецкий географ Фридрих Ратцель (1844—1904) и его ученики создали дисциплину, призванную изучать отношения между географией и политикой, основываясь на положении страны, занимаемом ею пространстве и ее границах. Великими являются те народы, полагал Ф. Ратцель, которые обладают чувством пространства. Следовательно, границы могут подлежать сужению или расширению, в зависимости от динамизма рассматриваемого народа. Во времена Третьего рейха подобные идеи привели соотечественника Ф. Ратцеля — Карла Хаусхофера (1869—1946) к опасной теории «жизненного пространства», что в значительной степени дискредитировало научный статус геополитики.

Вообще, сомнительных идей в геополитике, видимо, не больше, чем в других социально-гуманитарных науках, но в силу очевидных причин им суждено было приобретать здесь особенно скандальный характер. Так, широкую известность приобрела идея американского адмирала А. Т. Мэхэна (1840—1914) об антагонизме морских и сухопутных государств и о мировом господстве морских держав, которое может быть обеспечено путем контроля над серией опорных пунктов вокруг евразийского континента. Не меньшую известность получил «геополитический императив» английского географа и политического деятеля X. Д. Макиндера[6] (1861—1947), согласно которому тот, кто правит Восточной Европой, правит Срединной землей, кто правит Срединной землей, правит Мировым Островом, кто правит Мировым Островом — тот господствует над миром. Однако немногие из цитирующих сегодня этот «императив» обращают внимание на то, что уже такие авторитеты в геополитике, как, например, современник Макиндера К. Хаусхофер, достаточно критически относились к его взглядам. Еще в большей степени эта критичность характерна для современных специалистов в геополитике — в частности таких, как Ив Лякост[7].

Любопытно, что «классический» императив Макиндера был поставлен под сомнение и опровергнут в рамках самой геополитики. Американский исследователь Николае Дж. Спайкмен в работе «Американская стратегия в мировой политике. Соединенные Штаты и баланс силы» (1942) сформулировал имеющее стратегическую нагрузку понятие «Римленд», которое, как он утверждал, значительно точнее известного «Хартленда»[8]. Спайкмен доказывал, что если географически Хартленд и существует, то, во-первых, его неуязвимость серьезно нарушена развитием стратегической авиации и других новейших средств вооружений. А, во-вторых, вопреки прогнозам Макиндера, он не достиг того уровня экономического развития, который дал бы ему возможность стать одним из наиболее передовых регионов мира. Решающая борьба как в Первой, так и во Второй мировой войне, утверждал Спайкмен, развернулась не в зоне Хартленда, и не за его обладание, а на берегах и землях Римленда. Мировое господство поэтому не зависит от контроля над Восточной Европой и, вопреки афоризму Макиндера, «судьбы мира контролирует тот, кто контролирует Римленд».

2. Современное понимание геополитики

Поскольку с приходом к власти нацистов Германии геополитика стала активно использоваться для обоснования «расового превосходства», завоевания «жизненного пространства», «великой исторической миссии господства Германии над всем остальным миром», постольку многие исследователи как в Европе, так и в Америке стали сомневаться в научной обоснованности самого термина. При этом одна часть ученых стала рассматривать понятие «геополитика» как псевдонаучный неологизм, служащий для попыток оправдания стремлений к изменению европейского порядка, как орудие, власти, пропагандистский инструмент[9]. Другие, не отрицая в целом сам термин, высказывают серьезный скептицизм относительно его инструментальных возможностей[10]. Третьи полагают, что геополитика способна давать определенные научные результаты, но лишь в очень узкой сфере, отражающей взаимовлияние политики и пространственно-географических характеристик государств или их союзов. Четвертые высказывают мнение, в соответствии с которым геополитика должна рассматриваться не как наука или дисциплина, а лишь как метод социологического подхода, связывающего географическую среду и международную деятельность государств. Наконец, есть и такие, которые считают, что геополитика — это не наука, а нечто гораздо более сложное.

Столь же многочисленны — и это, как мы увидим далее, отнюдь не случайно — попытки определить содержание самого термина «геополитика». Первичное и наиболее общее определение квалифицирует ее как изучение отношений между державной политикой государства и теми географическими рамками, в которых она осуществляется. При этом широко распространенной является точка зрения, в соответствии с которой разница между геополитикой и политической географией отражает отличие внешней политики от внутренней: «Политическая география обычно определяется как наука о территориальной расстановке политических сил внутри какого-либо географического пространства — страны, области, региона, штата, избирательного округа и т. п. Геополитика же связана с отношениями между пространственно-географическими единицами — странами, регионами, континентами». Однако такое определение может быть справедливым лишь отчасти. В геополитику составной частью входит и элемент внутренней политики государства, и прежде всего ее региональные аспекты. В свою очередь, данные политической географии широко используются в международной стратегии государств. Не случайно Р. Челлен, например, рассматривал геополитику, главным образом как средство для привлечения внимания политических деятелей к роли географических характеристик в управлении государством. К подобному определению склонялся и Хаусхофер. Поэтому приведенное выше определение вряд ли является исчерпывающим.

То же самое можно сказать и об узком понимании термина «геополитика», когда оперирующие им имеют в виду споры между государствами по поводу территории. Вольно или невольно напрашивается сомнение в операциональности любого из имеющих хождение определений. И оно, думается, вполне естественно. Дело в том, что в эпоху постиндустриальной революции разрушаются практически все традиционные «императивы» «классической геополитики». Современное мировое пространство все труднее характеризовать как «межгосударственное» — с точки зрения способов его раздела, принципов функционирования социальных общностей, ставок и вызовов нынешнего этапа всемирной истории. Представители одного из новых направлений в политической науке — социологии международных отношений — обращают внимание на то, что сегодня из трех главных принципов, на которых базировались классические представления о международных отношениях — территория, суверенитет, безопасность — ни один не может больше считаться незыблемым или же полностью адекватным новым реалиям. Феномены массовой миграции людей, потоков капиталов, циркуляции идей, деградации окружающей среды, распространения оружия массового уничтожения и т. п. девальвируют привычные представления о безопасности и государстве, национальном интересе и политических приоритетах. Еще раньше (в 1962 г.) известный французский ученый Р. Арон указал на другой важный недостаток «узкого» понимания геополитики — его способность легко вырождаться в идеологию.

Вот почему в последние годы все более влиятельным становится гораздо более широкое толкование геополитики — как совокупности физических и социальных, материальных и моральных ресурсов государства, составляющих тот потенциал, использование которого (а в некоторых случаях даже просто его наличие) позволяет ему добиваться своих целей на международной арене. Одним из его представителей является Пьер Галлуа — французский генерал, преподаватель Сорбонны и Коллеж де Франс, автор целого ряда книг, посвященных международно-политической стратегии. Опубликованная им в 1990 г. книга «Геополитика. Истоки могущества» ¹⁸ не только поражает широтой взглядов и эрудиции автора — как пишет об этом в предисловии к ней профессор Коллеж де Франс Рене Жан Дюпюи. Это еще и один из немногих трудов — в том числе и в современной мировой научной литературе — целиком посвященных теоретическому осмыслению проблем геополитики с позиций новейших достижений человеческого знания и технического прогресса, с позиций состояния мира на пороге нового тысячелетия. В данной статье нас будут интересовать, прежде всего методологические основания геополитической концепции Галлуа. Думается, что с учетом интереса, проявляемого сегодня в нашей стране к геополитике, ее значимости для осмысления происходящих глобально-политических сдвигов, есть смысл подробнее остановиться на этой, практически неизвестной отечественному читателю работе.

В книге освещаются четыре группы важнейших проблем: историко-теоретические основания геополитики и ее главные составные элементы, современная фаза геополитической эволюции мира с характерным для нее значением ракетно-ядерного оружия, роль геополитического анализа в прогнозировании будущего мирового развития и, наконец, опыт «прикладной геополитики» (главы XVI и XVII, посвященные анализу причин возникновения и развития мировой экспансии России и СССР, а также США). Такое деление, конечно, условно, ибо в каждой главе фактически речь идет и о прошлом, и о настоящем, и о будущем геополитики, а также о теоретических и прикладных вопросах. Вместе с тем оно дает представление о приоритетах, расставляемых автором в той или иной главе, о круге рассматриваемых им вопросов, о логике его рассуждений.

В результате анализа множества взглядов и мнений на содержание термина «геополитика» П. Галлуа приходит к выводам, содержание которых может быть резюмировано следующим образом.

Во-первых, современная геополитика не имеет ничего общего как с географическим детерминизмом, который имел определенное оправдание в эпоху зависимости человека от природы, так и с нацистской интерпретацией этого термина в 30—40-е годы XX в., когда он использовался в целях грубой пропаганды, служившей орудием войны. Во-вторых, геополитику следует отличать и от политической географии, объясняющей международную политику влиянием окружающей среды. В-третьих, к традиционным элементам геополитики — пространственно-территориальным характеристикам государства, (его географическое положение, протяженность, конфигурация, его недра, ландшафт и климат, размеры и структура населения и т.п.) — сегодня добавляются новые, переворачивающие наши прежние представления о силе государств, меняющие приоритеты при учете факторов, влияющих на международную политику. Речь идет о появлении и распространении оружия массового уничтожения — прежде всего, ракетно-ядерного,— которое как бы выравнивает силу владеющих им государств, независимо от их удаленности, положения, климата и населения. Кроме того, традиционная геополитика не принимала в расчет массовое поведение людей. В отличие от нее геополитика наших дней обязана учитывать, что развитие средств информации и связи, а также повсеместное распространение феномена непосредственного вмешательства населения в государственную политику способны привести человечество к последствиям разрушительного характера, возможно, сравнимым лишь с последствиями ядерного катаклизма. Наконец, поле изучения традиционной геополитики было ограничено земным пространством — сушей и морями. Современный же геополитический анализ должен иметь в виду настоящее и будущее освоения космического пространства, его влияние на расстановку сил и их соотношение в мировой политике.

3. Мировая цивилизация и общепланетарная геополитика: концепция П. Галлуа

Совокупный эффект всех новых факторов таков, что, если объектом и субъектом традиционной геополитики было государство-нация, то сегодня, по-убеждению П. Галлуа, необходимо мыслить в терминах коллективного, общего, совместного действия — в терминах человечества.

В подтверждение сказанному автор выдвигает концепцию, которая может быть резюмирована следующим образом.

С точки зрения «классиков» геополитики, географическая среда — постоянный и незыблемый фактор, влияющий на международно-политическое поведение государств. Однако современный геополитический анализ не может не учитывать существенных изменений, которые происходят в нем сегодня. С этой точки зрения, во взаимодействии человека со средой, и соответственно в эволюции геополитики, могут быть выделены три исторические фазы.

На ранних этапах общественного развития и вплоть до эпохи промышленной революции влияние природной среды на человека, общество и государство было, если и не решающим, то весьма существенным, а во многих отношениях — определяющим. И это делает вполне объяснимым и даже в известной степени оправданным тот географический фатализм, который был характерным для многих предшественников геополитики.

Промышленная революция стала исходной точкой новой фазы во взаимодействии между державной внешней политикой государства и ее географическими рамками. Теперь уже, говоря словами американского исследователя Л. Кристофа, «современные геополитики смотрят на карту, чтобы найти здесь не то, что природа навязывает человеку, а то, на что она его ориентирует». Положено начало новым отношениям человека и природы — отношениям безудержной, хищнической эксплуатации человеком окружающей среды, использования ее законов в своих целях, все возрастающим антропогенным нагрузкам на естественные условия человеческого существования — на климат Земли, ее флору и фауну, земной покров и воздушное пространство. Синдром «переделывания» природы, подчинения ее человеку, который мы могли бы назвать «синдромом Мичурина», принял столь широкие размеры, что в конечном итоге стал причиной возникновения и чрезвычайного обострения глобальных проблем, создающих угрозу самому существованию цивилизации, поставивших ее на край гибели.

Возникает, таким образом, третья стадия, третья фаза во взаимодействии человека и среды. Бумеранг возвращается. Потрясенная до основания бесцеремонным вмешательством человека в свои законы, природа «мстит за себя» тем, что уже не обеспечивает в достаточной мере всех естественных условий его существования. Тем самым она вновь заставляет государства и политиков считаться с собой. Более того: масштабы новых императивов таковы, что геополитика перестает быть уделом отдельных государств. Если раньше она могла быть охарактеризована как «картографическое представление отношений между главными борющимися нациями», то теперь этого уже недостаточно. Появляется необходимость согласованного взаимодействия всех членов международного сообщества в выработке и реализации общепланетарной геополитики, в основе которой лежали бы интересы спасения цивилизации для будущих поколений.

В контексте всего, сказанного выше, несколько неожиданным и даже разочаровывающим выглядит положение автора о том, что сущность геополитики, в конечном счете, не изменилась: она и сегодня может быть определена как «изучение отношений, существующих между властной политикой в международном плане и теми географическими рамками, в которых она проводится».

В этой связи возникает следующий вопрос. Если новые реальности требуют от международного сообщества нового поведения, координации действий государств-наций как на мировой арене, так и во внутриполитических делах, если ростки такого поведения (пусть весьма редкие и неустойчивые) можно наблюдать уже сегодня, то насколько перспективно считать ядром геополитического видения мира именно политику силы? Разумеется, следует принимать во внимание, что как в наши дни, так и в обозримом будущем военная сила — по меньшей мере как средство сдерживания — будет играть важную роль в международной политике, в чем убеждают, кстати говоря, как феномен доступности оружия массового уничтожения, его растущее распространение в мире, так и возможности серьезного ущерба, который способны нанести человечеству склонные к авантюризму политики. Однако можно ли найти путь решения этой проблемы в терминах геополитики, если сама сущность последней содержит в себе не конструктивный, а явно конфронтационный принцип? И не вступает ли этот принцип в противоречие со стремлением к широкому толкованию геополитики, учитывающему тенденцию к единству мира? Попутно заметим, что подобное толкование вовсе не содержит в себе обязательного требования отказа от политического реализма в пользу утопизма или идеализации наблюдающихся тенденций[11]. Необходим своего рода новый реализм как синтез классического подхода к анализу международных отношений и концепций взаимозависимости. Но если в общетеоретическом осмыслении международных отношений попытки подобного синтеза уже существуют, воплощаясь отчасти в концепциях неореализма, отчасти — транснационализма, то в рассматриваемой работе эта проблема тщательно обходится, что создает впечатление о стремлении автора сохранить как бы «идеологическую чистоту» геополитики (по крайней мере, внешнюю). Автор как бы предчувствует, что, в противном случае, утрачивается сама суть предмета, размывается его содержание.

4. Хаос грядущего миропорядка: опыт геополитического прогноза

Книгу отличают глубина и скрупулезность исследования поднимаемых проблем, богатейшая источниковедческая база. Помимо специальных глав, посвященных анализу взглядов предшественников геополитики, представителей немецкой школы геополитики XX столетия, автор специально останавливается на концепциях Р. Челлена, Ф. Ратцеля, К. Хаусхофера, X. Макиндера, Н. Спайкмена, Д. Фэйгрива, известных как основателей современной геополитики. В главе «Метафизическая геополитика» П. Галлуа дает интересную интерпретацию теоретических построений Канта и Гегеля. В Приложении, объем которого превышает объем некоторых глав, приводятся сведения о жизненном пути наиболее известных из геополитиков, а также о ряде крупнейших событий мировой политики XX в.

Отдельные главы посвящены рассмотрению таких компонент геополитики, как пространство, Земля, море, население, нация и государство, новые виды вооружений. Но, пожалуй, особый интерес вызывают три завершающих главы.

Глава XV названа «Опыт геополитического прогноза». Опираясь на анализ тенденций в эволюции населения планеты, политических институтов, научно-технического прогресса, освоения космического пространства и т. п., автор пытается представить в ней картину будущего, которое ждет человечество в ближайшие 10—15 лет. Он отмечает, что в отдаленной перспективе вполне можно предположить, что прогресс науки и техники позволит создать новое равновесие между населением планеты и его физической средой. Однако в рамках краткосрочного геополитического прогноза, пишет П. Галлуа, проблемы, возникающие вследствие демографического взрыва, наблюдающегося сегодня на обширных пространствах Земной поверхности, скорее всего, не имеют решения. И дело не только в отсутствии соответствия между ростом населения и его способностью к экономическому динамизму. Главное в том, что оно (население) разрушает гораздо больше того, что способно создать, и тем самым усугубляет уже существующее нарушение природного равновесия (с. 357—358).

Мишенью наблюдающейся в настоящее время повсеместно критики и отторжения населением института политической власти в ближайшие годы станут не только автократические режимы, диктаторские правительства и т. п. Уже сегодня эта критика и отторжение начинают распространяться на все политические системы. Поскольку индустриальное общество является еще более сложным, чем то, которое ему предшествовало, постольку неизбежно совершаемые правительствами ошибки будут все более частыми, а их последствия — все более серьезными и отчасти даже непоправимыми. Ускоренная эволюция мира вступает в противоречие с несоответствующими ей государственными механизмами, которые, в силу своей неповоротливости и дистанцированности от населения, воспринимаются последним как архаичные и враждебные. Эту картину не меняет и объявленная Фукуямой «блестящая победа экономического и политического либерализма» в развитых странах Запада: ни экономическая политика правительств этих стран, ни их международная деятельность не вызывают никакого сочувствия у их граждан,— тем более, что успешность и той и другой все больше и больше зависят от состояния дел в области мировых ресурсов и мировой торговли, которые сегодня не в состоянии контролировать ни одно правительство.

Интеграционные процессы следует расценивать как положительную тенденцию. Однако надо видеть и то, что, как показывает пример Западной Европы, неизбежным следствием политической интеграции является возрастающий интерес граждан,— которые далеки от чуждых им амбициозных целей государственных деятелей,— не к тому, что происходит на уровне макрополитики, а к участию в делах регионального или даже локального масштаба. И вполне возможно, что другие народы мира последуют европейскому примеру не в том, что касается политической интеграции, а лишь в постоянном оспариваний власти, которая в глазах граждан все меньше отвечает их стремлениям — независимо от того, является она легитимной или нет (с. 360—363).

Касаясь научно-технического прогресса, автор подчеркивает, что, хотя в целом он сулит впечатляющие перспективы, тем не менее поиски путей, которые могли бы поправить уже нанесенный человечеством ущерб биосфере и избежать опасности в будущем, пока еще даже и не велись. Потому и сегодня не существует вразумительного ответа на вопрос о том, удастся ли в XXI в. лучше управлять материальным прогрессом, преодолевая иммобилизм, присущий международно-политической системе? Удастся ли добиться гармонии прогресса и образования? Будут ли найдены пути, которые позволили бы людям адаптироваться к новому рынку труда в одних регионах мира и обеспечить себе элементарные средства пропитания в других?

Приводя определение М. Вебера, согласно которому экономика — это «управление редкими ресурсами, или же соотнесение целей со средствами их достижения в условиях, когда средства являются редкими и допускают их альтернативное использование», П. Галлуа пишет, что сегодня его уже недостаточно. Экономика, подчеркивает он,— это также управление сверхпроизводством, с одной стороны, и крайней бедностью,—с другой (с. 370). Эти две крайности символизируют мировой экономический беспорядок, и нет никакой уверенности в том, что человечество — по крайней мере в краткосрочной перспективе,— сумеет найти пути их сближения. Можно ли обеспечить гармонию в мире, на одном полюсе которого находится Япония, характеризующаяся замедленным демографическим ростом, национально-расовым единством, подкрепляемым специфической системой образования, вековыми традициями организации и дисциплины труда, а на другом — Африка, где население удваивается каждые пятьдесят лет, оставаясь безграмотным, склонным к сепаратизму, усиливаемому расовой и религиозной нетерпимостью, и где наблюдается привыкание к бедности, отсутствие среднего класса, едва только формирующаяся политическая администрация и нестабильные, часто тиранические режимы? Ответ на этот вопрос, по меньшей мере, не очевиден (с. 367—368).

Вряд ли более гармонично, чем земное пространство, будет использоваться и космос. Как показывает уже имеющийся опыт, освоение космоса происходит беспорядочно, характеризуется соперничеством и зависимостью от технических возможностей стран. Поэтому и в перспективе участие тех или иных государств в освоении околоземного пространства будет зависеть от соотношения сил на мировой арене (с. 375—377).

В XXI в. будет продолжаться рост напряженностей в мире. Дикая урбанизация, безработица, возрастающая сложность общества, увеличивающееся неравенство в потреблении будут способствовать бегству от действительности, нарастанию протестов, случаев вандализма. Результатом происходящего под давлением «снизу» ослабления властей, которые долгое время выступали легитимными или авторитарными гарантами порядка, явится дальнейший рост внутригосударственных и международных конфликтов. Не прекратится и военное соперничество, так же как и распространение вооружений, которые будут создаваться на основе новейших научных достижений. Дуга нестабильности, простирающаяся от Атлантики до Тихого океана, будет оставаться источником опасности для всей планеты (с. 378—383).

Таким образом, мир ближайшего будущего предстает как состояние опасной всесторонней разбалансироваиности и беспорядка. До предела заостряя проблему, автор стремится убедить читателя в том, что мировое сообщество уже сегодня должно предпринять скоординированные меры, которые пусть и не смогут полностью нейтрализовать описанные в книге негативные тенденции (в это П. Галлуа явно не верит), но во всяком случае позволят отдалить и смягчить их результаты.

5. Внешняя политика и взаимоотношения мировых держав

Геополитика исторически формировалась, анализируя потенциал крупнейших субъектов мировой политики, и унаследовала этот интерес к «сверхдержавам» до сего дня. Изучение их политического поведения, глобалистских замыслов и претензий, находящихся в распоряжении таких стран ресурсов, несомненно, остается, считает Галлуа, важнейшей частью геополитического анализа и, по-видимому, останется таковой в обозримом будущем. В этой связи весьма любопытной является та интерпретация, которую французский ученый дает мировому могуществу США и СССР. Любопытной, в том числе, и потому, что помогает ответить на вопросы о сегодняшнем и завтрашнем дне этих государств (с учетом трансформации СССР в СНГ).

Рассматривая политическую историю США, П. Галлуа подчеркивает, что главным источником их могущества стало пространство. Во-первых, расстояние, отделяющее их от Старого Света, позволило американцам отказаться от его законов, институтов, нравов и создать новое общество, защищенное удаленностью и океаном. Во-вторых, протяженность американского континента, явившаяся на первых порах источником опасности для эмигрантов, стимулировала авантюрный и предпринимательский дух их последователей и стала основой величия нации.

Подробно прослеживая колебания американской внешней политики между изоляционизмом и глобализмом, политическим идеализмом и реализмом ее государственных деятелей, автор стремится показать, что в основе как успехов, так и неудач американцев на мировой арене нередко лежали причины геополитического характера. Так, например, американские руководители хорошо знали основные положения геополитической концепции адмирала А. Т. Мэхэна, которые открыли перед ними возможности морского господства и перспективы колониальных завоеваний. Но они, по-видимому, не были знакомы с геополитической теорией X. Д. Макиндера, предупреждавшего еще в 1919 г. о стратегическом значении Хартленда. Не подозревавший о существовании «геополитического императива» Ф. Рузвельт подписался под зафиксированным на Ялтинской конференции принципом «санитарного кордона», который гарантировал целостность советской территории. Тем самым американский президент невольно поддержал замыслы Сталина, хорошо знакомого со взглядами К. Хаусхофера и Макиндера относительно стратегического значения Хартленда (с. 402).

Что касается СССР, то удерживаемые им геополитические позиции, несомненно, могут служить ключом в анализе. Прежде всего Галлуа убежден в необходимости внимательного исследования имперской природы российско-советского образования. Именно здесь кроются объяснения таких явлений, как «холодная война» и «железный занавес» в эпоху Сталина, разделение мира на «сферы влияния» в период правления Н. Хрущева, стратегия «ограниченного суверенитета» Л. Брежнева. Поскольку империи создаются и поддерживаются при помощи силы, постольку рано или поздно они обречены на поражение — будь то военный или экономический крах. Эта судьба неизбежно должна постигнуть (и уже постигает, можем мы прибавить) советскую империю. Началом падения Российской империи, развала «Всея Руси» стало, по мнению Галлуа, военное поражение, закрепленное в марте 1918 г. в Брест-Литовске. Несомненным свидетельством продолжения этого процесса служит и экономический кризис, непрерывно углубляющийся с начала 80-х годов (с. 414). Заметим, что в свете полного развала Советского Союза, который последовал в конце 1991 г., т. е. через год после издания рассматриваемой книги, подобные замечания выглядят едва ли не пророческими.

Автор предельно критически оценивает и реформы М. Горбачева, которые, по его мнению, являются такой же утопией, как и заявленные В. Лениным в обстановке революционного энтузиазма 1917 г. (с. 415). Во внутренней политике Горбачев явно недооценил целый ряд существенно важных моментов, как, например, необходимость начинать реформирование системы не с политических, а с экономических основ. Он явно не учел и того лимита времени, который был отпущен ему историей на проведение реформ. Наконец, не были оценены по достоинству как общий консерватизм населения, так и неготовность широких высокообразованных слоев общества поддержать предлагаемые центральной властью средства реформирования (с. 436).

Но если «перестройка» забуксовала буквально с первых же шагов, то «новое политическое мышление» вначале дает СССР некоторые солидные дивиденды. Этому способствовали такие шаги Горбачева, как: осуждение брежневского наследия в области внешней политики, вывод советских войск из Афганистана и попытки урегулирования региональных конфликтов политическими, а не военными средствами; отказ от вмешательства во внутренние дела стран Восточной Европы, в результате чего в них произошли антитоталитарные революции; сокращение военной помощи Вьетнаму и провозглашение новой политики в АТР и т. п. Однако за всем этим скрывались, по мнению Галлуа, не столько добрая воля Кремля и даже не столько стремление решить текущие внутриполитические проблемы СССР, сколько далеко идущие расчеты геополитического свойства.

Лучше всего это иллюстрирует, пишет автор, политика Горбачева по отношению к Германии. Будучи не в состоянии противостоять разрушению Берлинской стены и объединению Германии, Горбачев решил извлечь из этого выгоду: обеспечить односторонние преимущества СССР путем раскола единства Запада. Он рассчитывал, что, являясь экономическим гигантом, новая Германия будет безраздельно господствовать в Европе, что нарушит равновесие Европейского сообщества и ограничит его политическую силу: обеспокоенные усилением Германии партнеры по ЕЭС все менее склонны поступиться в ее пользу своим суверенитетом, а с другой стороны и сама Германия вряд ли будет продолжать поддерживать европейскую идею, так же, как вряд ли она будет и дальше мириться с присутствием на своей территории американских войск. Зато Москва могла бы ожидать от немцев,— которым она предоставит необходимые Германии сырье, энергию и обширные рынки,— технического, индустриального, коммерческого содействия СССР и странам Восточной Европы. И если бы советский народ после семидесяти лет ожидания потерпел бы еще немного времени, пишет П. Галлуа, Кремль мог бы достигнуть своей цели. В результате приоритетом внешней политики США, которые не слишком бы огорчились крахом европейской идеи, стало бы поддержание равновесия в Европе путем попеременного, в зависимости от обстоятельств, поощрения, или же, наоборот, сдерживания попыток возвышения одной из двух держав континента — СССР или Германии. Остальные страны — даже такие, как Францию, Англию, Испанию и Италию,— ожидал бы удел политической маргинализации. Тем самым Горбачеву удалось бы исправить ошибки и просчеты своего социально и экономически неудачного правления и сохранить СССР как великую мировую державу (с. 436—440).

6. Будущее геополитики: наука или идеология?

Таким образом, мы еще раз убеждаемся в том, что одним из центральных приемов, при помощи которых геополитика аргументирует свои выводы, является то, что Ив Лякост назвал однажды «представлением» — в смысле воображения, а также в том смысле, в каком актер, играющий в театре, представляет свой персонаж. Подобного рода эпистемологический прием достаточно широко применяется в социальных науках, более того — составляет важный этап в их развитии. Специфика геополитики, ее особенность состоит в том, что здесь «представление» очень часто принимает самодовлеющий характер, дополняется фантастическими и мистическими рассуждениями и предположениями. Поэтому с этой точки зрения, резюмируя содержание данной статьи, я бы отрицательно ответил на вопрос, вынесенный в ее заголовок. П. Галлуа стремится «онаучить» геополитику, обогатить ее новейшими достижениями в области наук о природе и обществе, преодолеть сведение ее к «географическому сознанию государства», избавить от налета мистицизма. В ряде случаев он даже использует такие термины, как «геополитология» и «геополитологи», призванные подчеркнуть рационально-теоретический смысл рассматриваемой дисциплины[12].

Автора можно понять. «Традиционная» геополитика, как уже отмечалось, всегда была ответвлением, одним из «разделов» политического реализма, представляющего международные отношения как силовые отношения между государствами. Но это течение никогда не было полностью господствующим, а тем более единственным в исследовании международных отношений. Его «вес» объясняется тем, что оно, в большинстве случаев, является основой международно-политической деятельности государственных лидеров, которые апеллируют при этом к «национальным интересам» представляемого ими государства. Однако даже среди приверженцев политического реализма не все безоговорочно принимают концепт «национального интереса» и его постоянных спутников — геополитики и геостратегии[13]. Еще более решительные возражения против геополитики выдвигаются представителями социологии международных отношений, сторонниками концепций взаимозависимости и т. п. Даже такой осторожный исследователь, как Джеймс Розенау, хотя и не склонен считать, что государство в обозримом будущем перестанет определять основные процессы в сфере международных отношений, настаивает на «турбулентности» мировой политики, основными аспектами которой считает фундаментальное изменение всех ее параметров[14]. Так, например, огромные изменения произошли на уровне микрополитического параметра. Электронная революция способствовала возникновению у индивидов общего феномена эрозии лояльности, постепенного замещения привычки к пассивному подчинению процессами активной адаптации, а также весьма ощутимым повышением аналитических возможностей и способностей эмоционального вклада «рядового человека» в мировую политику. Не меньшим потрясением подвергся и структурный, или макрополитический параметр. Здесь причиной радикальных трансформаций стало возникновение «нового континента», существование которого долгое время игнорировалось всеми политическими картами мира и который является сферой деятельности «акторов вне суверенитета», т. е. негосударственных субъектов мировой политики. Наконец, существенные сдвиги произошли и в «реляционном» параметре, т. е. на уровне властных отношений в сфере мировой политики, которые, согласно Дж. Розенау, испытывают сегодня серьезный кризис планетарного масштаба, характеризующийся их переориентацией в пользу более узких групп, по сравнению с государствами и другими крупными социальными общностями. И хотя речь идет, по мнению Розенау, не столько о вытеснении государства, как главного актора международных отношений, со сцены мировой политики, сколько о сосуществовании в ее недрах «двух разных миров» (характеризующихся молчаливым сговором и скрытым конфликтом), этот вывод серьезно подрывает претензии геополитики на роль всеобъемлющей, глобальной, всеобъясняющей супертеории,—постольку, поскольку все ее теоретические рассуждения строятся в терминах межгосударственных отношений с детерминирующей и доминирующей ролью силового фактора.

Необходимо, таким образом, видеть ограниченность геополитических объяснений (а тем более — прогнозов) международных реалий. Революция в средствах связи и транспорта, развитие информатики и появление новейших видов вооружений радикально изменяют отношения человека и среды, представления о «больших пространствах» и их роли, делают устаревшим и недостаточным понимание силы и могущества государства как совокупности его пространственно-географических, демографических и экономических факторов. «Геополитический словарь» слишком образен, чтобы претендовать на научную строгость. Альтернативы «Север и Юг», «Запад и Восток», «Теллурократия и Талассократия» слишком метафоричны, чтобы гарантировать от ложных представлений о поляризации «богатых» и «бедных», «развитых и цивилизованных» и «менее развитых, менее цивилизованных» (в эпоху холодной войны — капиталистических и социалистических), «континентальных» (сухопутных) и морских («островных») государств и их союзов. Положения об исторически перманентном (следовательно, обреченном?) противостоянии «Рима» и «Карфагена», так же как об авторитаризме и демократизме, имманентным, соответственно, сухопутным и морским державам слишком категоричны, чтобы служить достаточным методологическим ориентиром для понимания всех перипетий взаимодействия стран и народов в прошлом, настоящем и будущем. Концептуальные построения как «классиков» геополитики, так и ее современных приверженцев слишком произвольны, нередко фантастичны, а их аргументы слишком малоубедительны перед контраргументами (впрочем, нередко столь же малоубедительными, что, однако, не говорит в пользу геополитики) их противников, чтобы исходить из них в понимании основных тенденций в эволюции мировой политики. Особенно это касается новейших тенденций, связанных с социализацией международных отношений, оттесняющих (хотя и не вытесняющих) государство с роли главного актора трансграничных взаимодействий, во многом изменяющих приоритеты таких взаимодействий. При всей произвольности геополитических рамок анализа мировых реалий, эти рамки слишком узки для их понимания.

Можно было бы возразить, что все это верно лишь в отношении «узкого» понимания геополитики. Однако, во-первых, как мы уже видели, П. Галлуа отнюдь ж склонен к радикальному пересмотру ее традиционного определения. А, во-вторых, попытки расширительного, глобального толкования дисциплины, как и трактовки ее в терминах современных изменений в мире (и, в частности, социализации международных отношений) ведут к утрате специфики геополитики, к ее превращению в некое подобие «интеллектуального чулана», в котором соседствуют элементы различных, в том числе и противоположных теорий мировой политики и международных отношений. Сам термин в этом случае как бы утрачивает свою идентичность: он уже не противоположен и даже не рядоположен, например, «экономополитике», а сливается с ним. Характерно, что наиболее сильные места книги выводят автора за пределы не только «узкого» понимания геополитики, но и за пределы политического реализма, или классической школы в исследовании международных отношений, рамки которой оказываются слишком тесными и статичными как для объяснения новых тенденций, так и для прогнозирования будущего.

К сказанному можно было бы добавить, что геополитике не удалось и сегодня избавиться от опасности деградации в определенную идеологию: об этом можно судить, например, по публикациям в журнале «Элементы» или в газете «День». Однако означает ли все это, что геополитика является лженаукой?

Вряд ли! Ее многое роднит с алхимией или астрологией. Но, во-первых, специфика любой общественной науки состоит в преобладании качественного анализа над количественным, «обреченность» на неточности, догадки, отсутствие той степени строгости, бесспорности, которые могут быть достигнуты в рамках естественных или технических наук. Во-вторых, устойчивое стремление найти объяснение происходящему и предсказать будущее, опираясь на геополитические подходы, накопленный этой дисциплиной теоретический багаж, будут и дальше привлекать к ней внимание — тем более, что речь идет о междисциплинарном подходе, имеющем свои преимущества перед любой концептуальной тюрьмой, в которую добровольно или против своего желания рискует попасть исследователь, стремящийся не выходить за рамки традиционных, устоявшихся общественных наук.